Для того чтобы рассказать о грузинском вине, мало попробовать его на вкус.
Ты не узнаешь его вкуса, даже если будешь сидеть за одним столом с друзьями и слышать песни грузин. И даже если ты ощутишь, как увлажняются твои глаза, и Любовь наполняет сердце – ты не сможешь с уверенностью сказать:
– Я знаю вкус вина Грузии.
Даже если будет казаться, что ты постиг всю глубину светлой печали грузинской песни, даже если тебе покажется, хотя бы на мгновенье, что ты понял, какого цвета небо Грузии… Не верь себе, ибо бездонна скорбь Грузии, и не дано человеку измерить печаль Ее души.
Для того чтобы ощутить вкус крови винограда Христова, недостаточно посетить эту страну, надо самому быть виноделом. Для того, чтобы рассказать о Грузии… Это не под силу обычному человеку.
Пока машина, петляя по горной заснеженной дороге, добиралась к храму, Георгий взял на себя роль экскурсовода по Тбилиси.
В это дневное время Мцхета была почти безлюдна. В храме стоял полумрак. Горели свечи. Мы пробыли здесь около часа и продолжили путь.
До Чиатуры предстояло добираться по скользкой горной дороге.
Из первых часов, проведенных на грузинской земле, мне врезались в память два эпизода.
Один из них произошел в доме Месхия. Прежде, чем сесть за стол, Арсен показал мне несколько своих работ, выполненных маслом.
Возле одной небольшой картины он задержался.
– Написал ее друг отца. Эта картина была первое, что он сделал, вернувшись из десятилетней сталинской ссылки, – грустно улыбнулся Арсен.
Я еще раз внимательно всмотрелась в работу. На ней были изображены цветы. Просто цветы. Обыкновенные полевые цветы. И больше ничего.
Второй эпизод произошел через день. После репетиции в театре, я оказалась за дружеским столом в небольшом уютном ресторане. Георгий представил меня друзьям, и в этот момент в зал вошел элегантный мужчина в светло-бежевом костюме, с шевелюрой пепельного цвета. Поприветствовав сидящих за столом, он приблизился к стойке бара.
Взяв несколько бутылок коньяка и сигареты, посетитель направился было к выходу, но решил ненадолго присоединиться к нашему столу.
Прошло несколько минут, и он по-грузински произнес тост.
Георгий перевел: «Бокал поднимается за тебя, и еще этот человек хочет подарить тебе свой крест».
Незнакомец кивнул головой, давая понять, что понимает, о чем говорит Георгий. Потом указал рукой на большой серебряный крест, висевший на его груди.
Меня это ошеломило. Перед тем, как лететь в Тбилиси, я очень хотела приобрести серебряный крест. И даже заказала, попросив приятельницу обратиться к ее знакомому ювелиру.
Но ювелир куда-то уехал. И вот теперь мне предлагают в качестве подарка то, о чем я, не будет преувеличением сказать, мечтала.
Было ужасно приятно, но, сославшись на то, что подарок слишком дорогой, отказалась.
Застолье продолжалось, и по прошествии получаса Георгий снова обратился ко мне с просьбой принять подарок: «Этот человек просит тебя согласиться».
На этот раз, что-то заставило дать согласие.
Сейчас, когда рука выводит эти строки, во мне живет понимание: Георгий – Мцхета – картина, показанная Арсеном – крест. Все это были звенья одной цепи – Грузия брала меня под свое покровительство.
Только Георгий Гиоргобиани еще тогда понимал мистический, если угодно, смысл происходящего, а до меня дошло теперь. Дошло, когда уже все свершилось.
Мне предстояло сыграть Роксану. Но не ее саму, а как бы «я» возлюбленной, приходящее к Поэту.[27]
– …Весь спектакль – это те мгновения жизни Сирано де Бержерака, когда смертельно раненый, знающий о том, что минуты жизни сочтены, он приходит на встречу с Любимой.
Мы сидели в пустом зале, на сцене горел только дежурный свет, и Георгий взволнованно рассказывал о замысле:
– Помните:
Уже ни Бог, ни бес
Мне не страшны. Все для меня не ново.
Я думаю, что царь небес
Не лучше короля земного.
Все вышиваете? Я не дождусь конца,
И это сознавать мне даже как-то жутко!
Неудержимо захотелось произнести слова Роксаны:
«Я не смотрю на вас, но знаю эту шутку,
Как выраженье вашего лица».
Георгий ободряюще улыбнулся, а стоявший возле сцены Месхия продолжил чтение текста Сирано вместо него:
И я, вспомнив летнюю эстраду в парке, где мы с ним так долго хохотали, устроив небольшую импровизацию, снова «подбросила» текст Роксаны:
– «…В эти дни
Как будто золотом подернулись они».
Арсен взмахнул рукой, словно дирижер, и прочитал еще одну строфу:
– «Им долго не прожить. Начнется дождь в саду —
Они осыплются… Но что-то
Им придает в паденье красоту
Последнего и первого полета.
И снова, как тогда в парке, я захлопала в ладоши.
Георгий засмеялся.
– У вас хороший дуэт. Мне кажется, ребята мы на полпути к удаче, – произнес он серьезно. – Но только на полпути.
Репетировал Гиоргобиани страстно, даже яростно, как, впрочем, делал Георгий почти все. В этом невысоком, хрупком на вид человеке непостижимым образом уживались удивительная, изысканная музыкальность, нежность по отношению к актерам и несокрушимая, яростная, свирепая, испепеляющая все на своем пути воля. К счастью проявлявшаяся лишь в моменты, когда работа над спектаклем замедляла свой бег.
В прошлом джазовый музыкант и первоклассный фехтовальщик, он сочетал в себе реакцию и гибкость пантеры с умением абсолютно ясно видеть происходящее в эпизоде, как говорят артисты, «по сути». Партитура спектакля могла быть сравнима разве что с тончайшими, неуловимыми для глаза человека переливами оперенья павлина.
Артистам в такой ситуации работать непросто, но фантастически интересно.
Иногда Георгий схватывался с Месхия. В такие моменты они говорили на родном языке – взволнованно, горячо. Обычно невозмутимый, способный понять практически любую точку зрения Арсен, становился неуступчивым, как скала.
После одного из таких споров, когда, казалось, исчерпав все возможные аргументы, оба умолкли. Месхия сказал мне:
– У нас есть расхождение в трактовке образа Сирано. Мне представляется неинтересным обстоятельство, существующее в пьесе – смерть де Бержерака от руки наемных убийц. Это удел толпы – искать виновного. Причина лежит не там, куда обычно тычет перстом общественное мнение, – и он вновь заговорил по-грузински, Гиоргобиани внимательно слушал.
Я вспомнила, что так же внимательно слушал Георгий мой рассказ об индийских йогах. Дело происходило в доме, за ужином. Очаровательная жена Гиоргобиани, Нино, обладает потрясающим чувством юмора. И, что немаловажно, великолепно готовит. Благодаря Нино в семье почти всегда царит атмосфера маленького домашнего карнавала.
После того, как на столе осталось только вино, фрукты и чай произошла эта смешная сцена. В качестве одного из самых убедительных аргументов, свидетельствующих в пользу удивительной системы, я привела в пример способность выполнять йогами самые сложные физические упражнения – в частности, позы скорпиона, павлина на одной руке и другие асаны.
Ни слова не говоря, Гиоргобиани положил сигарету в пепельницу и, начав со шпагата, за две минуты проделал все самые сложные асаны, в том числе и вышеперечисленные. Георгий показал выход из лотоса в стойку на руках и закончил демонстрацию сальто. Потом снова уселся на свое место за столом.
– Зачем грузину йога? – спросил он, наливая в бокал сухое вино.
Теперь, глядя, как Георгий слушал Арсена, я вспомнила об этом случае и невольно стала ждать чего-то подобного.
Но Гиоргобиани, выслушав друга, после долгого молчания произнес только одну фразу по-русски:
– Что ж, может быть и так, – затем повернулся ко мне, – приглашаю тебя пообедать, не против?
– Конечно.
В просторном зале ресторана сидели немногочисленные посетители, но официант обслуживал нас в отдельной комнате.
Скоро вечерняя репетиция, поэтому на столе появились лишь соки, молодое вино, сыр и фрукты.
Георгий подождал, пока я пригубила вино и, «ты не против?» закурил.
– Вино великолепное. За тебя.
Гиоргобиани приподнял бокал, сделал глоток. И задал опрокинувший меня вопрос.
– В твоем сердце живет ненависть, много ненависти. Это правда?
– Почему ты решил узнать об этом именно сейчас?
– Потому что Арсен попросил. Месхия сказал, что ты не сыграешь роль, если не сумеешь избавиться от этого чувства. Душа Роксаны не может быть окрашена цветом ненависти. Не забывай, Арсен – художник.
Я никогда не была на исповеди, но наверно так разговаривают со священником. Сосредоточенно, без лишних эмоций. Порой сумбурно, бессвязно о скопившейся боли и страхе, о несправедливости и беспомощности. Инстинкт – хорошая штука. Иногда нужно ему доверять. Не плакала, сухо, почти протокольно. В основном о событиях последних месяцев, об Алене, о Жанне, о преследовании уродов, о Дяде Толе и Вове Самурае. Матери родной не смогла бы о них сказать.
