Уже направляясь к двери, он поймал себя на том, что не хочет поворачиваться к Сэбу спиной. Наверное, со стороны это выглядело забавно: молодой человек с тяжелым фонариком в руках и теслом, заткнутым за брючный ремень, пятится от инвалидного кресла.
Хорошо, что зрителей здесь нет.
Так, во всяком случае, хочется думать Алексу: никто за ним не наблюдает. Никто не выжидает удобный момент, чтобы расправиться с ним. Просто потому, что таких удобных моментов уже было предостаточно, а ими так и не воспользовались.
Не спуская глаз с мумии, Алекс нащупал ручку двери, непроизвольно поднял руку в знак ободрения и прощания и спустя секунду оказался на лестнице. В чреве «Левиафана» стояла тишина, хотя и весьма относительная: вздохи и шуршание продолжаются, дом не прекращает борьбу с огромными массами снега. Чтобы не обращать внимания на звуки, природа которых объяснима, много усилий не потребовалось. Но что делать с другими? Теми, которые вряд ли возникли бы без постороннего вмешательства.
Он примерно знает, что это за звуки: глухие удары (как будто чье-то тело кулем шлепнулось на пол), резкое поскрипывание половиц и ступеней (как будто кто-то поднимается по лестнице или спускается по ней). А еще двери! Время от времени они хлопают, хотя о сквозняках в чертовом склепе не приходится и говорить. Все эти звуки Алекс уже слышал, или ему кажется, что слышал — в разной последовательности, и теперь он боится их повторения.
Прежде чем начать спуск на второй этаж, юноша крепко ухватился рукой за перила и осветил фонариком лестницу: спящий матрос и птичка на своих местах, картина не сдвинулась ни на сантиметр, на стенах не возникло ни одной леденящей душу надписи кровью, так свойственных домам с привидениями. А ведь исходя из странного происшествия в вырытом Алексом тоннеле, можно предположить, что он имеет дело именно с домом с привидениями.
Никаких привидений здесь нет!
Разве что сиделец Себастьян — вот кто худобой и прозрачностью напоминает призрака. И оставаться с ним в одном пространстве еще невыносимее, чем стоять здесь, на темной лестнице. А ведь недавно Алекс думал совсем иначе, в его — погребенной заживо — ситуации будешь рад любому человеческому существу. Пусть оно и не проявляет никакой заинтересованности в общении. Что же переменилось?
Сам Себастьян.
И дело не в его странных реакциях на вполне невинное замечание Алекса о кошке из детства близнецов. И даже не в полосе на шее, хотя она и выглядела пугающе.
Улыбка.
Себастьян улыбнулся так, как будто знает что-то такое, что неведомо Алексу. Как будто он заодно с проклятым домом и просто устроился в некоем подобии партера — перед сценой, на которой вот-вот развернется пьеса, чья развязка не предвещает действующим лицам ничего хорошего. Себастьян хорошо знаком с этой пьесой, возможно, даже прочел ее еще в рукописи.
Себастьян знаком, а Алекс — нет, хотя и стоит сейчас в кулисах в ожидании выхода.
Но для начала нужно спуститься по ступенькам. Не далее как час назад он уже проделывал это, схема проста: крепко держишься за перила и освещаешь фонариком лестницу. Ступенек ровно десять, и лестница самопроизвольно не удлиняется и не укорачивается, как в фильмах ужасов, это — самая обычная лестница. Ступеньки покрыты крепкими дубовыми плашками и выглядят чистыми…
Выглядели чистыми.
Теперь же на них явно просматриваются чьи-то следы. Следы ведут вверх — от площадки с картиной к самому Алексу, до сих пор переминающемуся с ноги на ногу у плотно прикрытых дверей мансарды. Возможно, они отпечатались и на ступеньках этажом ниже, но, чтобы проверить это, нужно спуститься. Чего Алекс сделать не в состоянии, во всяком случае сейчас. От обуявшего его ужаса он не может даже пошевелиться: сердце его бешено колотится, по вискам струится пот, колени подкашиваются. Единственное, чего страстно желает Алекс, — чтобы следы исчезли до того, как его настигнет банальный бабский обморок. Или — чтобы обморок случился с ним здесь и сейчас, сию секунду. И, очнувшись через несколько минут, он снова обнаружил бы девственно-чистые ступени. И наскоро убедил бы себя в том, что следы ему привиделись.
Вопреки желанию Алекса, небытие все не наступало, а следы и не думали исчезать.
Мужские ботинки, так-так. Скорее всего, горные, о чем свидетельствует четкий рисунок протекторов; схожие отпечатки оставляют обычно собственные ботинки Алекса фирмы «Scarpa»… Вот черт!
Это и есть его ботинки!
Это он, Алекс, оставил следы, поднимаясь по лестнице после посещения подвала, а потом сам же их испугался. Ну не дурак ли?
Конченый идиот.
Алекс перевел дух и даже позволил себе коротко хмыкнуть и лишь потом задумался о природе следов: в какую дрянь он вступил? Судя по четкости рисунка и по тому, что следы не успели высохнуть и исчезнуть, это вряд ли вода. Воде здесь взяться неоткуда, никаких луж нет и в помине. Теоретически они могли бы образоваться из подтаявшего снега, которым со всех сторон облеплен «Левиафан», но в том-то и фокус, что снег не тает! Температура внутри дома почти сравнялась с температурой за его стенами (генератор вышел из строя еще до того, как Алекс добрался сюда), некую видимость тепла давал камин на первом этаже — но поленья в нем давно прогорели.
Так что принес с собой Алекс из подвала на подошвах ботинок?
Он пытается вспомнить, прилипали ли ботинки к полу, когда он поднимался в мансарду. Не прилипали — в противном случае Алекс сразу бы это почувствовал. Следовательно, такие малоприятные вещества, как мазут, можно исключить. Что остается?..
Проще всего разуться и внимательно изучить подошвы, но делать это, стоя на лестнице, у Алекса нет никакого желания. Вот когда он доберется до комнаты на втором этаже… Окажется на полузатопленном корабле, украшенном флажками из международного свода сигналов… Может быть, тогда он и расстанется с ботинками на несколько минут, если не отвлечется на вещи посущественнее. Неизвестно еще, что ждет его за закрытыми дверями.
Только бы не Кьяра!
Не мертвая Кьяра, разумеется. Этого Алекс боится больше всего, это сделало бы его несчастным до скончания веков. Превратило бы его жизнь в темный вымороженный склеп — сродни тому, в котором он находится сейчас. И если у Алекса еще остается надежда выбраться отсюда, из «Левиафана», то надежды выбраться из своей жизни нет. Мученическая смерть Джан-Франко потрясла его, как потрясла бы любого человека, столкнувшегося с убийством. Но в этом потрясении был ощутимый привкус отстраненности, в конце концов, бармен не был для продавца рубашек близким человеком. Хорошим знакомым — да, будущим родственником — возможно, но особенно теплых чувств к Джан-Франко Алекс никогда не испытывал.
Подаренная рубашка не есть признак симпатии.
— Будем надеяться на лучшее, сестренка, — шепнул Алекс, стоя перед дверями с табличкой «NOTHING CAN BE DONE».
Ничего нельзя изменить. Если что-то ужасное произошло, оно уже произошло, но он будет надеяться на лучшее. На то, что непоправимое случилось не с Кьярой, со всеми остальными (эгоистичный младший брат готов пожертвовать даже Лео, не говоря о сенбернаре); с Джан-Франко и так все понятно, но его Кьяра… Пусть только Кьяра окажется жива!..
Несмотря на все усилия, дверь поддалась не сразу: тесло дважды срывалось, оставляя на гладкой поверхности неопрятные царапины. А ведь преграда вовсе не выглядит внушительной, это обычная межкомнатная дверь, которую при сильном желании можно вышибить плечом. Плечом Лео, к примеру. Или плечом Джан-Франко. Оба они обладали недюжинной физической силой. Алекс куда слабее, он предпринимает уже третью попытку взломать дверь при помощи тесла.
Крак-крак-хрясь! Готово!..
Комната была пуста, если понимать под пустотой свободное от людей (и от человеческих тел) пространство. Глядя с порога на эту пустоту, Алекс перевел дух и даже позволил себе улыбнуться. Кьяры здесь нет — ни живой, ни (это самое главное!) мертвой. И… здесь нет ничего такого, что хоть как-то объясняло бы табличку на двери. Во всяком случае, на первый взгляд.
Однако, взглянув на комнату пристальнее, Алекс вдруг подумал, что поторопился с выводами. Она не была гостевой, подобно той, что находится напротив. Кровать, на которой можно было бы скоротать ночь, отсутствует. Никто не позаботился ни о диване, ни о софе, ни даже о кушетке. Нет шкафов, нет кресел, нет окна. Отсутствие окна еще можно как-то объяснить, если мысленно представить себе план дома: эта комната — ближняя к скале, две из четырех стен примыкают именно к ней. Еще одна является общей с ванной комнатой, еще одна — соседствует с коридором.
В ванной, между тем, есть окно. Кажется, оно забрано жалюзи, но от этого не перестает быть окном.
Есть окно и в гостевой комнате — там, где свалены сейчас вещи Кьяры. А здесь — нет. Это довольно странно, учитывая, что Лео сам надстраивал второй этаж и протягивал все коммуникации. Что же помешало ему устроить ванную на месте комнаты, в которой ничего нельзя изменить?
