Грязев едва удержался, чтобы не впутаться в полемику: это приглашение на шашлык было всего лишь проверкой, прощупыванием инструктора-новобранца на предмет лояльности к Востоку. Начни он сейчас выворачивать скрытые камни, заикнись о том, что он - русский офицер, судьба Отечества ему вовсе не безразлична и что добивать униженную Россию, безмолвный, оболваненный народ бесчестно и для Запада, и для Востока, - мог бы посеять глубокие сомнения у руководства центра. Халид непременно доложит итоги разговора начальству, и кто знает, возможно, уже этой ночью будешь лежать с перерезанным горлом...
Следовало делать упор только на собственную личность, гарантии безопасности - короче, никаких иных чувств, кроме эгоизма. К черту большую политику!
- Красиво ты говоришь, Халид, - после недолгого молчания заметил Грязев. Уж не замполитом ли был в Советской Армии?.. Не забывай, я ведь наемник, своего рода "дикий гусь", меня агитировать не надо. Я хотел денег заработать и влип. Сначала напоили и подсунули контракт, потом сюда вот завезли. Осталось насильно обрезание сделать!
- Клянусь, никакого насилия не будет! - заверил он. - Посмотри на меня! Что я, кретин, урод, дикарь с кинжалом в зубах? Это Запад распространяет свою пропаганду о наших диких нравах и коварных обычаях.
- Хочешь сказать, со мной поступили без всякого коварства?
- Хорошо с тобой поступили, Александр! - засмеялся Халид, наливая вина из серебряного кувшина. - На твой мягкий характер посмотрели, на твою нерешительность. Неужели плохо сделали? Молодую красивую жену дали, работу дали, хорошие деньги! Ты сам-то так бы и не женился до сих пор и нищим бы ходил. Пей вино, ешь шашлык, наслаждайся жизнью, Александр! Перестань думать о смерти! Думай о жизни!
- Хочешь уверить меня, что я ничем не рискую? - хмуро спросил Саня и взял шампур с настоящим - не московским! - шашлыком, однако есть не стал, только полюбовался.
- Когда разваливается великая империя, риск для всех одинаковый опасность угодить под обломки. Когда извергается вулкан, каждый может оказаться посыпанным пеплом. Мы с тобой далеко и от империи, и от вулкана. Разве что дым донесет. Аллах нас привел в эти благословенные места. А упадет последний камень, развеется пепел - кто с тебя спросит, где был, что делал. Перед кем отвечать - искать станешь - не найдешь. - Халид взвешивал слова, старался внушить, вогнать свои мысли, и надо отметить, умел делать это. Запад - противник сильный только своим капиталом. Только деньги удерживают их в содружестве, а за спиной они ненавидят друг друга, камень держат за пазухой. Зачем России такой союзник? Страны Востока соединяет вера, Аллах соединяет. Скажи мне, Александр, что крепче в дружбе? Капитал или вера?
- Я спросил, чем я рискую? Реально? - тупо повторил Грязев. - Я уважаю всякую веру, если она - вера истинная. Но меня сейчас интересует мое будущее.
Это хозяину не понравилось: то ли вино, то ли желание опять вернуться к вопросам геополитики толкало Халида к разговору, невыгодному сейчас и даже опасному. Однако настойчивое уклонение тоже вызвало бы подозрение. Пусть лучше сердится...
- Будущее? - распалялся он. - Ты видел внуков Шамиля с зелеными повязками? Есть ли у них будущее? Я скажу тебе - есть! Во имя Аллаха они пойдут на смерть - это их будущее. Эти парни погибнут во имя веры. Достойная смерть? Или в России не ценили подвига?.. Почему Россия ослабла, почему служить ей - позор? А потому, что иссякла вера. Нация потеряла цель в тот момент, как только обернулась к Западу. Ты пришел служить за деньги, твои курсанты хотят заработать много денег. Нет веры - служите тем, у кого она есть.
- Трудно тебя оспорить, - сдался Грязев и стал есть шашлык.
- Запомни, Александр, - наставительно произнес хозяин. - Кто гибнет, тот жалеет жизнь земную, кто возрождается - тот мечтает о жизни небесной.
Он оказывался противником более сильным, чем предполагалось...
- Извини, Халид, я недооценивал Восток, - признался Саня откровенно. Впрочем, и сейчас много чего не понимаю...
- Какие твои годы, брат, - вздохнул польщенный хозяин. - Присматривайся, оглядывайся, живи, как мужчина. И все у тебя будет, что захочешь. Гарем захочешь - будет гарем, денег много захочешь - будешь жить, как шейх. Только будь мужчиной. Себя не жалей, курсантов не жалей, сделай из них воинов, как ты, прошлого не жалей, будущего не жалей - все под Богом ходим. Чем ты рискуешь? Какие тебе гарантии? Чтобы служить сильному, самому надо стать сильным. Никто не посмеет руку поднять, никто горло не перережет, ни днем ни ночью.
К себе домой - в небольшой саманный домик, спрятанный в уцелевшем, не выжженном саду, - Грязев вернулся поздним вечером. По двору бродил часовой в добротном американском камуфляже и бронежилете, с французской скорострельной винтовкой и в русских кирзовых сапогах - обуви, спасающей от многочисленных ядовитых змей, выползающих по ночам в сады и дворики под виноградной лозой. Офицерское жилье в темное время суток охранялось тройным кольцом: курдские боевики были опаснее змей, проникая ночью к своим брошенным домам, чтобы взглянуть на потухшие очаги. Они тоже исповедовали ислам и считались настоящими мужчинами...
Законная жена, как и положено женщине на Востоке, поджидала мужа, сидя при свете маленького ночника, хотя окна были зашторены плотной светомаскировкой. По всей видимости, она успела получить от Бауди подробные инструкции, встретила с ласковой настороженностью и готовностью услужить.
- Прости, любимый, я недосмотрела, - заворковала она. - Нельзя ходить ночью в светлом костюме. Здесь стреляют!
Он оттолкнул ее, смел с пути и, прошагав по коврам, завалился на кровать, выставил ногу в ботинке.
- Снимай!
Валя-Лариса неловко опустилась на колени, брезгливыми пальчиками кое-как стащила один ботинок - Саня подставил второй.
- Смелее! Привыкай, у тебя служба такая... Она не ожидала подобного, однако смирилась, подавила свои чувства, постаралась остаться покорной и заботливой.
- Я тебе приготовила другой костюм, темный...
- Хочу светлый, белый! - куражливо заявил Грязев. - Здесь жаркий климат... Скажи-ка мне, жена, сколько ты получаешь за свои труды?
- Что? - Этого она вообще не ожидала. - За какие труды?
- А ты разве не работаешь у меня? Женой?
- Не понимаю тебя...
- Все деньги, что получишь, - мне! - рявкнул он. - До копейки! На Востоке, да будет тебе известно, кошелек у мужа. Это тебе не Россия, тут эмансипация под запретом Корана.
- Саша, это шутка, да? - с надеждой спросила Валя-Лариса.
Он молча двинул ногой, опрокинул ее навзничь и встал, навис, как убийца.
- Деньги - мне! Все свои побрякушки - мне! Дам то, что захочу, что посчитаю нужным! Отныне так будет!
Кажется, такое его поведение не было предусмотрено никакими инструкциями; она растерялась, стала жалкой, беззащитной. И Сане пришлось ломать себя, чтобы склониться, схватить за волосы и оттащить к порогу.
- Тебя что, не научили, как обращаться с мужем?! Я тебя сейчас, тварь, выгоню на улицу! Раздетой! Курсантам отдам!
Защищая голову руками, она отползла, затем вскочила и скрылась в маленькой комнатке - женской половине дома, куда не полагалось входить мужчинам.
- Я не отпускал тебя! - прорычал Грязев. - Ко мне, стерва!
- Сейчас! - плачущим голосом откликнулась Валя-Лариса. - Я хочу отдать деньги...
Через минуту она вышла с двумя пачками долларов, боязливо протянула, опустила глаза уже без всякой наигранности - боялась его! Саня выхватил деньги, наскоро пересчитал, бросил на ночной столик.
- Это все?.. А в каком банке у тебя счет?
- У меня нет счета...
- Врешь! Наличными тебе дают на мелкие расходы. Где счет?! Банковскую карточку - мне!
На миг в ее глазах блеснула злоба, побелел аккуратный красивый нос и лицо стало холодно-мраморным. Он ждал взрыва, однако в последний момент законная жена опомнилась, с трудом натянула маску покорности.
- Хорошо... муж. Возьми карточку.
Назавтра она обязательно побежит к опекуну Бауди, все расскажет, потребует вернуть ею заработанные деньги...
- С этой минуты из дома ни шагу! - предупредил он. - Все, что требуется, принесут слуги. Увижу дальше двора - вышвырну, как блудливую кошку!
- Слушаю и повинуюсь, - не без сарказма произнесла она и удалилась на свою половину.
Саня разделся и упал на кровать; чтобы до конца отработать мужа-деспота, через некоторое время требовалось призвать в постель законную жену и заставить ее любить. Он лежал и тянул время, не в силах самого себя заставить любить, пробудить к этому хотя бы не душу, а тело. Но ощущал только ноющую, болезненную пустоту...
За три часа до общего подъема в лагере он встал, переоделся в американский камуфляж, новый, необмятый и потому неприятный для тела, взял полученный вчера автомат "узи" - кусок металла без всякой эстетической формы, придающей обычно притягательный вид оружию, и заметил, что все вокруг начинает медленно раздражать. Это было сейчас кстати... У порога вспомнил о часах и вернулся в спальню. Валя-Лариса не проснулась даже от стука ботинок, спала крепко, с мраморно-холодным лицом, со стиснутыми зубами. Несколько секунд он смотрел на нее и боролся с желанием склониться и поцеловать в сомкнутые, выцветшие за ночь губы. Отвернулся, взял часы и вышел осторожно, на цыпочках...
