— Глянь-ка! — удивленно сказал он.— Оказывается, в тебе что-то женское есть. Вот бы не подумал!
— Это я только с виду Железный Дровосек,— огрызнулась я.— А тут еще навалилось на меня со всех сторон черт знает что,— устало сказала я, беря рюмку.— Ну, земля ему пухом... На «светлую память» он, мне кажется, не тянет.
Я выпила водку, закусила шпротиной, уселась на свое место, отхлебнула остывший кофе, закурила и, потирая горящую щеку, сказала:
— Вот вам и логическое завершение этой истории. И как оперативно, мерзавцы, действуют! Миша, а ты случайно не рассказывал Никитину, какой смертью недоброй памяти богдановское семейство преставилось?
— Рассказывал. И не случайно. Должен же был Борька хоть моральное удовлетворение получить после того, что с ним сделали? — тут же ответил Чаров.
— Ясно. Никитин сказал Тимошенко, с которым у них общие дела, а тот тут же доложился по инстанции.
Значит, в Москве тоже знают, как их всех укокошили. Имею предположение: никакого сердечного приступа не было, Кондратьева убили каким-то экзотическим способом, чтобы сразу было ясно за что: отказался продать акции — так получи фашист гранату. Надо бы к Тимошенко съездить. Хотя... Он может и не знать подробностей. Но! Если я права, то он или уже получил, или должен вот-вот получить команду продать акции «Доверию». Логично? Ведь тот, кто после Кондратьева там на хозяйстве остался, вряд ли мечтает разделить его участь и тянуть с продажей не будет.
— Я так думаю, Елена, что ты права, и к Тимошенко съездить надо,— задумчиво сказал Солдатов.— Только ты уж посиди, охолонись, кофейку попей. А то ты там в банке таких дров наломаешь, что только ой. Да и не пустим мы тебя туда одну.
— Ладно, заботничек,—хмуро согласилась я, потирая щеку, и тут же задумалась.— Интересно, каким же способом Кондратьева грохнули? Как бы это поточнее выяснить? Слушай, Семеныч,— предложила я,— а позвони-ка ты Егорову. У него связь с Москвой хорошо налажена, для него это узнать — дело пяти минут. Позвони, а? — и я продиктовала Солдатову телефон Николая.
— Так тебе самой-то еще легче? Вы же с ним друзья — не разлей вода,— удивился он..
— Это, Семеныч, в прошлом. Так что не говори, что я здесь.
— Ну, смотрите... Вы люди взрослые, сами разберетесь... — набирая номер, Пончик недоуменно пожал плечами.— Но мое мнение, что зря вы так.
А я, пока он разговаривал с Егоровым, думала: «Эх, Мыкола! Как же ты мог после практически шапочного знакомства с Батей, не колеблясь, Предпочесть его мне, грубо говоря, просто предать? Что же ты увидел в нем такого, чего не разглядела я? Или не поняла? Но хватит об этом, нечего себе голову ломать. Я такая, какая я есть, и меняться мне поздно, да и не хочется, да и незачем».
— Сейчас перезвонит,— громко сказал Солдатов, отключив телефон.
И я, обрадовавшись, что он отвлек меня от грустных мыслей, стала рассуждать:
— Так. Теперь, по идее, они должны вплотную заняться «Якорем». А, может, и нет, ведь если они у банка акции купят, то блокирующий у них, считай, в кармане. Только одно не могу понять: если они хотят иметь этот центр развлечений в собственности, то должны держать в запасе крупных инвесторов — расходы-то предстоят ой-ой какие. Но после таких скандалов сюда вряд ли кто-нибудь приличный решится сунуться, а неприличный побоится засвечиваться. А, если они не хотят, чтобы этот центр создавался, то на кой ляд им сдался завод?
— Мотивы ищешь? — Михаил посмотрел на меня тоскливыми глазами.— Ищи! — пожал он плечами.— Бог тебе на помощь, потому что мне ничего стоящего в голову уже давно не приходит.
— И мне тоже,— поддержал его Солдатов, включая телефон — звонил, как я поняла, Егоров.
Пончик слушал, его не перебивая, потом поблагодарил, отключил телефон, снова разлил водку — все это так неторопливо, плавно, в темпе вальса — словно и не видел наших с Чаровым горящих от нетерпения глаз. Первым не выдержал Михаил.
— Семеныч, у тебя совесть есть?
— А тебе много надо? — невозмутимо откликнулся Солдатов.—И когда вернешь?
— Семеныч, а может мне твой передовой опыт перенять и таким же манером тебя попользовать, как ты меня недавно? Если ты в ступоре? — поинтересовалась я.— Рука не дрогнет,— и, видя, что и это на него не действует, заорала: — Да мать твою!
— Не позорься, Елена,— поморщился он.— Не умеешь — не берись! Тоже мне... Мастер разговорного жанра. Учитесь, молодежь, пока я живой.
И тут Солдатов начал выдавать такое, чего мне, вообще, никогда слышать не приходилось, хотя после работы в милиции и ежедневного общения с нелучшими представителями человечества я по наивности считала, что словарный запас даже самого искусного матершинника все-таки имеет некоторые пределы. Так вот — я ошибалась.
— Все, Семеныч! Все! — я подняла руки вверх.— Мы сдаемся и признаем, что ты мэтр, а мы, так, погулять вышли. Только все-таки рассказал бы ты, что тебе Егоров поведал.
Солдатов на это горестно вздохнул:
— Не дала ты мне, Елена, душеньку отвести... Грубая ты, как шкурка-нулевка... Ну нет в тебе никакого сострадания к ближнему...
— Ну, извини! — я развела руками.— А насчет грубости... Если ты будешь нам и дальше нервы мотать, то я тебе ее на практике продемонстрирую, а Михаил меня в этом поддержит,— и я посмотрела на Чарова, который согласно закивав:
— Еще как поддержу!
— Нет у вас почтения к возрасту, к сединам... — снова начал было свою песню наголо бритый Солдатов и я приподнялась со стула, делая Михаилу знак, чтобы он заходил с другой стороны. Увидев это, Семеныч вздохнул и грустно сказал: — Хулиганье! Ладно, сами напросились... Значит так. Шлепнули Кондратьева в казино «Бон шанс» — дороже и престижнее, говорят, в Москве сейчас нет — куда покойничек, будучи еще живым, со своей очередной пассией прибыл. Он ведь неженат был и одним из самых завидных женихов в Москве считался. Охрана в казино совершенно немыслимая: металлоискателями, датчиками и камерами оборудовано все, что можно и нельзя. Пошел, значит, Кондратьев, будучи в очень сильно приподнятом настроении, а, попросту говоря, едва на ногах держась, благоустройство посетить, в сопровождении охраны, разумеется. Как же иначе? Иначе нельзя. А то уважать не будут. А в туалете, когда он дверь кабинки открыл, на него какой-то мужик налетел, пьяный, по словам охранника, в хлам, но при полном прикиде: Версаче и далее по тексту. Извинился и дальше пошел, а Кондратьев в кабинку ввалился. И все.
— Что все? — почти одновременно спросили мы с Михаилом.
— Жмурик,— пожал Солдатов плечами.— Охранник клянется старушкой мамой и боевым прошлым, что у мужика в руках ничего не было и Кондратьев в кабинку хоть и ввалился, но совершенно самостоятельно, а там уже рухнул и, не при даме будет сказано, башкой в унитаз угодил.— При этих словах я только хмыкнула — можно подумать, что это не они здесь совсем недавно соловьями заливались, пар выпуская.— На шум охранник подбежал, видит — хозяин лежит с разбитой башкой. Врачи, то да се... Стали разбираться, с чего бы это вдруг здоровый мужик ласты склеил? И выяснилось, что у него сердце остановилось. Представляете? Совершенно здоровое сердце просто остановилось и все, хотя он никогда на него не жаловался и, вообще, следил за собой самым тщательным образом. Только вот синячок у него нашли..» Махонький такой! Прижизненный! Но сведущие люди говорят, что в таком месте, куда ткни, умеючи да знаючи — и человека на тот свет отправить, как нечего делать. Короче, эти супермены еще раз продемонстрировали на что способны,— высказав все это, Семеныч выпил еще одну рюмку, закурил и как-то внезапно постарел лицом.
— Да... — отрешенно сказал Чаров.— Профессионалы... Откуда только такие берутся?
— Ну что, поехали к Тимошенко,—предложила я, вставая.— Надо же выяснить судьбу акций.
— Поехали,— Солдатов тоже поднялся со стула.— Только я тебя, Елена, за руль сейчас не пущу. Не в том ты состоянии, чтобы машину вести.
— Это от рюмки-то водки? — изумилась я.
— Это от нервов,— пояснил он.— Хоть ты всю жизнь и корчишь из себя мужика, а природа-то у тебя все-таки женская, ее не обманешь. И не спорь! — решительно сказал он, видя, что я собираюсь возразить.— Ты в зеркало на себя посмотри!
Я послушалась и посмотрела — да уж! Перекосило меня.
В банке, куда мы все вместе приехали на служебной «Волге» Чарова, нас на удивление легко пропустили в кабинет Тимошенко. Старательно избегая смотреть в мою сторону, он предложил нам присесть и вежливо поинтересовался, что нас к нему привело. Как мы договорились раньше, разговор вел Михаил, который не менее вежливо спросил, что банк собирается делать с акциями в свете недавно произошедших событий.
— Помилуйте! — недоуменно вскинув жиденькие бровки, фальшиво удивился Тимошенко.— Каких событий?! Конечно, безвременная кончина господина Кондратьева — это страшная трагедия для всех нас. Кто бы мог подумать, что у него такое слабое сердце? Но он ведь работал на износ, не жалея себя. Ах, это был такой прекрасный человек! Чуткий, отзывчивый! Широкой, щедрой души человек!
