владелец и убил себя. Из-за проклятия!
– О боже. Том. Прослушай себя. У него была депрессия. Он был болен. И ты тоже. Тебе нужна помощь. Помощь, которую я давать больше не могу. – Фиона встает и бредет наверх.
Том чувствует нелепую радость от того, что она не кричала.
Сознавая, что становится поздно, и все еще исполненный решимости, Том возвращается ко второй дыре в холле. Носком ботинка отодвигает короткую доску в сторону и перекидывает ее через открывшуюся балку. Из нижней, более светлой части доски торчат длинные гвозди. Том опускается на колени подальше от них, засовывает голову в проем и светит перед собой фонариком.
От шока у Тома начинает кружиться голова, и он выныривает наружу.
– Боже всемогущий.
Он словно взглянул в лицо самому дьяволу, слепому и чудовищному. Под полом лежит огромный череп, его рябая поверхность окрашена в цвет чая.
Том ныряет обратно в дыру, луч фонарика высвечивает обратную сторону пола. Рука забирается как можно дальше, сжимает потрескавшиеся носовые кости черепа и тянет его. Нижняя челюсть бьет по балке.
– Что за…
В свете холла проявляется memento mori. Очередная реликвия, захороненная там, где они едят и спят. Настоящая голова смерти. Покрытая трупной пылью, мертвенно-бледная, она, кажется, способна засмеяться. «Когда-то это была лошадь, – думает Том, – но ее изменила смерть. А потом освежевали маньяки».
На затылочном гребне виднеется рог, сплетенный из красной бечевки. Адский единорог. На удлиненном черепе есть еще и уздечка. Оголовье, налобник и нахрапник из грубой веревки обвязывают костяную морду. В подбородник и затылочный ремень продеты уродливые деревянные розочки. Все еще чемпион, даже в аду.
Наверху скрипят половицы. Доносятся перешептывания.
Том поднимает взгляд и слышит сонный голос Грейси.
– Куда, мамочка?
– Поживем у Нэн, пока дом не приведут в порядок.
Шаги на лестнице.
Появляются Фиона и Грейси.
Фиона в джинсах и флисовой куртке. В руках у нее прозрачный кофр для одежды, в который упакована ее банковская униформа. Грейси в тапочках и халате будет путешествовать этой ночью налегке, как эвакуированная из разбомбленного города.
С трудом делая по одному шагу зараз, Фиона сражается с чемоданом на колесах. Она собирала вещи, пока Том прокладывал туннель в подземном мире, в царстве, источающем невидимую угрозу. Череп лежал прямо под самодельной виселицей их предшественника. До последней секунды, даже шагая в пустоту, бедняга не имел ни малейшего понятия об истинной причине, вынудившей его повеситься.
Несмотря на свои открытия, на обезвреженные им ужасные мины, Том лишь бессильно наблюдает за тем, как его бросают самые близкие люди. Их семья расколота, разобщена. Страх перед этим поражает глубже, чем шок от найденного под полом холла.
Он должен заговорить. Должен спасти себя.
– Фи, взгляни на голову. Взгляни. Она была в дыре. Здесь, под полом. Пожалуйста. Вот как эти попадают в дом. Вот как они это делают.
Фиона смотрит на Тома так, словно даже не узнает этого параноика с чумазым лицом и в перепачканной одежде. Мужчина, тыкающий на дыру, которую проломил в полу ее нового дома, теперь ей чужой.
Том машет рукой в перчатке на варварское разрушение, будто на пустяк.
– Это я исправлю. Как только мы будем в безопасности.
Она почти улыбается.
– В безопасности? Я больше не чувствую себя в безопасности здесь. Но по другой причине, чем ты.
С трудом удерживая чемодан на узкой полоске пола, Фиона протискивается мимо дыры, чтобы добраться до входной двери.
Грейси наблюдает за своим отцом с лестницы. Затем начинает разглядывать щель в полу и череп рядом с ней. Том не хочет, чтобы дочка видела лишенную плоти голову и то, как та скалится, предвкушая еще больший хаос и трагедию в их жизни. Поэтому он запихивает зловещую костяную глыбу обратно в ее сухую могилу.
– Фи. Это. То, что ты чувствуешь. Сейчас. Все это часть проклятия. Римского. Греческого. Откуда бы оно ни шло. Это передается по наследству. Разрушает жизни людей на протяжении веков.
Она не слушает. Его жена не хочет больше слышать ни слова. Тома предупреждали.
– Грейси. Скорее прощайся со своим отцом.
Напряжение покидает его тело, глаза наполняются слезами, размывая разрушенный мир, в котором он скоро останется совсем один, брошенный. Том не может говорить, он слишком расстроен и смиренно опускается на колени.
Маленькая Грейси прыгает вокруг дыры к нему в объятия.
– Ты будешь ходить в садик к Арчи вместо меня? – спрашивает малышка с серьезным, но полным надежды выражением лица. – Дари ему цветы. Каждый день.
Челюсть у него дрожит, а в горле застряло что-то похожее на холодный камень. Том кивает.
Грейси отпускает его шею, разворачивается и, не глядя, бежит к входной двери. Когда ее маленькая ножка наступает на конец брошенной половицы, время чуть замедляется. Воздух слегка светлеет. У Тома перехватывает дыхание.
Доска проваливается в отверстие с одной стороны балки. Противоположный конец взлетает вверх жуткой пилой, стремительно, как мышеловка, слишком быстро, чтобы Том успел уследить.
Но громкий звук, который раздается в холле, мгновенно вызывает у него приступ тошноты. Глухой удар и тихое «хлюп», будто кто-то только что раздавил виноградину между большим и указательным пальцами.
Грейси замирает. Стоит в яме, а ее руки дергаются вдоль боков. Деревянная половица не падает.
Фиона кричит.
Том парализован.
Грейси падает спиной к нему, и только тогда он понимает, что половица прибита к ее лицу.
Руки малышки сводит судорога, словно гвоздем ей закоротило все провода. Видимый кусочек лба и волосы темнеют, багровеют, а затем начинают капать влагой.
Если разум был оконным стеклом, то он разлетелся вдребезги. Хрупкая перегородка между Томом и катастрофой перестала существовать, барьер между безопасностью и катастрофой всегда был зыбким. И когда хрупкий сосуд мыслей и чувств в его голове внезапно подвергся такому резкому перепаду температур, то он просто треснул.
Позже у Тома нашлось время поверить, что в момент удара половицы по маленькому личику Грейси свет в холле стал ярче и изменил саму атмосферу дома, придав ей внезапную резкость. Время же стало жидким и замедлилось до скорости, больше подходящей для отчаяния.
Секунды зияли пустотой, в которой невозможно ни думать, ни действовать. Один из осколков раздробленного сознания Тома превратился в глупца. «Не паникуй, – бестолково и неубедительно провозгласил тот. – С ней все будет в порядке. Нормально. Все в порядке. Прекрасно».
Другой осколок сознания упал в самом ужасном направлении и объявил, что дочка мертва. Убита на месте. Сообщение настолько зловещее, что Том ощутил себя невесомым, точно его сбросили в люк.
