Библиотека своей тишиной, чинностью и снобизмом ему осточертела. Он вышел на улицу, чтобы глотнуть свежего, чистого, пьянящего, как вино, воздуха полудня.
А в это самое время полковник Гущин в «Научном центре социальной и судебной психиатрии» имени Сербского возле смотрового окна, за которым маячил окруженный врачами Иван Фонарев, прижал мобильный к уху, одновременно включая громкость, чтобы и Катя смогла услышать мытищинские новости.
– Мы снова все проверили – и уголовное дело в архиве, и оперативно-разыскное дело по расследованию убийства Софьи Волковой, – докладывал начальник Мытищинского УВД. – В самих делах – ничего, никаких зацепок. Тогда я решил порасспросить ветеранов розыска, кто работал двадцать лет назад, при ком это убийство пытались раскрыть. Со многими я разговаривал, Федор Матвеевич. Те, кто что-то помнил, сходились во мнении: мол, глухой висяк. И тогда мне вдруг позвонил Сидоров Илья Михайлович, бывший начальник УВД Балашихи. Я с ним незнаком, он на пенсии уже лет пятнадцать. Он сказал, что встретил в поликлинике нашей ведомственной бывшего замначальника уголовного розыска – он тоже на пенсии, мы с ним беседовали по поводу дела Волковой. Но безрезультатно. Так вот, Сидоров из Балашихи сказал: в разговоре в поликлинике наш бывший зам сообщил – мол, подняли одно старое дело двадцатилетней давности, советуются с ветеранами розыска. И рассказал ему все. И вот Сидоров уже мне по телефону сообщил – он в свое время занимался раскрытием серии убийств и тяжких телесных повреждений с целью ограбления. Целая волна тогда, двадцать лет назад, в Балашихе прокатилась – нападения совершались на женщин, которые поздно возвращались домой. Преступник входил следом за ними в подъезд. Картина нападения всегда одна и та же: удар сзади по голове. В Балашихе было всего шесть нападений в вечернее и ночное время. И пять женщин остались живы, правда, получили тяжелые черепно-мозговые травмы. Одна через несколько дней после нападения скончалась. У жертв были похищены деньги и ювелирка. Сидоров вел это дело, они тогда организовали засады по району, ночные дежурства. Но это не помогло. А преступника все же поймали тогда. Вышли на него через продажу похищенного – засекли ювелирку одной из жертв в пункте скупки золотых изделий, тогда много таких было, на всех вещевых рынках. Задержали того, на кого указали в этой самой скупке. Это был охранник вещевой ярмарки в Салтыковке, некто Мамедов. У него потом дома во время обыска обнаружили и некоторые вещи жертв нападений, и молоток со следами крови. Он сидел в Волоколамске, в изоляторе временного содержания. И Сидоров сказал мне, что они организовали для него агентурную разработку в камере, подсадили к нему агента – подобрали по этнической принадлежности. И тот Мамедова разработал, что называется. Мамедов признался ему по секрету еще в двух нападениях – одно он совершил в Москве, другое в Мытищах. Описал улицы, где это было. Под московское его описание сразу три улицы подходили – одна в Измайлово и две другие в Кузьминках. Сидоров направил столичным запрос, не было ли зарегистрировано нападений в этих микрорайонах. Но москвичи то ли скрыли, то ли еще что – короче, этот эпизод отпал, так и не получил развития. В Мытищах по описанию Мамедова все произошло вечером в начале десятого в подъезде на центральной улице. Он выследил в электричке одинокую женщину – темноволосую, полную, прилично одетую. На пальцах у нее кольцо было золотое, на шее – цепочка. Он следовал за ней от станции до самого ее дома, вошел в подъезд и ударил сзади по голове молотком. Но женщина в момент удара так громко закричала от сильной боли, что он перепугался – содрал у нее с пальца кольцо, рванул цепочку, вывернул сумку. И тут нервы подвели, и он дал оттуда, из подъезда, деру, ему показалось, что на крик выйдет кто-то из жильцов. Сидоров сказал, что этот эпизод на основании доклада агента они хотели раскрутить и закрепить, а потом связаться с Мытищами. Но на допросах Мамедов категорически все отрицал. А потом в изоляторе в Волоколамске произошла в камере драка между ворами и кавказцами. Они так сферы влияния делили. И Мамедова в этой драке убили. Так что ни мытищинский эпизод с нападением на женщину в подъезде, ни балашихинская эпопея так и не дошли до суда в связи со смертью фигуранта. Но Сидоров в разговоре со мной отметил: он до сих пор на сто процентов уверен, что Мамедов сказал тогда в камере агенту чистую правду. И что нападение на женщину в старых Мытищах, в подъезде на центральной улице, – это его рук дело. А центральная улица в старых Мытищах – это улица Карла Маркса, где и жила Софья Волкова. Федор Матвеевич, я думаю, что так оно все и было. Сидоров раскрутил бы и этот эпизод, если бы не внезапная смерть Мамедова в тюрьме. Получается, что убийство Волковой связано с серией нападений с целью ограбления. Мамедов, боясь активности милиции в Балашихе, где он уже успел так наследить, просто решил перенести свою деятельность в другие районы Подмосковья и в спальные районы Москвы.
Полковник Гущин выслушал и поблагодарил Мытищи за проделанную работу.
Катя подумала: вот и еще один фрагмент этого дела встал на свое место. По крайней мере, теперь они могут назвать имя убийцы Софьи Волковой ее дочери Валентине и ее сестре Вере Бобылевой. И сказать им, что это и правда было ограбление в подъезде и что убийца-грабитель расплатился за свое зло сполна еще тогда, двадцать лет назад.
Сергей Мещерский вышел на улицу, посмотрел на белый фасад дома, так похожий на фасад итальянского палаццо, и решил не бродить по солнцепеку, потому что становилось все жарче, а поискать себе место в тени.
Он хотел посидеть в патио, где в этот полуденный час было относительно прохладно. Но патио оказалось оккупировано – оттуда доносилось приглушенное хихиканье, и журчали, как ручей, голоса.
В милом ухоженном дворике, отделанном плиткой, уставленном плетеными креслами, столиками, горшками с яркими цветами, отгороженном от подъездной аллеи шпалерами, по которым буйно и живописно вились ползучие белые розы, благоухающие на жаре так сильно, что даже пчелы облетали их стороной, резвилась и флиртовала парочка жизнелюбов – Евдокия Жавелева и Артемий Клинопопов.
Мещерский заглянул в патио – ну кто бы мог подумать! Эти двое, хотя больше всех прежде и разорялись и требовали немедленного отъезда из дома Феликса, теперь все свои требования словно позабыли и сегодня уж точно никуда из деревни Топь выезжать не планировали.
Евдокия Жавелева в маленьком белом мини-платьице и шлепках от Прада томно раскинулась в плетеном кресле, выставив напоказ свои восхитительные длинные ноги, а напротив нее, через столик, сидел красный, взволнованный и потный Артемий Клинопопов и, сверкая очками, буквально пожирал взглядом эти ноги, и мускулистые ляжки, и маленькую грудь под батистом платья, лишенную лифчика.
На столике возле них стояли две бутылки шампанского – одна уже пустая, вторая в серебряном ведерке, полном колотого льда.
– Артемий Ильич, дууууушечка, – пела Евдокия, разрумянившаяся от жары и шампанского. – Какой вы забавный, какой дерзкий…
– Я сам не свой… Дуся, вы с ума меня сводите… я сам не свой… Дуся, вы такая красавица! – Клинопопов всем телом подавался все ближе и ближе, рука его касалась загорелых икр Евдокии, елозила туда-сюда, лаская, двигаясь все выше, выше. – Дуся, вам ведь за сорок уже?
– Рассердить меня хотите, лысик? Это что за вопрос такой?
– Ни-ни, ни в коем случае… я к тому, что и мне уже под пятьдесят. – Клинопопов затряс головой. – К тому, что это самое, пора… пора гнездо вить.
– Я за такие вопросы могу и наказать вас, дууууушечка, больно наказать. – Евдокия погрозила наманикюренным пальчиком.
– Накажите! Казните меня! От вас… из ваших ручек все приму – любую казнь! – Клинопопов пылал, как лава. – Ох, какая же вы…
– Какая? – смеялась Евдокия. – Какая я? А вот говорят, что у вас в Питере все мужики – как кильки балтийские… маленькие такие, холоооооодненькие, сыыыринькие… мракобесики-недотепики…лууууууузеры невские…
– Я докажу вам, Дуся!
– А дщерью греха меня называли, а?
– Вы лилия благоуханная! Ох, хочу обонять вас, ваш аромат, ваше тело, Дуся…
– Вы же в монастырь собирались, дууууушечка богомольный.
– Какой там монастырь, эх!
Мещерский скрылся среди шпалер, увитых розами, чтобы не мешать им. И когда успели? Надо же! В этом хаосе, в этом страхе, в этом кошмаре. А этим двоим все нипочем. Кто бы мог подумать, а?
Он прошел под аркой из шпалер и очутился в уютном закутке, где стояла пара шезлонгов. Патио было отгорожено от него лишь зарослями роз, но он решил больше не прислушиваться к воркованию Клинопопова – это и смешило, и утомляло. Сел в шезлонг, вытянул ноги, закинул руки за голову.
Солнце припекало. Сквозь заросли он видел угол дома, гараж с заблокированной электроподъемником дверью. Рядом с гаражом под навесом у стены громоздилась плетеная мебель и стояли сложенные зонты от солнца.
