Полчаса спустя Эмиль, Савелий и Лешка усадили Алену в машину и отвезли на квартиру Эмиля. То, что с ней произошло нечто ужасное, было видно невооруженным глазом. Босая, с ногами, разбитыми в кровь, в разорванном пуловере, Алена стучала зубами и плохо реагировала на людей. Эмиль дал ей успокоительного, и уже через час она смогла говорить. И первое, что спросила, было:
– Вы кто?
– Ты на улице попросила мужчину позвонить, – мягким голосом, осторожно сказал Эмиль. – И дала телефоны. Он набрал номер моей квартиры. А телефоны мы дали твоей маме. Тебя же Алена зовут, да?
– Да, – кивнула она. – Не знала, что звоню незнакомым.
– Ну, это понятно, ты была в шоке, – успокаивал ее Эмиль. – А теперь скажи, что с тобой случилось?
– На меня напали, – всхлипнула Алена. – Сначала Венька с дружком… привязали. А потом… потом… он убил Веньку. Он ножом его… и меня этим же ножом…
– Кто? И где? – нетерпеливо спросил Савелий.
Кое-как Алена рассказала обо всем случившемся с ней. Савелий сообщил о происшествии в милицию и умчался на фабрику, ведь там труп Веньки.
– Там мои ботинки! – крикнула Алена ему вслед. – Мне ходить не в чем.
Эмиль Максимович ободрил ее:
– Ну, раз вспомнила о ботинках, значит, все в порядке. Иди в соседнюю комнату отдыхать. Ничего больше не бойся. Ты в безопасности.
Алена поднялась, на слабых ногах ушла в комнату и, не раздеваясь, упала на кровать. Варвара историю Алены слушала с ужасом. Когда та ушла, сидела притихшая, по всему было видно, что она подавлена. Эмиль понаблюдал за ней, переглядываясь с Лешкой, затем взял ее за плечи и сказал:
– Иди-ка и ты спать, утро ночи мудренее.
Она поплелась в комнату к Алене, легла на одну с ней кровать, но к стенке.
* * *
Савелий приехал рано утром, разбудил всех. Первое, чем он их огорошил, было известие о том, что трупа Веньки на фабрике нет.
– Как это нет? – хлопала сонными глазами Алена. – Вы что же, не верите мне? Он Веньку в спину ножом… а потом… потом вынул его и приставил к моему горлу.
– Ботинки твои нашли, я привез их, – сказал Савелий. – Нашли женское белье, веревки, следы крови. Но трупа нет.
– Тогда… – соображала Алена, – тогда он Веньку закопал.
– Поехали, Алена, со мной, у тебя возьмут показания, и расскажешь на месте, как все было. Кстати, ты его запомнила, опознаешь?
– Да… – неуверенно произнесла она и передернула плечами, словно от брезгливости. – А может, нет… Не знаю. Темно там было. Только фонарик горел. Нет, сейчас я его не помню, но, может быть, потом, когда увижу, вспомню?
– Может, – покивал Савелий. – Адрес Веньки знаешь? Телефон?
– Адрес? Да. И телефон.
– По дороге скажешь. Поехали.
– Что, вот так ехать? – смутилась Алена. – Давайте заедем к подруге, у нее полно моих вещей, а то мама меня такую увидит, инфаркт получит.
– В комнате моей дочери посмотри одежду, – сказал Эмиль.
Алена находилась в том состоянии, которое спокойно можно назвать эйфорией. Вчера свершилось чудо – она осталась жива, и сегодня ее переполняла дикая радость по этому поводу. Она перебрала множество великолепной одежды, но ничего не подошло. Алена – девушка крупная, кровь с молоком, а вещи для тощенькой девчонки. Пришлось ехать к подруге. Спускаясь по лестнице от Эмиля, она спросила Савелия:
– Слушай, а у тебя хоть пистолет есть?
– Хоть? Есть.
– Слышь, а где его дочь, что он так запросто распоряжается ее вещами?
– Умерла.
– Да? Иди ты! А от чего?
– По всем признакам маньяк убил.
– Иди ты! – Алена остановилась. – Тот маньяк, который вчера меня?
– Думаю, тот. Идем, идем, что остановилась?
– Просто я… – продолжила спускаться она. – Мне повезло.
– Да уж, повезло, – согласился он. – Ты умно поступила, я бы на твоем месте не сообразил, что делать. Молодец.
Он привез ее к дому Риммы, Алена попросила подождать, мол, она мигом обернется. Но в подъезде испугалась и пожалела, что не взяла с собой Савелия. Но хлопали двери, люди выходили, чтобы отправиться на работу, в школу, отвести малышей в детский сад. Нет, при таком количестве народа маньяку тут делать нечего. Она взлетела на этаж, позвонила. Римма открыла и напустилась на девушку, метнувшуюся в комнату:
– Почему не приехала вчера? Обещала же! Я переволновалась.
– Правильно волновалась, – сказала Алена, натягивая трусики и колготки.
– Господи, что с пуловером?
– На меня маньяк напал, – сказала Алена, словно дело это обычное, маньяк нападает каждый день и на всех абсолютно.
– Что ты несешь? – ахнула Римма.
– Да, тот самый, что и в подъезде напал, – тараторила Алена, чувствуя себя уже героиней. – Пуловер и бюстгальтер ножом разрезал. Ой, потом расскажу. Мне некогда. Я в милицию еду с одним милиционером. Знаешь, скажу тебе, он очень и очень…
– Но… погоди. Я одна боюсь.
– Никому не открывай, никуда не выходи, – бросила Алена в дверях.
Она с готовностью плюхнулась на сиденье рядом с Савелием, он тронул машину с места и чему-то улыбнулся. Когда заметил, что девушка косится на него с подозрением, объяснил причину своей загадочной улыбки:
– А я тебя давно приметил. Здесь же. Не помнишь, как ты мне сказала, что за просмотр деньги положены?
– Нет, – честно призналась Алена, подумав с сожалением, что сейчас она не причесана и не накрашена, а то бы он вообще упал и не встал.
* * *
– Ольга! Ольга! – кричал старик командным голосом.
Она только что закончила собирать вещи, ждала Эмиля. Оленька вошла в комнату Афанасия Петровича, который стоял у окна. Она заметила, как он поспешно сунул некий предмет за пазуху, впрочем, Афанасий Петрович постоянно что-нибудь прячет. Ему кажется, что его обделяют, о нем забудут. Убирая его комнату, она частенько находила не только куски засохших лакомств, но и различные предметы – отвертку, кафельную плитку, которую он отколол в ванной, ложку и прочие «сокровища», предназначенные неизвестно для каких целей.
Едва она вошла, старик тоном, словно Оленька в чем-то провинилась, спросил:
– Ольга, это правда, что ты бросаешь меня на змею?
– Она ваша дочь, – без упрека сказала Оленька. – Заботится о вас.
– Дочь? – Удивленно вскинув на нее бесцветные глаза, он поправил спрятанную за пазухой вещь. – Да, действительно. Прискорбно, но так и есть. Знай, Ольга: это условность. Она придумана неким высшим разумом, чтобы люди окончательно не перегрызли друг другу глотки. Как же, ведь членов семьи должны сдерживать родственные узы: мать – сын, дочь – отец. Ничуть не бывало. На деле мы видим, как родственники грызутся, делят ложки и рухлядь, забывая, что они одна кровь. Кстати, пустить кровь им мешает один маленький сдерживающий фактор – закон, предусматривающий наказание. О, это сила, не позволяющая обнажить истинную рожу. Убери законы – и посмотришь, что начнется. Первыми друг другу пустят кровь родственнички. Все почему? Потому что родственных уз нет. У животных: родил, выкормил и – вперед, выживай. А человек накрутил: копит всю жизнь, чтобы потом его потомство превратилось в скотов из-за накопленного добра. Итак… ты уходишь. Это хорошо. Мне будет проще. Уходи.
В его сумбурной речи, наверное, была доля истины, однако основана она на собственных семейных неурядицах. Оленька не посмела спорить с ним, что далеко не все люди становятся на тропу войны. Спорить с больным человеком бесполезно. Он снова поправил спрятанное за пазухой, и это дало Оленьке возможность переменить тему:
– Что вы держите за пазухой?
– Камень, – вытаращил Афанасий Петрович глаза, будто ничего другого там держать невозможно.
– Давайте я измерю вам давление? – предложила Оленька.
Она взяла аппарат с полки, разложила на столе, потянула своего подопечного за рукав. И в это время у него из-за пазухи выпал пистолет. Старый пистолет, потертый.
– Афанасий Петрович, где вы это взяли? – ахнула Оленька.
– Тчш! – погрозил он ей пальцем. – Раскудахталась! Это мое. Память.
– Ваша дочь знает?..
– Ничего она не знает, – отрезал он. – А ты чего испугалась? В нем и патронов нет. Это бесполезная вещь, но мне дорога. Не говори змее, ладно? Отберет.
– Хорошо, – успокоилась Оленька. Она измерила ему давление и улыбнулась: – С таким давлением можно в космос лететь. Сто двадцать пять на восемьдесят!
– Меня не возьмут в космос, – насупился он. – Меня только в дом престарелых возьмут или в психиатрическую больницу. Знаешь, Ольга, лучше не доживать до старости, когда из тебя легко сделать никчемную куклу. Умирать надо молодым. Думаешь, я бунтую в этом застенке просто так? Меня обидели. Страшно обидели, смертельно! Бунт, дорогая, никогда не вспыхивает на пустом месте. Он готовится годами. Когда у тебя отнимают все, даже право на свободу, вот тогда и вспыхивает бунт.
– Афанасий Петрович, чего же вам не хватает? У вас все условия…
– Курица, – вздохнул он. – Думаешь, я старый дурак и маразматик? Шиш! Я все понимаю и знаю, зачем ты и я здесь.
