— Да-да,— грустно покивал головой Михаил.— Смерть всегда выбирает лучших. Это такая несправедливость. Но мы не будем злоупотреблять вашим вниманием и, с вашего позволения, вернемся к приведшей нас сюда проблеме. Так, что же банк собирается сделать с этими акциями?
— Ах, Михаил Владимирович, вы просите у меня невозможного,— с извиняющейся интонацией воскликнул Тимошенко и даже пухленькими ручонками всплеснул.— Подумайте сами, как же я могу разглашать такие сведения? Извините, но ответить я вам не смогу. Но как же приятно разговаривать с интеллигентным человеком! Ведь ваш отец, если я не ошибаюсь, артист Чаров, не так ли?
— Да, и мама тоже актриса.
— Я всегда считал, что происхождение и семейное воспитание — это самое главное в формировании ребенка,— убежденно сказал Тимошенко.— Согласитесь, что ваши родители могли дать вам в детстве гораздо больше, чем какие-нибудь свинарка и пастух, например.
При этих словах Солдатов уцепил меня под столом за руку и крепко сжал, поняв, что я, учитывая мое состояние, вполне могу, уж, если не вцепиться Тимошенко в горло, то высказаться по полной программе запросто. Я вырвала руку и очень заинтересованно спросила:
— А вы, господин Тимошенко, у нас, что же, голубых кровей? — и тут же с сомнением в голосе задумчиво сказала: — Хотя вряд ли... Есть среди моих друзей потомственные аристократы, но это стройные, подтянутые люди, а не такие туши. За нищее голодное детство отъедаетесь? — и я нахально уставилась на разъезжающуюся на его необъятном брюхе рубашку.— Смотрите не похудейте. А то будете трястись от страха и всю солидность растеряете.
— Меня глубоко трогает ваша забота о моем здоровье, но никаких оснований трястись от страха у меня нет,— глядя на меня с ненавистью, прошипел Тимошенко.— Потому что есть четкое указание продать акции «Доверию». Завтра же.
— Ну вот видишь, Миша, как все просто,— я повернулась к Чарову.— Грубо, цинично, но крайне эффективно и быстро. И никаких тебе реверансов и просьб об одолжении. Сам по собственной воле вылепил все, что нам надо,— и я лучезарно улыбнулась Тимошенко.
А он в ответ, устрашающе побагровев, только хватал ртом воздух.
— Ну что? — спросила я мужчин, когда мы уже возвращались на завод.— Заедем в «Якорь»?
— Зачем? — откликнулся с переднего сидения Чаров.— Где-где, а там никаких неожиданностей быть не должно.
— Ты что же думаешь, что парнишка свою голову за Наумова положить готов? Что-то ты слишком хорошего мнения об этих людях,— засомневалась я.
— Так куда ехать-то? — спросил водитель Чарова.
— На завод,— распорядился Михаил.
В уже ставшем для меня чуть ли не родным кабинете Солдатова я расслабленно уселась и сказала:
— Что бы вы ни говорили, а есть у меня предчувствие, что мальчонка этот, директор «Якоря», скинет-таки Самойлову акции и свинтит из Баратова подальше. Потому что деваться бедолаге некуда.
— Никогда! Наумов же ему за это башку отвернет,— возразил мне Семеныч.
— Если ему самому ее раньше не отвернут... Или не снесут... Что равноценно,— безразлично сказал Михаил.
— Нет, я твердо уверена, что до декабря с Наумовым ничего не случится,— возразила я.— А вот, когда он в права наследования вступит, то «Доверие» вежливо так попросит его продать акции. И, если он будет ерепениться, то попугают его, конечно, здорово, но не пришибут, потому что, если он, как я ему советовала, написал завещание в пользу государства, то в случае его смерти «Доверие» рискует остаться с носом — мало ли что нашей местной администрации в голову придет с этим заводом сделать. Так что за жизнь свою ему бояться нечего. А вот нам-то что теперь делать, а?
— А что мы можем сделать? — тут же поинтересовался Солдатов.— Ну, давай, предложи что-нибудь рациональное.
— Да нечего мне вам предложить,— развела я руками.— Сами знаете, «Доверие» действует в рамках закона, прицепиться нам не к чему. Будем ждать.
На следующий день «Доверие» действительно приобрело акции банка, а еще через два дня мне позвонили из регистрационного центра и сообщили, что Самойлов купил акции и у «Якоря».
Когда мы втроем влетели в офис этой фирмы, директора на месте, естественно, не было. Зажатая в угол секретарша, рыдая, сказала нам, что пьяный Наумов, к которому перепуганный смертью Кондратьева директор поехал с просьбой как-то решить вопрос с акциями, просто выгнал его, и тому ничего другого не оставалось делать. Ну, что ж, парня можно понять.
Шли дни, а мы все так же топтались на месте. Я дисциплинированно приезжала на завод, мы сидели в кабинете Пончика, пили кофе и ждали у моря погоды, а, точнее, когда вернется Филин, потому что наблюдение на Самойловым ничего не дало. Вынужденное бездействие выматывало больше, чем самая напряженная работа, и нам стоило большого труда не огрызаться друг на друга по пустякам. Поэтому звонок Панфилова был встречен, если не радостными воплями, то с чувством огромного облегчения — наконец-то появится ясность.
— Слушай внимательно, Лена,— говорил Владимир Иванович, когда мы с ним ехали на встречу с Сергеевым.— Будешь сидеть, молчать, эмоций не проявлять и не вздумай курить. Скажут, чтобы ушла — уйдешь. Одним словом, ты там для мебели. Поняла?
— Так, может, я лучше в машине подожду? При таком-то раскладе?
— Не может! Мало ли, как жизнь повернется, а мне нужно, чтобы тебя там знали,— твердо сказал Пан.
— Владимир Иванович, вы, что, еще не оставили мысль, чтобы я у вас работала?
— Прости за грубость, Лена, только куда ты денешься? — он мельком глянул на меня и усмехнулся.— Сама со временем поймешь, что теперь навсегда с Семьей связана, что не чужие они тебе. Ты вон как Ирочку защищать кинулась, а еще раньше, не раздумывая, бросилась Лидию Сергеевну спасать,— он свернул в какой-то переулок и сказал: — Ну все, приехали. Помнишь, что я тебе говорил? Ты мебель.
— Ладно, замаскируюсь под табуретку,— пообещала я.
Мы остановились перед большими железными воротами в высоком глухом заборе, которые открылись, когда Пан посигналил, и мы заехали во двор. Я вылезла из машины и огляделась — все вокруг было до обидного обычным.
— Здравствуй, гражданин начальник,— сказал подошедший к нам парень и вопросительно посмотрел на Панфилова, кивая в мою сторону.
— Со мной,— коротко ответил Пан.— Хлопот не доставит.
— Да кто бы ей дал! — рассмеялся тот.— Пойдемте, Григорий Иванович вас в саду ждет.
На вид Филин показался мне самым обычным пожилым мужчиной, который вышел погожим летним днем посидеть и отдохнуть в саду. На коленях у него лежал пузом вверх щенок, радостно повизгивающий, когда Филин щекотал его, и пытающийся лапами поймать его синюю от татуировок руку. Но, когда он поднял на нас глаза, это впечатление мгновенно испарилось — перед нами сидел матерый волк с тяжелым, давящим, просто пригибающим к земле взглядом, и, когда он перевел его на меня, я почувствовала, что внутри у меня все заледенело, но я собралась с силами и, хотя мне ужасно хотелось опустить глаза, выдержала его. И только я сама знаю, чего мне это стоило.
— С нее будет толк,— неожиданно сказал Филин Владимиру Ивановичу.— Ну садитесь или, точнее, присаживайтесь,— едко усмехнулся он.— Чего стряслось-то? Все по делу приезжаешь, Пан... Нет, чтобы просто так в гости заглянуть... Посидели бы, чайку попили, молодость вспомнили...
— Здравствуй, Григорий,— Панфилов сам сел на скамью и кивнул мне, чтобы я села рядом.— Как бог грехи-то терпит? Вот,— Владимир Иванович достал из кармана бумажный пакет и протянул его Филину.— Трава. Баба Дуся тебе передала. Как заваривать, знаешь.
— Святая женщина! — с искренним уважением сказал тот.— Дай ей бог здоровья! Да и Ксана, что у нее живет, тоже со временем не хуже будет. А грехи мои... Да, какие у меня теперь могут быть грехи? Так... Шалости...
— Угу,— хмыкнул Панфилов.— Детские... Ладно. Ты, Григорий, человек занятый. Как приехал, небось, со всем своим хозяйством еще не разобрался, да и я от безделья не маюсь. Поэтому давай-ка к делу. Ты, говорят, бизнесом решил заняться, к судоремонтному заводу интерес имеешь.
— Да на что ж он мне сдался-то? — рассмеялся Филин.— Ты, Пан, не хитри, прямо спрашивай... Не у чужих...
— Прямо, так прямо,— невозмутимо согласился Владимир Иванович.— Вот ты говоришь, что интереса у тебя к заводу нет, а «Доверие» «крышуешь»? Или попросил кто?
— Ты бы намекнул мне, что это за «Доверие» такое. Или думаешь, что я сам все помню?
— Ой-ой-ой,— покачал головой Пан.— Не притворяйся, Григорий. У тебя же голова, как Дом Советов, и все ты прекрасно помнишь. Иначе не был бы тем, кто ты есть.
— А тебе-то какой в этом интерес? Или хозяин велел узнать? — прищурился Филин, отчего его глаза стали напоминать два наведенных на Владимира Ивановича пистолета.
— Так, Григорий... — протянул Пан, на которого этот взгляд совершенно не подействовал.— Видно, кто-то серьезный тебя об этом попросил, если ты ответить не хочешь.
