– Постойте-ка, я сумочку в доме забыла! – спохватилась Вероника Юрьевна. – Майя, иди в машину, я сейчас!
Она убежала в дом, и девушки остались вдвоем. Маруся миролюбиво сказала:
– Слушай, приезжай сюда в следующем году летом. Не будешь же ты всю свою жизнь киснуть в провинции?
– Но я все равно не поступлю в театральное училище, – пожаловалась Майя. – Никогда. Там же огромный конкурс! А у меня таланта нет.
– Кто тебе сказал?
– Эдик, – призналась Майя.
– Ах, корнет сказал, что у нас нет таланта! А я ему дозволяла? Вот он-то все и устроит. Ты, главное, не нервничай так. Побольше уверенности в себе, и…
– Майя? Ты почему еще не в машине? – Вероника Юрьевна вышла на крыльцо и нервно поправила ремень висящей на плече сумки.
– Да, мама, я иду.
– Смотри осторожнее, не споткнись, не упади…
Маруся вдруг вскочила:
– Да! Чуть не забыла! А прощальный подарок?
– Подарок? – напряглась Вероника Юрьевна.
– Секундочку, – она метнулась в дом.
Вероника Юрьевна с дочерью переглянулись. В доме Маруся пробыла недолго, видимо, она все уже подготовила. Когда вернулась, в руках у нее была тщательно упакованная в оберточную бумагу картина.
– Это ваше.
– Мое? – удивилась Вероника Юрьевна.
– Портрет. В розовых тонах.
– Нет, я не возьму! Это же огромная ценность!
– Это ваше, – твердо сказала Маруся. – И не спорьте. Мне чужого не надо. С деньгами прижмет – продадите. А нет, так пусть в доме висит. Майка детям своим в наследство оставит.
– Мама, давай возьмем, – попросила та. – Должно же и у меня что-то остаться на память о… папе? – с трудом выговорила она.
– Хорошо, – кивнула Вероника Юрьевна. – Пусть будет память.
– Ну, все. Целоваться-обниматься не станем, пока-пока, – махнула рукой Маруся. – Родному городу пламенный привет. Егорушка проводит вас до вокзала, у него инструкции. Посадить в поезд, загрузить чемоданы.
– Зачем же его так напрягать? – всполошилась Вероника Юрьевна.
– Его давно уже надо напрячь, – отрезала Маруся. – Это еще цветочки. Через год я сделаю из него человека. Все, пока!
Женщины направились к воротам, где их ждало такси, а Маруся опять развалилась в гамаке. Через минуту на крыльцо выскочила Алевтина Васильевна:
– Уезжают уже? Ой! А я с Оленькой заболталась! Как же? А котлетки-то домашние забыли? А пироги в дорогу?
– Все у них есть, остынь, – отмахнулась от нее дочь. – Ну что ты суетишься? Все уже взрослые, сами о себе в состоянии позаботиться. Что-нибудь на вокзале купят.
– И не посидели на дорожку! Вероника Юрьевна, постойте! Я вам сейчас пирогов с собой дам!
Алевтина Васильевна понеслась вслед за женщинами к воротам.
– Финита ля комедия, – зевнула Маруся. – Ну-с, сечас займемся дрессировкой остального населения. Раз я теперь здесь хозяйка.
Мария Кирсанова «Весна, яблоневый сад», холст, масло
– Эдик, ту ти, ту, ту, ту.
– Что? У нас наконец перерыв?
Эдуард Оболенский захлопнул толстенную книгу и с облегчением вздохнул. Все, хватит на сегодня. Вот уже три часа он сидит в саду, изучая историю искусств чуть ли не со времен Она. Пока Маруся работала, уходить ему было не велено.
– Красота меня вдохновляет, – сказала она. – А ты – прекрасный экземпляр гомо сапиенс. Я хочу все время видеть твое лицо. Оно прекрасно! Особенно, когда ты молчишь. Вот и сиди, рта не открывай, читай книжку. И не пренебрегай спортзалом, я собираюсь заняться еще и скульптурой. Мне вскоре понадобится твое тело, и я хочу, чтобы оно было совершенным!
– Ты меня уморишь! – пытался сопротивляться он.
– Это ты уморишь себя голодом, если будешь мне сопротивляться. Не забывай, кто за все платит.
Ему приходилось ей подчиняться. Вот и сегодня Эдик терпеливо читал книгу, пока Маруся писала новую картину. Стоял удивительный, теплый май, заневестившиеся яблони стыдливо прикрывали корявые тела пока еще голых сучьев розово-белыми вуалями, на изумрудные газоны словно вылили яичный желток. Сколько ни боролся садовник с одуванчиками, они все равно лезли изо всех щелей и, как он выражался, «мать их, портили весь вид». Но бойкая кисть Марии Кирсановой легко расправлялась с сорняками. Новая картина получалась сладкой, словно карамелька, как она с досадой сказала Эдику.
Маруся отошла наконец от мольберта полюбоваться издалека своей работой и кивнула:
– Да, Эдик, прервемся. Что-то не то. Мне надо подумать… Ну как, интересно?
– Ни черта!
– А ты напрягись, корнет. Тебя ждет встреча с искусством.
– Почему это именно я должен пропихнуть в театральное училище какую-то провинциалку? Объяснять ей систему Станиславского, натаскивать по предметам?
– Во-первых, не какую-то, а свою тетю. Во-вторых, председатель приемной комиссии – женщина. Я узнавала. Это предмет, по которому у тебя пять с плюсом. Так что напрягись.
– Что ты со мной делаешь? – простонал Эдик. – Ты же меня эксплуатируешь!
– Хочешь сбежать? – угрожающе спросила Маруся. – А как же наша любовь?
– Маша, когда мы поженимся?
– После…
– После чего?
– После того как я начну тебе доверять.
– У меня никого не было после того как мы познакомились!
– Ха! Другому кому-нибудь расскажи!
– Я тебе клянусь!
– Корнет, отстань. Я вся в работе. Скажи спасибо, что я разобралась с твоими кредиторами. Между прочим, ты недешево мне обходишься. И твоя маман, которой надо регулярно передачи носить. Ее адвокат. Я все записываю на твой счет, учти.
– Но это же рабство! – пожаловался красавец. – Я даже из дома никуда выйти не могу без твоего разрешения!
– А ты как хотел? Человечество, между прочим, должно быть мне благодарно: я тебя от него изолировала. И ничего ты со мной не сделаешь. Я на всякий случай написала завещание.
– Да?
– Мне наследует мать. Это пока у меня нет детей. Необязательно от тебя.
– Маша!
– А кто ты такой? Ты мне даже не родственник, – насмешливо сказала она. – И пока не муж. Успокойся. Какой же ты хорошенький! Обожаю тебя!
Маруся подскочила, звонко чмокнула Эдика в нос, любовно пригладила его растрепанные ветром волосы и стрелой понеслась в дом:
– Настя! Настя, обед!
– И за что мне это? – Эдик взъерошил волосы и со злостью швырнул книгу в гамак. – Ну, ничего, милая, сочтемся. Я тебе все припомню!
В это время Егорушка неслышно подкрался сзади к старшему брату и гаркнул у него над ухом:
– Привет!
– Вот дебил! – вздрогнул Эдик и вскочил: – Мне надоели твои дурацкие шутки!
– Что, съел? Она тебя не любит! Все любят – а она нет! Ты на нее не действуешь.
– Опять подслушиваешь? Вали отсюда, бездельник!
– Я книгу пишу, – обиделся Егорушка.
– О чем?
– Пьесу.
– О господи! И этот туда же!
– А Маруся сказала, что это хорошо. Что мы ее обязательно протолкнем, мою пьесу.
– Интересно, скоро ты ей надоешь? Нашей гениальной художнице?
– А ты? Она сказала, что мы – зоопарк.
– Значит, не скоро, – вздохнул Эдик. – Это мученье, похоже, надолго. Почему я не сбросил ее с поезда? Но теперь уже поздно…
На веранде Маруся нос к носу столкнулась с Олимпиадой Серафимовной, которая, увидев ее, заворковала:
– Опять работала? Устала, наверное, детка, измучилась. Что тебе принести?
– Себя донесите до стула. Бабушка.
– Ха-ха! У тебя, детка, великолепное чувство юмора! С твоим появлением в доме в наш быт словно влилась струя свежего воздуха.
– Ближе к делу.
– У меня остались кое-какие связи, – Олимпиада Серафимовна села. – В мире театра. Я готова похлопотать за Егора, если он в самом деле напишет эту пьесу.
– Попробуй он этого не сделать! Так что, бабушка, начинайте. От всех в этом доме должна быть польза. А где мама с тетей Олей?
– Миша повез их по магазинам, – сказала, словно пожаловалась, Олимпиада Серафимовна.
– Это хорошо. Люблю, когда в доме поменьше народа.
– А я тут занималась подсчетом хозяйственных расходов…
– Это не ко мне.
– Но, детка…
– Сами разбирайтесь. Счета тетя Оля проверит, не вздумайте приписать лишку. Настя? Где обед? И почему в этом доме ужин до сих пор называют обедом? Настя!
– Иду!
…Вечером того же дня Маруся Кирсанова в гордом одиночестве наслаждалась в саду закатом. Какие краски! За год в доме удалось навести порядок. Эти Листовы иногда утомляют, но зато с ними так весело! Теперь и Эдик на коротком поводке, и Егорушка с Настей при деле, а Олимпиада Серафимовна просто шелковая. Единственная, кого Маруся до сих пор терпеть не может, это Наталья Александровна, но та появляется редко. Маруся решила, что этим летом мать Егорушки жить здесь не будет. Пусть снимает себе дачу.
Маруся коротко вздохнула: как же хочется работать! Похоже, у нее начинается творческий запой. Не терпится перенести все это на холст: цветущие яблони, багровое закатное солнце, облака, похожие на пенку с малинового варенья, и даже соловьиные трели. Всякий, кто глянет на картину, должен услышать: мир прекрасен! Она, Маруся Кирсанова, должна, нет, просто обязана, подарить людям эту чудесную весну. Красота должна жить вечно. Глядя на ее картину, люди забудут о своих проблемах и, быть может, поймут, что невозможно жить во зле. Красота – это добро. И надо ее творить, если Бог тебе дал талант.
