что правда мне известна давно, то он отправит преступников за решетку недрогнувшей рукой. И я уже ничего не смогу сделать. Еще это мое дурацкое, неискоренимое отвращение ко лжи! Иногда нужно соврать, всем это известно. Но врать нужно уметь, а у меня такого навыка не было.
– Слушай, Сережа, мне нужно тебе кое-что рассказать…
И я рассказала Виннику все, что знала. О том, как Стас докопался до первого приговора убийце своей матери и как он возлагал ответственность за ее смерть на отца. Об его отношениях с Ингой и о том, как он легко пожертвовал ею, чтобы опозорить отца и отомстить ему. Об его опасных шуточках, которые он устраивал на вечеринках. И, наконец, о той чудовищной, непревзойденной по своей подлости шутке, которую он устроил бедной девочке Вере Большаковой. О том, чем закончилась эта шутка для подруги Веры, для Вериной мамы, для Свиридова. Сережа слушал и все больше мрачнел. Когда я сделала паузу, он сказал:
– Я думал, мы с тобой как белые люди выпьем сухого, купил французское… Но тут все не так просто. Коньяку у тебя нет? Или давай я лучше схожу.
Пока Сережа ходил в магазин, я впала в ступор. Правильно ли я сделала, что все ему рассказала? Кто меня тянул за язык? Ведь он не просто мой друг, он следователь, который не может поступиться своими служебными принципами. И осуждать его за это нельзя. Боже мой, что же я наделала?
Я чувствовала, что поход за коньяком – только повод, чтобы обеспечить себе возможность побыть одному и подумать. Наверное, ему сейчас тоже не так уж легко принимать решение.
Сережа вернулся темнее тучи, но какое-то решение он принял, я видела это по его лицу. Учитывая серьезность темы, он не стал стесняться, налил себе щедро, мне поскромнее. Выпил.
– Иногда закон и справедливость – это не одно и то же, – наконец сказал он то, что я больше всего боялась услышать, – но закон един для всех, а понимание о справедливости может быть у каждого свое. Для одних людей одно справедливо, для других – совсем другое. Мы не можем подгонять закон под различные представления о справедливости. Иначе мы окажемся в дремучем диком обществе, в котором не будет ни закона, ни справедливости. Ты меня понимаешь? Ты со мной согласна?
Я кивнула. По моим щекам текли слезы.
– Но в жизни иногда случается такое, за что судить должен только Бог. Я как-то не чувствую себя вправе. Хотя я не судья и вообще не должен никого судить, но мои материалы лягут на стол судьи и в конечном счете определят вердикт.
Я давно не видела Сережу таким серьезным. И даже не предполагала, что он задумывается на такие темы.
– Если я сейчас доведу это дело до конца, люди будут осуждены, их жизни будут сломаны окончательно. Я бы этого не хотел, честно скажу. С другой стороны, эти люди взяли на себя ответственность, на которую не имели права. Они линчевали твоего брата. Это был суд Линча. Он тоже имел право на защиту, но ему такого права не предоставили.
– Но ведь ты сам понимаешь, что Стаса невозможно было обвинить в смерти той девочки. Никто и ничего не смог бы доказать. А значит, проблема не только в том, что у него не было права на защиту. Проблема еще и в том, что у его жертвы не было права на обвинение.
– Вот за это я тебя и люблю.
– За что же?
– За то, что ты такая умная и нравственная. Потому я и не женился, когда ты меня отшила.
– Так почему же?
– Другой такой умной и нравственной не нашлось.
– Так что же мы будем делать, такие умные и нравственные?
– Звони отцу, поедем к нему. Он – представитель потерпевшей стороны, он имеет право не только знать, но и решать. И не потому, что он судья, а именно потому что он представитель потерпевшей стороны. Пусть он решит, он имеет право.
Слезы брызнули у меня из глаз.
– Скажи, а ты все еще хочешь на мне жениться?
– А что?
– Ну если что, то я согласна.
– Я подумаю, – заявил Сережа, который, понятное дело, хотел, чтобы я хоть чуть-чуть просушила слезы до приезда такси, – вообще-то я на свободной девушке жениться хотел, а ты теперь с прицепом. Это Феофана усыновлять придется… Надо думать.
Когда мы приехали к папе, время близилось к полуночи, но он нас ждал. На столе в кабинете на подносе стоял чайник, из клювика которого еще поднимался благоухающий пар, вазочка с какими-то ягодами и засахаренными орехами. Сережа метнул жадный взгляд на графин с коньяком – перенервничал парень. Я представила папе Винника, хотя он и так прекрасно знал, кто перед ним. Отец предложил нам рассаживаться. И Сережа уступил право рассказчицы мне. Я вздохнула и начала.
– Мне очень тяжело все это тебе рассказывать, папа, но придется, иначе просто нельзя. Ты имеешь право знать все.
Я пересказала отцу все, что удалось узнать и во что я еще не успела его посвятить.
– Так чего вы от меня хотите? Чтобы я вынес свое решение? – наконец спросил отец, когда я умолкла. – Но мы не в суде. И я тут не судья.
– В данный момент – нет, но ты отец. И нам нужно понимать: ты бы хотел, чтобы преступники были наказаны по закону?
– Я судья, – строго ответил папа, – я всегда буду за то, чтобы преступники отвечали по закону.
– Но ведь Стас не ответил за то, что он сделал. Он остался безнаказанным. До поры до времени.
– И ты считаешь это нормальным?
– Наверное, нет. Но когда общество не в состоянии наказать злодеяние, эту функцию берут на себя люди, те, кто от этого злодеяния пострадал. Так было всегда.
– Скажите, Сережа, – обратился отец к Виннику, – вам не скучно с такой заумной особой?
– Напротив, – ответил Сергей, – мне с ней интересно.
– Ты понимаешь, дочь, как тяжело мне ответить на твой вопрос? Это ведь не только вопрос преступления и наказания. Это я воспитал такого
