— А то и пулю в затылок влепить, как Ветровой, да? — нервно сказала Дашка, и взгляд ее снова пробежал по нашим лицам, словно ощупывая их, девице очень хотелось знать наши мысли. — Слыхала я ваш разговор.
Глаза у меня вылезли из орбит, когда я догадался, о чем идет речь.
— Да ты чего, Дашка?! — ужаснулся я. — Ты… ты решила, что я серьезно говорил?
— Кто знает, до чего вы здесь без меня договорились, — девушка повышала тон, явно накручивая себя внутренне. — Но что бы вы ни решили, уже не имеет значения, потому что картины теперь у меня! — С этими словами Дашка вытащила из-за спины руку, в которой был рулон отвердевшей материи, поразительно напоминающий по внешнему виду те самые холсты, что я видел у бежавших в переулке Паштета и Тропаря.
Глаза мои, начавшие было становиться на свое место, вновь полезли из орбит. То же самое происходило и с глазами Оксаны. В комнате возникла напряженная тишина. Мы все находились в напружиненном состоянии, как спортсмены на линии старта, готовые по команде судьи сорваться с места. И этой командой послужил возглас Оксаны, вскочившей вдруг с места и подавшейся к Дашке:
— Отдай мои картины! — Это был крик души.
Я понял, что произойдет в следующую секунду, рванулся к столу, но Дашка оказалась проворней. Она молниеносно схватила со стола пистолет и отпрыгнула назад к стене. Моя рука запоздало, сделав хватательное движение, схватила на столешнице пустоту, я, не удержав равновесия, налетел на стол и вместе с ним проскользнул с полметра по полу в сторону Дашки.
— Тихо, тихо! — загробным голосом сказала девушка, и в ее руках ствол пистолета маятником закачался между мной и замершей Оксаной. — Я спортсменка, молодые люди, хоть и бывшая, и стрелять мне доводилось. Так что не промахнусь. Быстро сели на свои места!
Признаюсь честно, у меня и у самого где-то на периферии сознания не раз мелькала мысль, а не выведать ли мне у Стенькиной, где лежат картины, забрать их и смотаться? Но я гнал подлую мысль от себя. Да и, признаться, не думал, что Оксана прячет холсты дома. А потому богатство являлось каким-то далеким и абстрактным. А теперь — пожалуйста, вот оно, осязаемое, в руках Дашки, которая держала холсты перед собой, как шпагу.
— Там же отпечатки на пистолете, — ляпнул я, как мне показалось в этот момент, совсем некстати.
Да и не только мне, ибо Дашка посмотрела на меня насмешливо.
— Когда жизни угрожает опасность, стоит ли думать о каких-то там отпечатках. — Она вновь повела стволом. — Садитесь, садитесь!
Я покорно вернулся к креслу и плюхнулся в него. Опустилась на диван и Стенькина.
Который уже раз за последнее время я нахожусь под прицелом пистолета. И когда же это закончится? Требовалось хоть как-то разрядить обстановку.
— Где ты нашла картины? — спросил я, стараясь говорить спокойным голосом, чтобы лишний раз не раздражать Дашку. Кто ее знает, вдруг действительно пальнет сдуру.
— Там, в кладовке, — обращаясь ко мне, но почему-то не сводя глаз и пистолета со Стенькиной, проговорила Дашка. — Зашла, а там какой-то открытый ящик стоит на полке. Я в него заглянула, ну и картины увидала. Оксана, видать, пистолет тоже там хранила, а когда взяла его, то времени закрывать ящик не было, вот и выдала она тайник свой.
— Да, с фантазией у Оксаны не очень, — я натянуто улыбнулся. — Как у Ветровой в кладовке пистолет и картины лежали, так же и у себя их хранила. — Я выдержал паузу. — Ну и что ты дальше думаешь делать?
Дашка бросила в мою сторону быстрый взгляд.
— А вы что предлагаете?
— То же самое, что и раньше. Сдать картины и Стенькину в полицию. Ты мне веришь?
Девушка, не опуская руку с пистолетом, потерла о плечо щеку и раздумчиво, как бы размышляя, ответила:
— Вы единственный из мужчин, которому я в своей жизни верю. Пока вы один на свете, кто до сих пор поступал со мной честно.
— Что, часто обманывали? — Я специально говорил на отвлеченную тему, давая девушке возможность остыть.
— Часто, — усмехнулась Дашка.
Я продолжал допытываться:
— Кто и как?
Девушка покосилась на меня, словно проверяя, действительно ли меня интересуют те вопросы, что я задаю, или я голову ей морочу. Решила — интересуют.
— Да тот же Генка, мой бывший сожитель. Вначале добреньким прикидывался, вещи мне покупал, а потом, когда ко мне переехал, сам из меня деньги тянуть начал да с кулаками лезть.
— Ну, раз мне веришь, может, пистолет положишь? — предложил я рассудительным тоном.
— Вам-то я верю, а вот этой суке — нет! — Рука у Дашки устала держать пистолет на весу, девушка на секунду опустила руку и тут же вновь выставила пистолет в сторону Стенькиной. — А что, Игорь, может, грохнем ее? Картины у нас. А чего нам стоит — пулю в лоб, картины под мышку, и на первую же электричку, подальше из города.
Оксана стала бледной, как только что выкрашенная белилами стена…
— Когда-то и от кого-то я подобное предложение уже слышал, — заявил я, фальшиво посмеиваясь, так как в возникшей ситуации мне было вовсе не до смеха. — История, как говорится, повторяется. — Я решительно встал, шагнул к дивану и загородил собой Оксану. Нет, я не из тех героев, кто может броситься под танк со связкой гранат или грудью в бою загородить командира, просто я почему-то был уверен, что Дашка в меня не выстрелит. — Нет, убить Оксану я тебе не дам, и не потому, что мне ее жалко, а потому, что я не хочу, чтобы ты стала преступницей и села из-за нее в тюрьму. Довольно смертей! И вообще, Дашка… — Я глубоко и тяжело вздохнул и тоном смертельно уставшего человека промолвил: — Мне не нужны никакие картины, никакое богатство, мне ничего не нужно! Я ужасно хочу к себе домой, хочу сделать дома уборку, сбросить грязную одежду, принять ванну, а потом лечь на диван и включить свой старенький телевизор — если, конечно, после того, как друзья Паштета грохнули его об пол, он еще работает.
Дашка несколько мгновений смотрела на меня не мигая, потом по ее лицу пробежала улыбка, она расслабилась, словно солдат, вставший «вольно», и плавно опустила пистолет. Все, стрельба на сегодня отменяется. Я перевел дух и тоже ослабил одну ногу.
— Я и сама домой хочу, — посмеиваясь, призналась девушка и попыталась происшедший инцидент обратить в шутку: — А стрелять я не собиралась, просто попугать решила.
Лукавила Дашка, убивать, может быть, она никого и не хотела, а вот прибрать к рукам картины была бы не прочь. Но, к счастью, не совсем еще мозги пропила.
— В таком случае верни пистолет! — произнес я и сделал шаг вперед, но Дашка вновь вскинула руку, и мне пришлось остановиться.
— Нет, пусть оружие останется при мне!
— Черт бы тебя побрал! — в сердцах сплюнул я. — Но я тоже не могу с тобой общаться, чувствуя, что в любой момент ты можешь направить в мою сторону ствол. Давай сделаем так: пусть оружие останется у тебя, а мне отдай обойму. Договорились?
Взглянув на потолок, словно советуясь с кем-то находившимся там невидимым, девушка прикрыла один глаз, а потом согласилась:
— Пойдет! — Она довольно ловко вытащила из «макарова» обойму и бросила ее мне: — Держите!
Я поймал обойму на лету и потребовал:
— И тот патрон, что в стволе остался, пришли, пожалуйста!
Усмехнувшись, девушка передернула затвор, и на пол упал патрон. Я нагнулся, поднял его, вставил в обойму, а обойму сунул в карман. Теперь я был спокоен. Но все равно возникшая между нами настороженность не проходила.
— Слушай, Даша, давай хоть на картины взглянем. Интересно, из-за чего весь сыр-бор разгорелся…
Девушка пожала плечами:
— Давайте, мне самой интересно.
Мы, словно два только что помирившихся подростка, еще не знающие, как себя вести в обществе друг друга, приблизились к столу. Дашка поколебалась немного и протянула мне рулон. Хмыкнув, я взял картины, развернул их и разложил на столе. Они были не очень большие, примерно метр на метр двадцать. Никогда еще мне не доводилось соприкасаться с великим и прекрасным так близко. Я поплотнее сдвинул картины и стал их разглядывать. Дашка встала рядом со мной и тоже уставилась на холсты. Установилась тишина, слышно лишь было, как за нашими спинами тяжело дышит Оксана.
На одной картине грубоватыми мазками были нарисованы лилии; на другой какой-то полуголый мужик на фоне колонн сидел на диване в компании голых девиц с венками на голове; на третьей — на опушке дремучего леса пировали молодые люди. Я не знаток живописи; без музейных подрамников, на которых написано название картины и фамилия автора, определить, кому чей шедевр принадлежит, не могу. Ну, может, еще работу Гогена с его мясистыми таитянками опознал бы… Хотя нет, вон лилии, по-моему, Моне любил писать. А вот которую из двух оставшихся неопознанных мной работ Давид написал, а какую Фрагонар, тут уж, извините… Но в том, что все три картины — подлинники, у меня сомнений не было. Все детали на них были четкие, как бы живые, объемные; вот это-то умение ярко и красочно передать желаемый образ и отличает кисть великих мастеров от кисти просто художников. Я смотрел на холсты, и мне казалось, что я сквозь века воочию вижу то, что некогда происходило. Чокнешься еще! Я встряхнул головой, прогоняя наваждение. Жаль, что Паштет, Тропарь и Вещагин подпортили картины, варварски вырезав их из подрамников ножом. Но ничего, реставраторы наверняка сумеют их подлатать и вновь вставить в рамы. Вот тогда я обязательно приду в Музей искусств и посмотрю, как какая картина называется и чьему перу принадлежит.
