– Смотри, – Алина вывела картинку на экран. Портрет Жанны-Антуанетты Пуассон.
Еще не маркизы де Помпадур. И даже не д’Этоль.
Авторство неизвестно, да и многие подвергали сомнению, что изображенная девушка – именно та Жанна-Антуанетта, уж больно невыразительна она была.
– И что? – Леха склонился к самому монитору, даже пальцем ткнул, оставив на миг световое пятно.
Возраст неопределим. Девушке может быть и четырнадцать, и девятнадцать, но на лице, с какими-то размытыми нечеткими чертами, застыло выражение тоски. Бледная кожа, но не фарфоровая, скорее уж восковая, что бывает у свежих покойников. Крупные губы и глаза навыкате. Платье удивительным образом подчеркивает недостатки – слишком узкие плечи и пухлые руки, небольшую грудь, но широковатую талию.
– Бабочка, – Леха все-таки увидел и коснулся желтого пятна на корсаже. – Эта, что ли?
– Думаю, да. А теперь смотри.
Между портретами, по Алининым подсчетам, прошло чуть больше пяти лет. Но Жанну-Антуанетту не узнать. Девушка в платье изумрудного оттенка, который оттеняет белизну кожи, придавая той неземное мерцание. Очаровательное личико лучится светом. Лукавая улыбка. Взгляд, который обещает многое.
– Не въехал, – признался Леха. – Бабочка?
Бабочка была, но…
– Это та же девушка. Жанна-Антуанетта Пуассон, чуть позже – д’Этоль, а еще позже – маркиза де Помпадур. Слышал?
– Ну… бутик такой есть.
Леха отлип от ноута, чтобы уделить внимание холодильнику.
– Ты рассказывай, Альк. А я тут сожру чего… ты будешь?
Будет, но завтрак в Лехином исполнении внушал некоторое беспокойство, и Алина велела:
– Ты садись, а я приготовлю. Сырники будешь?
Творог в холодильнике вроде бы имелся. Сырники Леха одобрил, но все равно стащил сардельку, сыр и вчерашнюю надкушенную булочку. Как ребенок, честное слово.
– Щелкни дальше. Это тоже она. Видишь, опять изменилась?
Алина быстро замесила тесто. Она помнила и следующий портрет, уже не девушки – молодой женщины, чьи черты лица обрели нужное совершенство, слегка подпорченное длинноватым носом. Впрочем, с Алининой точки зрения, этот нос ничуть не портил Жанну, скорее уж привносил в ее образ некую изюминку.
– Красавица, ага.
– Именно, – сковородка нашлась, масло тоже. – Она не была такой уж красавицей изначально. И если разобраться, то она вообще была… никем. Мать – из служащих. Отец – бывший лакей, который сделал карьеру, но разорился и бежал, бросив жену с младенцем. Правда, есть мнение, что настоящим отцом Жанны был другой человек. Он и содержал дочь и любовницу.
– Мужик, – одобрил Леха, запихивая в рот остатки сыра. – А сметана у нас есть? Я с вареньем не люблю.
– Есть, – Алина улыбнулась и поняла, что действительно не желает уходить из этого дома. Здесь ее место, только… надо его сделать немного более удобным для жизни. – Жанна не должна была достичь того положения, которого достигла. Это… это как выиграть миллион у казино.
– У меня кореш выиграл.
– Бывает, но нечасто. Ей бы выйти замуж за какого-нибудь лакея. Или стать любовницей аристократа, хотя по первому портрету… она же некрасива.
– Ага…
Сырники жарились. Леха следил за каждым Алининым движением, и ей это нравилось.
– Но Жанну начинают учить. Музыке. Танцам. Этикету. Зачем? По легенде, цыганка напророчила ей стать фавориткой короля.
– Кем?
– Любовницей. Официальной. Главной то есть.
– Круто, – Леха вернулся к ноуту и на сей раз уделил портретам куда большее внимание. – Прикольно быть королем.
– И жена, и фаворитка, и любовницы… Леша, если ты любовницу заведешь, я тебя этой сковородкой стукну.
Со сковородки съехала очередная порция сырников, и Алина прикусила язык. Ну вот что она такое говорит?
– Лучше чугунной, – Леха улыбался во все зубы. – Она тяжелее. А эта помнется еще. На чем тогда жарить?
Ох, наговорила на свою голову. Кто ее за язык тянул? Какое Алина вообще право имеет указывать ему, что делать?
Обыкновенное.
Как жена. И вообще… хватит уже о чужих правах думать. Здоровый эгоизм воспитывать пора. Вот прямо с этого самого момента, выглядевшего как нельзя более подходящим для воспитания.
– Жанна меняется. И находит покровителя среди аристократов, который берет ее во дворец. Он пытается устроить ее встречу с королем, и поначалу у них выходит неплохо.
– Облом?
Леха проявил догадливость и, захлопнув ноутбук, пересел. Поближе к Алине? Или к сырникам?
– У Людовика уже имелась фаворитка, которая запретила Жанне показываться на глаза королю. И той пришлось ждать. Но через пару лет фаворитка скончалась… сама, Леха, сама. Пневмония. Тогда часто умирали. И получилось, что путь свободен. Жанна встретилась с королем на балу… потом – в театре. Потом был ужин… и еще один. Знаешь, она сумела сделать невозможное – король влюбился. А позже, когда любовь иссякла, у королей она недолгая, Жанна осталась его другом. До самой своей смерти.
Эта женщина умерла молодой, и Алине было очень интересно, жалела ли она о своей жизни. Она имела все и в то же время не имела ничего. Деньги, слава, уважение. Ненависть и зависть. Сплетни. Стихи в ее честь. Портреты. Карикатуры.
Насмешки – не королевское это дело, верность хранить.
И унижение. Ей приходилось самой искать любовниц для короля.
– Знаешь, он был настолько к ней привязан, что не бросил, даже когда Жанна перестала быть его любовницей. Это… необычно. Как будто что-то однажды связало этих двоих, и только смерть их разлучила. Когда Жанна умирала, король велел перенести ее в Версаль.
Леха ест, но слушает. И кивками дает понять, что весь во внимании.
– В Версале дозволено было умирать лишь особам королевской крови. Жанна стала единственным исключением. После ее смерти осталось много украшений, но была ли среди них бабочка…
И если была, то куда подевалась? Какой путь проделала золотая брошь, прежде чем попасть в руки Кары? И что ждет саму Алину? Вещи подобного рода не любят, когда их используют без их на то согласия.
– Кара ведь тоже изменилась, верно?
Алина не нашла фотографий, но подозревала, что женщина, которую встретил Леха, имела мало общего с той, что работала на трассе. И если так, но не была ли причиной перемен золотая бабочка? И не она ли вызывала столь неистовую, нечеловеческую привязанность к Каре?
И не она ли заставляет Леху переносить эту привязанность на Алину?
Что будет, если бабочку отдать?
Продать?
Потерять?
Тысяча вопросов. И Алина не представляет, где искать ответ. Но знает точно: с сегодняшнего дня она ни за что в жизни не наденет золотую бабочку. Алина хочет остаться собой.
Ланселот считал годы жизни. Он покупал отрывные календари, чтобы иметь возможность убивать время. Он с наслаждением слушал, как рвется бумага и обрывки летят на ковер.
Маму это злило.
Она сдерживала злость, изредка позволяя себе замечания, что Ланселот слишком уж много времени работе уделяет. Ему пора подумать о себе. О семье.
Мама знает хорошую девушку… и не одну… в мире множество хороших девушек, каждая из которых будет рада стать женой Ланселота, дабы обеспечить ему душевный комфорт. И тогда не понадобятся календари.
Мама не понимала, что такое – быть обманутым.
И отвергнутым.
Но Ланселот знал, что Кара вернется. Он отомстит… наверное. Или украдет. Запрет. Посадит на цепь и в клетку тоже. Как она посмела только!
Он делал карьеру. Пытался, но быстро сообразил, что карьера – не для него. Мысли были заняты Карой. Заноза в душе. И не вытащить, не вытолкнуть. Только бередит, причиняя боль… и Ланселот оставил работу, нашел другую, такую, которая не требовала постоянной выкладки.
В деньгах не потерял, напротив, появились свободные, которые Ланселот откладывал, сам не понимая, для чего. Мама одобряла. После смерти отца, быстрой и какой-то незаметной, мало что переменившей в заведенном укладе жизни, она всецело сосредоточила внимание на Ланселоте. Ей больше нечем было заняться, кроме как им.
Он позволял.
И когда мама умерла, даже растерялся. Как он теперь? Как и раньше: жил. Ждал.
Кара возникла, как обычно, из ниоткуда. Просто однажды Ланселот вышел из дома и увидел на лавочке ее. Не изменилась, разве что одеваться стала приличнее. Ей шли темные брюки и светлая водолазка, замшевая куртка, небрежно накинутая на плечи, и даже высокие сапоги не гляделись вульгарными.
– Привет, – сказала Кара. – Ты на меня все еще злишься?
– Да.
– Ну… извини. Я не могла там оставаться. Меня почти нашли.
– А позвонить?
– И подставить тебя? Нет уж, я не настолько неблагодарная тварь.
Она по-прежнему курила тонкие сигареты, вот только теперь пользовалась портсигаром и длинным мундштуком.
– Зачем ты пришла?
– Мириться, – Кара подала руку. – Ну же, давай. Как в детстве… мирись-мирись-мирись…
– Лжешь, – теперь он умел читать ложь по ее лицу. – Тебе опять что-то понадобилось.
