долго. Увидела, что в снегу кто-то валяется. Сначала думала, пьяный. Пожалела, подошла, разбудить хотела. Наклонилась, глянула и давай вопить. На ее крики вахтерша прибежала, за ней комендант. Ругаются на чем свет стоит: «Ах вы, гады! У вас спортивный режим, а вы всякую отраву хлещете!» Вызвали мне неотложку.
Отвезли в больницу. Капельницу всадили. Вроде полегчало немного. Я, честно говоря, думал, что действительно перепил лишку. Не волновался особо, только за то, как бы из общежития не погнали.
Наутро врачиха приходит, толстая такая, как баобаб. Слушала меня, слушала, физиономию корчила очень умную, потом говорит: «Надо сделать кардиограмму».
Надо так надо. Мне вообще-то хотелось слинять оттуда побыстрее – на носу экзамены, да и не догулял я Новый год как положено. Отвели меня в кабинет, натыкали разных присосок, аппарат включили. На аппарате девчонка сидела, совсем молоденькая, чуть-чуть меня постарше. Поглядела на ленту, глаза у нее такие жалостливые сделались. Я и ляпни, шутки ради: «Что, помру скоро?» А она ничего не ответила, схватила бумажку и бегом из кабинета. Потом возвращается на пару с толстой. Смотрят обе куда-то в сторону. Толстуха говорит:
– Ты последнее время как себя чувствуешь?
– Нормально, – отвечаю.
– Ничем не болел?
– Гриппом болел.
– Температура была?
– Была.
– Высокая?
– Приличная.
– И чего ты делал с этой температурой, дома лежал?
– Нет, – говорю, – я с ней на лыжах бегал. За первое место по району.
Тут они переглянулись, многозначительно так. Девчонка губки закусила и к окну отвернулась. Толстая подошла ко мне, села рядышком. Руку на плечо положила.
– Ты, парень, болен. И очень серьезно. У тебя после гриппа развился порок сердца. Ком-пен-си-ро-ванный.
Я на нее смотрю, как баран на новые ворота. Ничего не понимаю. Какой порок? У меня ничего и не болит уже со вчерашнего дня. Только слабость и тошнит немного.
– Спорт тебе придется бросить, – вещает баобабша.
– Как это бросить? – Тут я уже рассердился как следует. За кого она меня держит, интересно, за кретина?
– Так, – отвечает толстуха, – насовсем. Любая физическая нагрузка выше определенной нормы – и у тебя снова случится такой же приступ. Или еще сильнее. Не откачают вовремя – пиши письма родным. Понял теперь?
Я молчу, ничего сказать не могу. Девчонка, слышу, всхлипывать начала, тихонько так, еле заметно.
– Лекарство тебе выпишу, – говорит врачиха, – будешь принимать, как только почувствуешь что-то неладное. Каждые три месяца на обследование. Не курить, ничего не пить крепче пива. Ходить много тоже нежелательно.
– Может, лучше сразу на тот свет? – спрашиваю я ее с дурацкой улыбкой, хотя в тот момент мне меньше всего шутить хотелось, честное слово.
– А это как выйдет, – отвечает она абсолютно безо всякого юмора. – Шансов у тебя пятьдесят на пятьдесят. Будешь себя беречь, порок может полностью скомпенсироваться. Станешь дурака валять – погибнешь. Очень даже запросто. Завтра можешь идти домой, а через два месяца вызовем тебя на комиссию. Там решат, что с тобой делать.
Села за стол, написала какие-то бумажки, сунула их мне и напоследок предупредила:
– Из училища своего сегодня же уходи. Езжай по месту жительства, пусть за тобой родители присматривают.
Вышел из больницы, иду по улице и не могу поверить тому, что сказала врачиха. Не могу, Ленка, и все тут. Ну как так может быть: вчера был здоров, а сегодня вдруг болен? Решил ничего не говорить, документы не забирать, подождать, что дальше будет.
Напрасно решил: оказывается, толстуха уже позвонила в учебную часть и все доложила. И про порок, и про ограниченную физическую нагрузку. Так что выдали мне документы и пожелали скорейшего выздоровления. – Денис выразительно хмыкнул и, сорвав травинку, сунул в рот.
Лена смотрела на него молча, не зная, стоит ли что-нибудь говорить. Перед ее глазами один за другим вставали эпизоды их недолгого знакомства. Все, что раньше казалось непонятным и загадочным, теперь обрело смысл, четкий и определенный.
Денис вовсе не беспечный и самовлюбленный циник, каким она привыкла его считать с момента их первой встречи. Не ловкий обманщик, умело манипулирующий людьми ради своей выгоды. Он просто несчастный мальчишка, которому однажды крупно не повезло. Очень крупно. Так, что он ожесточился и решил объявить протест всему миру. Беда в том, что от этого ему не стало легче…
– Приступы стали повторяться? – наконец спросила Лена.
– Да. И довольно часто. Самое отвратительное, что не угадаешь, когда это случится. Иногда могу весь день бегать – и ничего. А иной раз и встать тяжело.
– Как же мама тебя отпустила в Москву?
Денис грустно улыбнулся.
– Да достал я ее. Сидел дома сутками напролет и ныл. Потом квасить стал. Она уйдет на работу, вернется, я уже тепленький. К вечеру помирать начинаю, она мне врача. К нам «Скорая» за два месяца раз десять приезжала, врачи уже наизусть выучили и квартиру, и этаж. На одиннадцатый раз фельдшер не выдержал, отозвал мать в сторону и говорит: «Гоните вы его отсюда, он тут скопытится раньше, чем очередная комиссия настанет. Пусть едет куда-нибудь, найдет себе занятие, работать пойдет».
Я все слышал, что он ей советовал. Та, конечно, заохала, заахала: «Никуда не отпущу, сама буду за ручку водить. Он у меня один, а теперь еще и инвалид». Ну и тому подобное.
А мне его идея показалась очень даже ничего. В самом деле, что терять? Может, меня завтра уже не будет. Если этого все время бояться, сразу спятишь. Лучше думать, как будто все в порядке. Жить как живется, делать, что левая нога захочет.
Я матери так прямо и заявил. Она поплакала, но возражать не стала. Поняла, видно, что выбора все равно нет. А мне и верно полегчало, как только я из нашего вшивого Козлянска укатил. Вроде и приступы реже стали, и одышка почти пропала. Петр – тот даже ни о чем не догадался. Когда прихватывало, думал, я попросту надрался до опупения, по типу его самого.
– И Алла не догадывалась?
– Не знаю, – Денис неопределенно пожал плечами, – может быть, чуть-чуть. Самую малость. Она-то видела, что я практически не пью. – Он надолго замолчал, жуя травинку и глядя в голубое, без единого облачка небо.
Лена попыталась представить, что было бы, если бы ей не хватило сил вытащить его с глубины.
Ничего бы не было. Жизнь бы остановилась, сразу став пустой и ненужной. Почему? Да потому, что нет у нее сейчас никого на свете ближе Дениса. Он самый родной, желанный, единственный друг, тот, кто ее понимает и в ней нуждается. Пусть временно, но нуждается.
«Неужели… неужели я люблю
