— Не смей меня жалеть!
— Но сколько можно отрицать очевидные вещи?!Что представляет собой твой муж — известно всем. А мне известно даже больше, чем остальным… Да, тебе было тяжело, я согласна, но этот период твоей жизни уже закончен. Его нужно забыть и никогда больше не вспоминать. Следует научиться жить дальше! Неужели ты собираешься полностью себя уничтожить — и ради кого?!
— Андрей — плохой человек и посредственный художник. Иногда мне самой кажется, что в нем ничего хорошего нет… А потом я думаю о том, что теперь и после своей смерти он обречен всегда быть с печатью. Печатью позора, ненависти и отвращения всех остальных людей. Эта печать покажет всем, насколько же он плохой… Но даже очень плохие люди имеют право на защиту. Даже последние подонки и убийцы имеют адвоката в суде. А может быть, истинное милосердие и справедливость заключаются как раз в том, чтобы дать единственный шанс этому подонку, отвергнутому обществом? Только один-единственный шанс — на жизнь… Знаешь, я сейчас вспомнила одну легенду. Был город, в котором не знали греха. Но однажды в нем убили человека. И многие видели убийцу. Видели, как он это делал… Его задержали. Начался суд. Все знали: он убийца. Но судья его оправдал. Судью спросили: как же так? Он же убил! Это видели! А судья сказал: я поверил его словам о том, что он невиновен. И еще я подумал, что убитого все равно не вернуть, а я не имею права отнять у человека жизнь. И я поверил ему только для того, чтобы он жил… Когда убийца вышел на улицу из зала суда, он уже был совершенно другим человеком…
Так вот: я единственная ниточка, связывающая Андрея с жизнью. И я горжусь тем, что я — этот последний шанс. Для человека, которого все отвергли. И даже если б я не любила его безумно (так, как люблю), все равно сделала бы все, чтобы спасти человека. Потому что я не хочу быть убийцей. Я не хочу молча и равнодушно наблюдать за тем, как его убьют…
Дождь оставлял на стекле длинные разводы.
— Хочешь работать в моем филиале рекламным агентом? — спросила Юля.
— Тем более что я не уверена в его вине… Эта история с его признанием более чем странная!
— Так. Все понятно. Это твое последнее слово? — Юля встала с места. Ее лицо выражало крайнее раздражение. Потом она направилась к двери.
— Юля! Послушай меня! Поверь мне хотя бы раз в жизни!
Она захлопнула дверь, и я поняла, что осталась совсем одна. Разговор с ней еще больше убедил меня в том, что мне надо делать. На следующее утро я стояла на перроне железнодорожного вокзала и ждала электричку, в 9.25 отправлявшуюся на станцию Белозерская. В этот день я должна была полностью повторить поездку моего мужа вечером 28 июля (конечно же, с его слов). Зачем? Этого я не знала. Людей в электричке было немного. На Белозерской вместе со мной сошли семь человек. Было довольно прохладно и по-утреннему свежо. Я стояла на зацементированном перроне. Слева, поодаль, виднелось приземистое одноэтажное здание железнодорожной станции. Прямо (через переезд) была длинная широкая улица, ведущая в глубь поселка, — очевидно, главная улица. Частные дома. За поселком начиналась лесопосадка (первый труп обнаружили именно там, второй — в мусорном контейнере возле станции). За станцией начинались поля с золотистой пшеницей. Пассажиры электрички, которые вышли вместе со мной, в отличие от меня прекрасно знали, куда им следует идти, и вскоре я осталась на перроне одна. Мимо с грохотом и дребезжанием разбитых вагонов пронесся товарный состав. Постояв немного, я решила пойти к станции и узнать расписание обратных электричек. Я вошла в небольшую грязную комнату, где стояло ряда два поломанных пластмассовых кресел. Комната была залом ожидания, и в глубине, на фоне желтой стены, выделялось окошко билетной кассы, закрытое и занавешенное ярко-красной занавеской. В глубине комнаты шаркала по полу, стучала ведром сгорбленная фигура в каком-то жутком халате — я узнала уборщицу, дававшую показания на суде. Расписание электричек висело на стене возле кассы, я подошла поближе и выбрала электричку, отправлявшуюся через два с половиной часа. Уборщица размазывала грязь по полу и краем глаза разглядывала меня. Очевидно, приезжие из города на станции Белозерской появлялись в такое время нечасто. Я ощутила легкий холод от мысли, что она может узнать меня так же, как я узнала ее (она должна была видеть меня в суде). Несмотря на то что я изменила прическу и почти не воспользовалась косметикой, твердой уверенности не было. И все же я решила рискнуть, заговорить с ней.
— Скажите, пожалуйста, когда откроется касса? — Я подошла поближе.
— Через полчаса. — Она бросила тряпку и уставилась на меня тусклыми пьяными глазами.
«Сейчас узнает», — мелькнуло в голове, но это было не так.
— А вы из города? — в свою очередь спросила она.
— Да. Приехала этой электричкой.
— Что-нибудь ищете?
— Дачу своей подруги — я была у нее в прошлом году — здесь, на Белозерской. Помню название улицы — Центральная, а номер дома не помню.
— Да, Центральная есть, есть, — оживилась уборщица, — вон видите, широкую-то улицу, это она и есть. А как вы дом найдете?
— Я его на вид хорошо помню. А если не узнаю, поеду следующей электричкой. А что, слышала, ваша Белозерская — знаменитое место?
— Да, так, известное. — Тряпка уборщицы окончательно шлепнулась на пол. — Об убийствах слышали? Про детей-то убитых?
— Кажется, что-то в газетах читала…
— Так я и нашла убитого! Вот недалеко отсюда!
— Ой, да что вы?! Неужели?! Это так интересно! Вы испугались, да?
— Как же не перепугаться-то? Я часиков около семи утра на коридоре пол мыла. Я всегда так рано на работу выхожу. Ну, короче, пол мою, а саму мутит со вчерашнего. Ну я ведро-то воды грязной в кусты вылила. Вокруг — никого, утро прохладное, птички поют. А потом взяла мусор, что раньше замела, иду выбрасывать. Нагибаюсь — а там… Голова! Вот-те крест, голова, и на меня смотрит!
— Ужас какой!
— Я как заору, мусор на себя высыпала, стою и ору, с места двинуться боюсь. Тут Манька из кассы крик мой услыхала — до меня бежит: че, мол? Подбежала, увидела — сама чуть в обморок не хлопнулась. Надо, говорит, милицию вызвать. Отвела меня сюда, в кресло усадила, потом народ собрался, милицию вызвали, меня лекарствами отпоили. А милиция приехала и говорит, что раньше, этим утром, в лесопосадке еще один труп нашли. Приезжие из города.
— А что, вы никого с утра не видели здесь?
— Никого! Вот-те крест, я потом долго вспоминала, и в милиции меня спрашивали. Ни утром, ни вечером никого не видала!
— А кто же был в контейнере?
— Мальчик, мальчик-то был.
— Вы его видели здесь раньше?
— Не, не видала. А в городе на суде была, изверга того видала, кто детей тех порешил. Во зверюга!
— А вы его раньше здесь не видели?
— Мужика того? Не, не видала. У него морда такая страшная, но не видала, я б запомнила. Не было его здесь раньше.
Распрощавшись с уборщицей и не узнав ничего нового, я пошла вдоль главной улицы поселка, чтобы потом свернуть и выйти к лесопосадке (я не сомневалась, что выйду по дороге). Баба принялась смотреть мне вслед. Почему я решила, что на Белозерской должна быть Центральная улица? Я не была здесь ни разу, и название этой улицы стало моим открытием. Подумалось просто, что в подобных поселках всегда есть Центральная улица. Очень скоро я прошла всю Центральную — дороги к посадке не оказалось. Мне пришлось пройти вдоль поселка и свернуть на какую-то ухабистую тропу, заросшую травой. С обеих сторон этой дороги-тропы были поля колосящейся пшеницы. Вокруг не было ни души, потом где-то вдалеке залаяла собака и смолкла, стало казаться, что поселок вымер. Я прошла уже достаточно большое расстояние (идти нужно было не сворачивая, прямо), когда увидела справа несколько садовых участков с деревянными маленькими домиками. На самом крайнем (ближнем к дороге) участке пожилой мужчина в старых военных бриджах и куртке-ветровке копал в огороде. Увидев меня, поднял голову, посмотрел — и снова занялся своим участком. Проселочная дорога заканчивалась, впереди совсем близко виднелись деревья. Вдали снова залаяла и смолкла собака. Мне стало не по себе. Я вошла в лес. Никогда не считала себя сильной и смелой, поэтому темные деревья без малейшего просвета, темная трава, шуршащая под моими ногами, полная пустота вокруг (поля и дачные участки давно скрылись из глаз) и воспоминания о жутких убийствах, происшедших именно здесь, в этом месте, вызвали во мне дикий ужас. Я постояла, пытаясь взять себя в руки, и стала удаляться в лес все дальше. Влажная от росы трава заглушала шаги. Мне было очень страшно. Я старалась идти осторожно, чтоб не пораниться о сучья деревьев возле самой земли.
В лесу был полумрак, вдобавок пасмурным дождливым днем впечатление темноты усиливалось. Не было слышно ни одного звука. Я обернулась, но беспросветная толща темных деревьев (такая же, как впереди) была за мной. Стволы деревьев на ощупь были шершавыми и влажными. Я поняла, что заблудилась. Усиленно вспоминая показания подгулявшей компании (вернее, я запомнила их до единого слова), пыталась отыскать поляну, где нашли труп. Но никаких полянок поблизости не было. Вскоре расстояние между деревьями увеличилось так, что здесь вполне могла проехать машина. А еще через некоторое расстояние справа забрезжил просвет, я свернула и вышла на широкую поляну (опушку), окруженную кустами. Я прошлась по ней. По-прежнему не доносилось ни единого звука (даже пения птиц). Я зашла слишком далеко и понятия не имела, в каком направлении надо идти обратно. Но это уже не беспокоило меня так, как раньше, потому что я находилась на месте убийства (я почувствовала это сразу же). По словам подгулявших юнцов они приехали в лес по дороге, освещая колею фарами. По какой именно дороге? Здесь я не видела ни одной. Может быть, дорога находилась чуть дальше? Это следовало бы уточнить. Мог ли Андрей знать о существовании дороги к этой поляне? Был ли он на Белозерской раньше? Я была уверена, что нет. Но, может, он зачем-то приезжал сюда без моего ведома? Я решила сначала осмотреть кусты. Я сидела на корточках, раздвигая ветки руками и осматривая внимательно землю. Прошлой ночью шел дождь — земля была мокрой. Что я надеялась здесь найти?
