– Раскрыли, – ответил Гущин. – Задержали фигуранта с поличным в ходе второго нападения.
– Ну, поздравляю, – обрадовался в трубке начальник Мытищинского УВД. – Но возможно, наша информация по тому старому делу все же будет для вас интересна.
Сергей Мещерский, в отличие от Кати, был на ногах уже с раннего утра. Он выпил крепкого кофе и засел в библиотеке с твердым намерением закончить работу над путевыми дневниками и картами Вяземского.
К полудню ему это удалось. Он планировал переговорить с Феликсом и сегодня же покинуть деревню Топь.
Дом-дворец – тихий, опустелый – отходил от событий минувших дней с трудом.
Утро снова выдалось солнечным и ясным, и через окна библиотеки потоком вливалось этакое золотистое умиротворение света, тепла и покоя. Дом-дворец снова «звучал», позволяя своим гостям и хозяевам «слышать» себя. Голоса, где-то зазвонил мобильный, тема рингтона – вальс Верди, опять голоса – неразличимые, но оживленные, гул – включили пылесос, быстрые шаги по коридору мимо двери, птичий щебет за открытым окном…
Мещерский испытывал то же, что и Катя, – усталость, но и некую расслабленность. Однако не мог не думать обо всех тех событиях, свидетелем и участником которых стал, не мог не думать о маленьком Аяксе, об ужасном Иване Фонареве, о храброй и отважной Кате…
Ах, Катя, Катя… Как же это я поддался вчера на уговоры, отпустил тебя одну на поиски… Пока бестолково и заполошно метался по комнатам и коридорам дома-дворца, где все его обитатели тоже метались, горланили и искали пропавшего мальчика, Катя – прекрасная, храбрая, словно рыцарь в дальнем походе, – вступила в борьбу с Чудовищем.
И надо же, в тот момент ей подвернулся Феликс. Помог, погеройствовал. Совершил поступок – спас ребенка. А он, Сергей Мещерский, не сделал ничего. Мещерскому было обидно до крайности. В тот момент там, в сторожке рядом с Катей, должен был оказаться он, а не какой-то шоумен-раздолбай. Мещерский завидовал Феликсу, хотя… Как ему можно было завидовать, когда его ребенок – пусть и не сын, но все равно ЕГО РЕБЕНОК – лежал в коме и не приходил в себя?
Но так уж устроена человеческая натура – зависть порой выбирает странные окольные пути.
И когда Мещерский, окончив свою работу для банка по дневникам своего предка-путешественника, отправился на розыски Феликса, ничего, кроме зависти и легкой досады, он не чувствовал.
Он покинул библиотеку, прихватив ноутбук с заключением, которое хотел показать Феликсу. Проходя мимо галереи, услышал доносящиеся оттуда голоса.
В галерее кипела работа. Гарик Тролль вместе с горничной Верой Бобылевой аккуратно снимали со стены и упаковывали картины Юлиуса фон Клевера. Когда Мещерский заглянул в галерею, на стене осталось висеть всего одно полотно «Пейзажа с чудовищем» – то, где на первом плане белый павлин.
В галерею были принесены стремянка и стулья, на стульях стояли большие картонные коробки с пенопластом и упаковочным материалом – их, видно, достали из кладовой на третьем этаже. Изуродованное Фонаревым полотно уже покоилось в одной из коробок. Гарик Тролль и горничная Вера только что сняли еще одну картину и укладывали в свободную коробку. Мещерский понял, что «Пейзаж с чудовищем» готовят к реставрации, а до этого просто хотят убрать с глаз долой, чтобы порезанный холст не зиял на стене, пугая зрителей.
Возле Гарика крутилась Юлия Смола. Она что-то тихо и потерянно спрашивала у него – Мещерский не расслышал. ГарГарик, взъерошенный и вялый, взирал на нее хмуро и бурчал себе под нос – тоже нечленораздельное. Либо «отстань», либо «потом». У этой парочки дело явно не клеилось. А горничная Вера тактично старалась делать вид, что ее все это совсем не касается.
Мещерский не стал им мешать. Он помнил, что к Феликсу у него, помимо разговора о дневниках, будет и еще одно предложение – идея банкира Данилевского по этим картинам.
Чертовы картины…
Что вообще Катя имела в виду, постоянно упоминая их в связи с…
Мещерский закрыл дверь галереи и прошел сквозь анфиладу залов в поисках Феликса.
Ни души.
В вестибюле гудел мощный пылесос.
Горничная Валентина – племянница Веры и дочь убитой неизвестно кем Софьи Волковой – коренастая, сильная, облаченная в джинсовый комбинезон и клетчатую рубашку, ловко управлялась с огромным немецким моющим пылесосом, очищая паром плитку сумрачного, пустынного вестибюля.
– Я Санина ищу, где он может быть, не знаете? – спросил ее Мещерский, стараясь перекричать гул пылесоса.
– Игорь Георгиевич в галерее. Они с тетей Верой…
– Я не про Гарика. Его я видел и тетю вашу тоже. Где Феликс?
– Феликс Георгиевич у себя в апартаментах. Я ему туда лекарство относила, он не вставал еще.
– Лекарство?
– У него рано утром был сердечный приступ, – сказала горничная Валентина. – Он в такие дни много лежит.
Мещерский ринулся через вестибюль к лестнице на второй этаж. Быстро поднялся, прошел по коридору.
Дверь в маленькую гостиную Феликса перед его спальней была открыта. Можно было увидеть распахнутую дверь в спальню и неубранную кровать. Сам Феликс – бледный, в халате на голое тело – сидел в кресле. На столике перед ним был сервирован чай. В маленьком будуаре сильно пахло лекарствами. Такой запах дают нитроспреи быстрого действия, используемые сердечниками.
– Феликс, доброе утро… вы… я от горничной узнал…
– Сердце прихватило. – Феликс посмотрел на Мещерского. – Да ничего, пустяки. Вы проходите, Сергей. Хотите чаю?
– Чувствуете себя как? – спросил Мещерский, садясь в кресло напротив.
– Нормально. Только придется отлежаться сегодня. Хотел в больницу ехать к сыну. Но… Гарик поедет к четырем – у врачей пересменок в этот час, можно будет поговорить, узнать, а то по телефону все очень лаконично.
Феликс налил в чашку для Мещерского янтарного чаю. Фарфор чайного сервиза – китайский, антикварный, начала двадцатого века.
Мещерский тут же растерял все свои взлелеянные с утра в отношении Феликса чувства – и зависть улетучилась как дым, и досада. Грузный шоумен – небритый, расхристанный, пропахший лекарствами… Кошмар последних дней не прошел для него даром.
– Я хочу отчитаться о сделанном, – сказал Мещерский и начал отчитываться.
Феликс слушал его без особого интереса. Видно было, что думает совсем о другом.
– Банк купит наследие Вяземского, – подытожил Мещерский. – С официальной экспертизой на подлинность никаких проблем. Все чисто и так. Цену запрашивайте сами.
Феликс кивнул.
– У банка еще к вам одно предложение, – продолжил Мещерский.
И изложил то, что банкир Данилевский говорил ему насчет картин Юлиуса фон Клевера.
Феликс молча слушал.
– Одна картина сильно пострадала, потребует реставрации, но три другие в порядке, – говорил Мещерский. – Покупатель может взять реставрацию на себя, если поднажать и если он так заинтересован в полотнах. Нужно лишь ваше принципиальное согласие на продажу.
– Я продам сейчас что угодно и кому угодно, – сказал Феликс. – Вы же видите, в каком я положении. Но я все думаю…
– О чем?
– Зачем он изрезал картину? Я про Ваньку Фонарева. Я никогда не замечал, что он ими интересуется или смотрит на них как-то особенно.
Мещерский подумал: а я замечал, что кто-то тайком ходит в галерею, когда там никого нет. Сколько раз мне это казалось? Фонарев просто действовал скрытно от всех. Но разве психи с синдромом могут так четко планировать и организовывать свои действия?
– Кто знает, что у безумца на уме, – вслух произнес он. – Вы же его видели там, в сторожке, с Мишей.
– Это было чудовищно. Я на миг просто очумел.
– Вы Мишу спасли, Феликс. Это дорогого стоит.
Феликс глянул на Мещерского.
– Ну так что, по рукам? Продадите картины Юлиуса фон Клевера?
Феликс равнодушно кивнул. Отхлебнул чаю. Возле глаз его резко обозначились морщины. Сейчас ему было можно дать не только все его сорок пять, но и пятьдесят.
Мещерский пообещал, что позвонит Данилевскому немедленно, уточнит детали и сообщит условия сделки по картинам. А после этого – ему остается лишь откланяться и поблагодарить Феликса за радушный теплый прием.
Он позвонил Данилевскому из библиотеки. Это был его первый за все дни звонок банкиру, раньше он лишь пару раз отписал ему по электронке.
Но мобильный банкира был переключен в режим голосовой почты. Мещерский не стал оставлять сообщение на автоответчике, а позвонил секретарше Данилевского. Та сказала, что шеф на совещании в правлении банка и освободится примерно через полтора часа.
И Мещерский решил подождать эти полтора часа.
Библиотека своей тишиной, чинностью и снобизмом ему осточертела. Он вышел на улицу, чтобы глотнуть свежего, чистого, пьянящего, как вино, воздуха полудня.
А в это самое время полковник Гущин в «Научном центре социальной и судебной психиатрии» имени Сербского возле смотрового окна, за которым маячил окруженный врачами Иван Фонарев, прижал мобильный к уху, одновременно включая громкость, чтобы и Катя смогла услышать мытищинские новости.
