- О! - сказала женщина. - Кому это все?
- Тебе.
- Да-а-а? - протянула она. - Ты меня, оказывается, еще помнишь?
- Во всех подробностях.
- А откуда тебе известны подробности?
- Богатое, необузданное воображение.
- Или разнузданное?
- Можно и так сказать. Разнузданное воображение… Так мне нравится даже больше.
- У тебя все в порядке?
- Да.
- От тебя несет бензином.
- Заправлялся только что, - ответил Апыхтин, не задумавшись даже на долю секунды. - А там лужа из бензина.
- Пива выпьешь?
- Да, сегодня на две-три кружки я заработал.
- Сейчас принесу.
- Да я сам схожу! - поднялся было Апыхтин.
- Все равно я засиделась, - сказала Серкова и легко проскользнула между столиками к прилавку. Женщина вернулась через две-три минуты и поставила на стол два бокала с пивом.
- У тебя все в порядке? - снова спросила она.
- Да.
- Не хочешь поделиться своими победами?
- Нет.
- Я тебе нравлюсь сегодня?
- Гораздо больше, чем всегда.
- Ты, наверное, по мне соскучился?
- Гораздо больше, чем всегда. Ты выглядишь… Просто обалденно. Прости меня за навязчивость.
- Это ты называешь навязчивостью?
- Сейчас я выпью пиво и начну навязываться по-настоящему.
- Тогда пей быстрее. - Она наконец улыбнулась. Только сейчас, только после этих слов ее отпустила обида, вызванная столь долгим ожиданием.
Юферев, сидевший в десятке метров от них и отгороженный несколькими столиками, с интересом рассматривал парня, подсевшего к Серковой с цветами и конфетами. И хризантемы, и конфеты были неприлично дорогими, и это озадачивало следователя больше всего. Но когда Серкова с парнем поднялись и направились к машине, странное волнение охватило Юферева - ему показалось, что он встречался с этим человеком не один раз, что тот хорошо знаком ему.
Но сколько ни пытался следователь вспомнить, где, когда, при каких обстоятельствах он встречался с этим человеком, все было бесполезно - он так и не догадался, кто это был. Единственное, что ему удалось, записать номер машины, на которой уехала Серкова со своим кавалером. И еще заметил Юферев - это была не деловая встреча, уж как-то слишком интимно они шли к машине.
Опять же цветы, опять же конфеты…
И многоопытный Юферев сделал для себя грустный, но в общем-то правильный вывод - их ждет долгая счастливая ночь.
Однако Юферев поспешил со своими выводами.
Все было, как он и предполагал, но не сразу, не сразу. Вначале Апыхтин направился к Центральному рынку. Рядом проходила оживленная дорога, и киоски там работали допоздна, тем более киоски, которые торговали водкой, пивом и прочими предметами первой необходимости.
- Подожди меня здесь, - сказал он Серковой, остановив машину у бордюра.
- Ты надолго?
- Пять минут. Подождешь?
- Давай, - сказала Серкова. - Пять минут я выдержу.
Апыхтин направился к светящемуся ряду витрин, всматриваясь в лицензии, выставленные в витринах. Его интересовали киоски с водкой, а мимо тех, что торговали цветами, игрушками, дешевыми часами, бракованной электротехникой, порнокассетами, презервативами, книгами, воспевающими бандитскую жизнь новой России, он проходил не останавливаясь.
Пройдя до конца ряда первый раз, Апыхтин не нашел того, что искал. Он уже хотел было оставить свою затею и вернуться сюда утром, но тут ему в голову пришла счастливая мысль - ведь все эти киоскеры знают друг друга, наверняка дружат или соперничают, перезанимают друг у друга товар, деньги, продавцов, девочек.
И он подошел к первому попавшемуся.
В окошке Апыхтин увидел девчушку, совсем еще ребенка, - и ее, выходит, подключили к ночной смене. Чем это кончится для девчушки, он хорошо себе представлял - ничем хорошим ночные смены кончиться не могут.
- Вахромеевский киоск где? - спросил он.
- Чей? - скривилась девчушка, решив, видимо, что ночной покупатель попросту пристает к ней.
- Гоша Вахромеев. Где его киоск?
- А, - она опять скривилась. - Через один направо.
- Спокойной ночи! - улыбнулся Апыхтин.
- Скажешь еще… Спокойной… Ха!
В киоске через один направо действительно была водка. Здесь за прилавком тоже стояла девчушка.
- Ты что же, одна здесь на всю ночь?
- А тебе-то что?
- Да так… Выпить захотелось.
- Бери, если захотелось.
- Не страшно одной-то?
Из глубины киоска, заставленного ящиками, коробками, бутылками, неожиданно возникла хмурая физиономия.
- Чего надо? - спросил мужик не то с нарочитой деловитостью, не то с плохо сдерживаемой угрозой.
- Водки.
- Какой?
- Старик, ты извини, конечно… Мне не так важно, какая водка, главное, чтоб бутылка была плоская, понимаешь? Чтоб в карман можно было сунуть.
- А… - Мужик осклабился, и Апыхтин с дрогнувшим сердцем увидел знакомую щелочку между двумя верхними зубами. Это, видимо, у них наследственное, подумал он. Да и похож этот был на того, пылающего где-то сейчас Вахромеева. Не вылитый, конечно, спутать их трудно, но похож.
Ночь была душная, влажная, а в железном киоске с одним маленьким окошком, наверное, стояла такая духота, что находиться там можно было только ради этой вот девчушки, так быстро усвоившей грубоватые, напористые, панибратские манеры. Неудивительно, что оба они - и Вахромеев, и юная продавщица - были слегка вспотевшими. Поэтому, как рассудил Апыхтин, и отпечатки пальцев на бутылке должны получиться четкими, бесспорными.
- «Смирновскую» возьмешь? - спросил Вахромеев.
- Возьму, - охотно согласился Апыхтин, принимая из рук убийцы бутылочку и беря ее, как бы невзначай, за горлышко. - А нашей «Смирновской» нет?
- Приходи завтра.
- Прямо с утра?
- Ну, ты даешь! - рассмеялся Вахромеев. - После обеда. Часа в три-четыре подвезу.
- Заметано! - Расплатившись, держа бутылку за горлышко, Апыхтин направился к машине.
Он уложился ровно в пять минут. Серкова сидела в машине, распахнув обе передние дверцы.
- У тебя же в холодильнике есть что выпить, - сказала она. - И, как мне помнится, получше этой.
- А я не себе, - легко ответил Апыхтин. - Обещал одному мужику забросить.
- Пить с ним будешь?
- Нет, отдам, и все. На это уйдет уже не пять минут, а только две.
- И сегодняшние твои дела закончатся?
- И начнется жизнь.
- Неужели это когда-нибудь случится?
Апыхтин, как и обещал, уложился в две минуты. Он вышел из машины, прошел во двор пятиэтажного дома, в первом же подъезде поднялся на полтора этажа. Почтовый ящик Юферева он уже знал, открыл его без труда, поставил туда плоскую бутылочку американской водки, изготовленной в Польше, снова закрыл дверцу и, убедившись, что никто не видел его за этим странным занятием, сбежал вниз, пересек двор и почти впрыгнул в машину. А проехав три квартала, остановился у телефонной будки и набрал номер Юферева.
- Саша? Привет! Апыхтин беспокоит.
- А, приехал наконец! Завтра увидимся? Тут кое-какие события!
- У тебя в почтовом ящике бутылка водки. Будь с ней осторожен. Она вся в отпечатках. Бери только за горлышко, за металлическую пробку. Завтра ближе к обеду позвоню. И ты мне скажешь, что это за отпечатки. Договорились? - Апыхтин мучительно вспоминал, как он в последний раз разговаривал с Юферевым - на «вы» или на «ты». Но так и не вспомнил.
- Конечно, но…
- Рад был слышать тебя, Саша! Удачи тебе! До скорой встречи! Будь здоров, дорогой! Побед тебе на всех фронтах!
Апыхтин торопливо восклицал все новые и новые прощальные слова с единственной целью - не дать произнести Юфереву ни слова. Это тоже входило в его планы. Апыхтин не мог показаться на глаза капитану, слишком уж он отличался от того банкира, которого знал Юферев. И он решил для себя, что никто не будет видеть его в таком виде и знать, что это банкир Апыхтин. За малым исключением - один человек, возможно, увидит его возвращение к себе.
Тот самый, который сейчас ждет его в машине.
В этот вечер Апыхтин больше не отлучался.
Проснулся Апыхтин, когда красавицы Серковой уже не было. Хризантемы стояли в трехлитровой банке - вазы в его холостяцкой квартире не нашлось. Посуда после вчерашнего ужина была перемыта и сложена стопкой на столике рядом с газовой плитой.
- И на том спасибо, - пробормотал Апыхтин. Походил по квартире. Повздыхав, включил телевизор.
Шли городские новости, которые обычно заканчивались криминальными событиями. Ради уголовной хроники горожане и включали телевизоры по утрам. Голодовка учителей, забастовка шахтеров, марш отощавших пенсионеров с битьем поварешками по пустым кастрюлям - все это было привычно, скучно и уже не волновало ни власти, ни граждан, поскольку сделалось самой обыденной жизнью, шла ли речь об этом городе или о любом другом.
