Она бросилась к холодильникам. Первый холодильник был пуст, и в нем поддерживалась температура, недостаточная для сохранения трупа или органа, но достаточная, чтобы поддержать холодильник в рабочем состоянии. Во втором, в самом низу, она обнаружила небольшие пластиковые контейнеры (штук десять, не меньше), полные — крови. Очевидно, это была партия товара, готовая к отправке. В третьем холодильнике обнаружились два цилиндрических контейнера, крепко запечатанные. Она открыла оба. В первом были две почки. Во втором — печень. Это был ее профиль, и ошибиться она не могла: органы принадлежали ребенку. При чем ребенку не старше 12 лет. Голова закружилась… Не понимая, что делает, опустошила оба контейнера на пол. Теперь органы были полностью непригодны к использованию. В остальных двух холодильниках ничего не было. Она вернулась ко второму и разбила пластиковые пакеты на полу. Вылила всю кровь на пол. Казалось, что возле холодильника разлилось кровавое море….. Впрочем, так было верно. Она испортила товар на несколько сотен тысяч долларов, и почему-то ее обрадовала эта мысль. Потом пошла к черной громадине в глубине, и охнула, остановившись. Это была печь. Огромная газовая печь, намного меньше, чем в крематории, но работающая по такому же принципу. Во многих больницах зарубежом в подобных печах уничтожают белье заразных больных, залитые кровью матрасы, не пригодное окровавленное операционное белье и прочие отходы медицинского производства… За рубежом — богатые больницы, способные позволить себе уничтожение матрасов или операционного белья. Она знала, что такие печи в местных медицинских учреждениях не используются. Стоил подобный агрегат не мало. Но печь стояла прямо здесь, и она поняла…. Отсюда никто не выносил трупы, разве что в виде горстки пепла… Теперь ее колотила настоящая лихорадка. Ей было так жутко, что хотелось даже не кричать, а выть во весь голос. Она бросилась обратно, в маленькую комнатку перед жуткой операционной… Ее не оставляло чувство, что она спустилась в преисподнюю. Существование ада — глупости! Если кто-то думает, что ад существует на том свете, тот никогда не был в операционной клиники «Инфомед». Она стала шарить по всем ящикам и наконец в одном нашла что-то вроде журнала… Клеенчатая тетрадка содержала длиннющий список фамилий, возле которых стояли неизвестные цифры и значки. В тетрадке было исписано всего три листа. Она быстро пробежала глазами строчки — и остановилась. На первой странице была фамилия: Бессонов. Потом не знакомые, ничего не говорящие ей фамилии… А потом — Иванченко. Замерев от ужаса, она прочла весь список. Все дети, пропавшие из приюта, были здесь. Очевидно, это было что-то вроде регистрационного ужрнала, куда записывались фамилии несчастных доноров…. Прошедших полное обследование, кстати, в клинике «Инфомед». Значит, на органы дети выбирались после тщательного обследования, изучения всех болезней, характеристик… Что означал шифр, она не могла понять. Список фамилий выглядел так: Бессонов, Иванченко, Соколов, Рогова, Ильин, Косова, Тарасенко, Волкова. Фамилии Анкин в списке не было. Самой последней стояла ничего не говорящая ей фамилия Крижевский. В списке не было фамилий Стасиков. Даже повторяющейся один раз. У нее вырвался вздох облегчения (скорее, рыдание). Стасиков в списке не было! Их не разрезали на органы, а потом не сожгли в печи! Их не было в этом аду! Она быстро спрятала тетрадку в кофточку, придавив лифчиком — для прочности. И помчалась к выходу.
Дальше она расценивала все как чудо, хотя никакого чуда в этом, наверное, не было. Когда вышла из дверей подвала, в коридоре не было по — прежнему никого. Теперь ее это не удивляло. Никакой работы в клинике не было. Настоящая работа «Инфомед» была за закрытыми дверьми подвала. Промаршировав каблуками по коридору, она обворожительно улыбнулась охраннику на входе:
— Всего доброго!
Он нажал кнопку и выпустил ее на улиц без малейших расспросов. На улице она на одном дыхании пробежала три квартала и почти зарыдала от облегчения, упав на старенькую «копейку» ничком. Артур, выбежав с посеревшим лицом, усадил ее внутрь… она все повторяла:
— Скорее… скорее…
А больше ничего не могла говорить. Когда копейка развила сумасшедшую скорость, она зарыдала, уткнувшись в лицо руками. Клеенчатая тетрадь выпала ей на колени, но раскрыть ее она не могла — руки слишком сильно трясло….
— Значит, мы в тупике.
Она посмотрела, как удивленно вытянулось его лицо, и снова с наслаждением произнесла:
— в тупике.
То, что она так откровенно произнесла такое неприятное слово, придало ей некоторую храбрость.
— Ты хочешь сказать, что мы вернулись к тому, с чего начали? — сказал он.
— Нет. Я сказала то. Что хотела. С того, в чем мы сейчас, мы не начинали. Разве в начале мы знали, что делает с детьми частный приют? Знали, что детей просто продают на смерть? А сколько еще таких приютов — и не сосчитать! И доказать ничего невозможно. По документам — чистота и благотворительность. Разве мы знали в самом начале, чем занимается клиника «Инфомед» и что Грабовский нажил свое состояние, торгуя органами? Нет, не знали. А что с того, что мы знаем? Единственное доказательство — эта тетрадь, а куда я ее дену? Кому отдам? В прокуратуру или областную милицию, где сидят подельники этих поддонков? Или дальше, в столицу, где сидят точно такие же, связанные с клиникой более крупного масштаба? Знаешь, мне теперь стыдно. Что я врач. Мне хотелось бы отрезать себе руки.
— Почему? Разве ты делала что-то подобное?
— Нет, никогда. Да Грабовский мне такого и не предложил бы, он слишком хорошо меня знает, потому и уволил. Но ведь эти дети… Я думать об этом не могу…
— Прекрати! Прекрати себя убивать! Ты должна думать о другом. Ты уверена, что там не было Стасиков?
— Уверена. Их там не было. Стасики пропали давно. Если б их хотели продать на органы, то продали бы давно, в тетрадке была бы соответствующая запись. Но ее нет. Значит. Стасики не попадали к ним в руки.
— У них было здоровое сердце? Почки?
— Я не знаю. Стасики были инвалидами, и если их обследовали в клинике, значит, это известно. Я думаю, их не стали бы использовать на органы. Зачем связываться с инвалидами, у которых есть мать, да еще и с деньгами, если платит за такое дорогое обследование, когда вокруг полным — полно уличных здоровых детей, которые никому не нужны? Пропадет несколько таких детей — никто и не узнает.
— Возможно, ты и права. В твоих словах есть смысл. Но что теперь нам делать?
— Как что? — она подняла на него свои удивленные глаза, — то же, что мы делали раньше! У нас ведь остается еще один приют. Ты помнишь — их всего два. У нас остается еще один приют — государственный.
Деревянный барак с покосившимся верхом был настолько нелепым сооружением, что вначале она просто опешила. Казалось, это чья-то неуместная шутка: к серым каменным плитам (вернее, растрескавшимся бетонным балкам) прицепили несколько гнилых бревен, наскоро прибили их гвоздями, потом хорошо выпили — и снова прибили. Зрелище было удручающим. Вдобавок, барак государственного приюта находился довольно далеко от города, и последнюю часть пути им пришлось тащиться по ухабистой сельской дороге. И казалось, что их «копейка» разломится на куски при каждом повороте. Когда, наконец, они остались во вдоре приюта (двором она красиво назвала пустырь, заросший бурьяном, крапивой и усеянный осколками разбитых бутылок из — под спиртных напитков), она удивленно потянула носом воздух. Сказать, что пахло канализацией — означало ничего нен сказать. Потом ей пришло в голову, что здесь наверняка вообще нет канализации. Посмотрев на своего спутника (было ясно: происходящее нравится ему не больше, чем ей), она поняла, что и его посетила такая же мысль. Почти в точности же такая….. Возле крыльца послышались грубый мужской смех, звон разюитой бутылки. При их появлении четверо подростков лет 16 — ти насторожились. Сидя на крыльце, она курили какие-то сигареты (и она могла бы поклясться хоть на распятиии, что сигареты были не с табаком, и это было ясно по осоловелому блеску их глаз), пили пиво и смачно плевались в замызганный бурьян. Подростки выглядели так, что даже дешевенький серебрянный браслет на запястьи жег ей руку. В голове мелькнула страшная мысль, что сделали бы они, если б она встретилась с ними одна, в темном переулке… Замолчав, подростки смотрели на них достаточно ясно: как на чужаков, вторгнувшихся на их территорию с непонятными намерениями. Они остановились возле крыльца. Артур осмотрел подростков и прищурился (казалось, ситуация его забавляет):
— Это приют?
Вместо ответа один из подростков плюнул. Потом другой махнул рукой:
— Вход там.
Они поднялись по ступенькам. Взгляды подростков жгли спины. Артур обернулся (ей вдруг подумалось: а ведь действительно, он развлекается!:
