Черкесов встал у ларьков с одеждой, набросив дубленку на плечи, а часы держал в руке. Людей было немного. Видимо, все еще праздновали, имея запас продуктов, а мимо промышленных товаров вообще редко кто проходил. Несмело, стыдясь – хотя его мало кто знает в этом большом городе, да и не ходит городское начальство по рынкам, – Черкесов протягивал часы прохожим. Один паренек остановился, спросил, сколько стоят.
– Две тысячи, – заикаясь, произнес Черкесов.
– Офонарел? – хмыкнул парень и потопал дальше.
– Но они стоят пять тысяч долларов!.. – хрипло крикнул вдогонку ему Черкесов. – А я за две… рублей…
– Эй! – выглянула из ближайшего ларька продавщица, отодвинув рукой свитера и кофточки. – А ну иди отсюда! Ишь, придумал! Втихаря возле меня толкать краденое… Пошел, пошел, а то милицию позову! Эй, милиция…
Ну и бабы есть на свете! Прямо как теща! Вот кого убивать следует. Черкесов, чувствуя себя униженным и оскорбленным, поспешил удалиться от сварливой мегеры. Он бродил по рынку, боясь остановиться. Наконец набрел на продавцов турецкими товарами. Тут-то и пришла в голову мысль: он подошел к девушке, закутанной в пуховый платок, обутой в валенки, пританцовывающей от холода.
– Купите у меня дубленку, – предложил Черкесов.
Она окинула его взглядом с ног до головы, осмотрела дубленку, спросила:
– А сам-то в чем ходить будешь?
– Куплю что-нибудь попроще. Видите ли, я нездешний… меня ограбили, я вынужден… пожалуйста… недорого продам. Она новая.
– Щас позову хозяина.
Она скрылась в недрах ларька, завешанного дубленками, кожаными пиджаками и пальто. Через минуту вышел низкорослый кавказец, жуя в зубах спичку. Держа руки в карманах, он обошел Черкесова, затем равнодушно произнес:
– Чей товар?
– Мой, – ответил Черкесов.
– Кто делаль товар?
– А… где сшита… Франция.
– Скока хатишь?
– Десять тысяч.
– Тири.
– Да ты что! Дубленка ж новая! Я и так даром отдаю! Мне купить надо взамен что-нибудь и добраться до Москвы… Билет стоит полторы штуки.
– В купе. А ты паедь плацкартом и не фирмений поезд, – нагло заявил торговец.
– Тогда шесть, – насупился Черкесов. – Не хочешь, продам в другом месте.
– Четири тисача.
– Пять! – разозлился Черкесов, ругая про себя кавказца: «Чурки чертовы, так и норовят русского человека объегорить, а еще нас не любят».
Сошлись на четырех с половиной тысячах, Черкесов скинул дубленку. Предложил торговцу и швейцарские часы, но тот предложил за них всего пятьсот рублей, что было просто невозможно. Решив продать часы в другом месте, Черкесов получил деньги, вприпрыжку помчался искать курточку. Нашел более-менее подходящую, на искусственном меху и с капюшоном. Примерно в такую курточку был одет несчастный погибший Федька. Черкесов раньше не то что не надевал подобное тряпье, но даже никогда и не подходил к рядам, где им торгуют.
Теперь предстояло попасть на поезд, а документов-то нет… Оставался один выход – ехать на вокзал и просить проводников подвезти, те документы не спрашивают. Черкесов сел в трамвай и добрался до вокзала, снова выпил горячего кофе и слегка отогрелся. Купил нормальные сигареты, Алкины курить он не мог, впечатление такое, будто одни ароматизаторы вдыхаешь. Но теперь он экономил – купил сигареты без фильтра. Вышел на улицу покурить. И вдруг…
– Предъявите ваши документы, – кто-то тронул его за плечо.
Черкесова обдало жаром, а перед глазами все поплыло. Он оглянулся, увидел двух молодых откормленных ментов. Это называется – стопроцентное невезение! Собственно, почему ментам не попросить документы? Рожа у Черкесова заросла щетиной, вид удручающий.
Один из милиционеров вежливо повторил просьбу и добавил:
– Мы не потому просим вас предъявить документы, что вы похожи на Хаттаба, просто положено проверять.
– Видите ли… – начал осторожно Черкесов. – Меня ограбили. Забрали вещи, документы…
– Та-ак… – протянул первый мент. – Значит, документов не имеется.
– Я еду домой, – начал объяснять Черкесов, надеясь все же, что его не задержат, но тут же услышал суровое:
– Пройдемте с нами.
Черкесов понуро поплелся за ментом, второй шел сзади. Прошли несколько метров, и тут, сам от себя не ожидая такого, Черкесов сорвался с места и побежал. Менты рванули за ним. Черкесов пробежал вдоль вокзала, но за остановкой троллейбусов его настигли, ведь он сильно ослаб, затащили за какой-то закрытый киоск.
– Ах ты, падаль вонючая… – прошипел первый мент и ударил Черкесова под дых.
Напал и второй. Они поупражнялись на Черкесове в боксе, а когда тот свалился на землю, били ногами. Затем обыскали. Забрали все деньги, шапку, мобильник, сняли часы. Пнули еще напоследок и ушли, пригрозив:
– Попробуй вякни, паскуда. В обезьянник определим, там тебе и вовсе потроха отобьют.
Черкесов лежал на заснеженной земле, пока не утихла немного боль в теле. Сел. И заплакал. Он плакал беззвучно и горько, утирая кровь с лица. Все, прощай, Москва, прощай помощь приятеля. Хотя чем тот мог помочь, Черкесов плохо представлял. Так, рисовал, успокаивая себя, радужные картинки, подпитываясь надеждой. Он плакал, потому что очутился в безнадежном положении, потому что стал никем, потому что незнаком с тяготами жизни обычного человека. И было ему ужасно жалко себя. Мелькнула мысль: хорошо, что он не взял с собой пистолет, оставил его в отцовском доме. Нашли бы его менты – еще бы хуже, наверное, было. Он замерз, страшно замерз. Тяжело поднявшись, Черкесов натянул на голову капюшон куртки, поплелся на пригородный вокзал, сел в электричку и зайцем вернулся назад, в Гороховку.
Он медленно брел по проселочной дороге к деревне, засыпанной снегом, брел из последних сил, чувствуя боль не только в теле, но и внутри. А впереди его ждал дом отца, такой же холодный, как и все кругом. У него нет еды – Василий Романович за два дня съел даже ананас с бананами, нет ни копейки, ничего нет. Оставалось только повеситься на галстуке. Но Черкесов хотел жить. Даже в этом ужасающем положении он хотел жить.
Наступили сумерки. Он совсем плохо соображал, когда, уже не таясь, добрался до дома и взялся за калитку. И тут увидел свет в окне у соседей. Молодая женщина что-то делала, то появляясь в освещенном проеме, то исчезая. Наверняка она накрывала на стол. Черкесов подумал, что там, в ее доме, тепло и уютно, там есть еда… Он уже совершенно бессознательно переставлял ноги, и они привели его на соседский двор. Но Василий Романович дошел всего-то до середины – силы оставили его, и он сначала рухнул на колени, промычал что-то бессвязно, а затем повалился лицом в снег…
* * *Лиза надела фуфайку, накинула платок и выскочила во двор. Надо накормить козу, это прихотливое животное, ведь без молока-то никак нельзя. Корова – слишком хлопотно и много кормов требует, а коза хоть и капризная, все же с ней легче. И тут Лиза вскрикнула от неожиданности.
Посредине ее двора лежал ничком человек и не двигался.
Прежде всего она подумала о средствах обороны, а то ведь соседей не дозовешься: справа дом пуст, слева баба Нюра и дед Михей живут, они старики и глуховатые. Лиза огляделась по сторонам. Людей не заметила, да и деревенские собаки молчали, значит, поблизости нет чужих. Осторожно обогнув лежащего человека, Лиза прошла в сарай к козе, где хранились крестьянские орудия труда, схватила вилы и вышла.
Человек так и лежал. Пьяный? Лиза несмело приблизилась, боясь с его стороны ловушки, затем коснулась вилами спины. Мужчина не пошевелился. Да жив ли он? Лиза аккуратно, стараясь не поранить пришельца, просунула вилы под его грудь и постаралась перевернуть. Он застонал и слегка развернулся, Лиза увидела его лицо, узнала.
– Василий? – вырвался у нее возглас удивления. Она присела перед ним на корточки, дотронулась до щеки с кровоподтеком. И снова услышала лишь стон. Поднялась. – Как ты здесь оказался? И почему избит? Куда ж тебя деть?
Недолго думала. Взяла его под мышки и потащила в баню. Она не знала, долго ли он пролежал на снегу. Если обморозил лицо, то сразу в тепло нельзя. А в бане нормально, достаточно тепло и сухо. Понадобится – можно отогреть его по полной программе. Втащив Черкесова в предбанник, Лиза оставила его на пороге, открыла дверь в парную и заволокла туда. Подложив ему под голову мешок, побежала к соседям и попросила разрешения позвонить.
Баба Нюра и ее муж дед Михей – натуральные куркули, скаредные и зажиточные еще с молодости. Наверное, так и надо жить, зато у них дом со всеми удобствами, телефон, стиральная машина-автомат и прочее. Баба Нюра возит в город продавать яйца, кур и уток, которых рубит сама. Рубит и ей кур, ведь Лиза трусливая, крови боится, а уж убить живое существо, хоть и предназначенное в кастрюлю, рука у нее ни за что не поднимется.
Старики пили чай с конфетами и пряниками.
– Ну, звони, звони, – разрешила баба Нюра. – А кому?
