Однажды, когда я оказалась со стариком наедине — Левин повез отдавать в ремонт газонокосилку, — я попыталась обрисовать ему плачевное материальное положение его внука.
Герман Грабер, так его звали, посмотрел на меня раздосадованно.
— Значит, и вы тоже считаете меня старым скрягой, — проговорил он и, как ему казалось, незаметно прополоскал свои «третьи» зубы глотком кофе. — Допустим, вы знаете, что я богат. Чего вы, полагаю, не знаете, так это того, что мой бедный обездоленный внук превратил в груду металлолома мой новенький «мерседес». За что ему и приходится безвозмездно делать для меня кое-какую мелкую работу, но если он при этом еще и жалуется, то лучше уж мне сразу завещать все свои деньги первому попавшемуся сироте.
«Да это же шантаж!» — подумала я с возмущением, подкладывая кусок яблочного пирога на его тарелку, украшенную альпийским пейзажем.
— К тому же еще большой вопрос, — продолжал он, — действительно ли одна из двух последних экономок увела у меня фамильное золото и серебро или это внук постарался.
Я покраснела и промолчала.
Но Герман Грабер, похоже, моего смущения не заметил, поскольку как раз в этот момент углядел в саду на бельевой веревке чей-то черный бюстгальтер.
На обратном пути я принялась расспрашивать Левина об аварии. Он отвечал неохотно, почти сквозь зубы.
— Устал, наверно. Ну и провалился на секунду. Из Испании возвращался, всю ночь гнал.
Я сочла, что это ужасная безответственность.
— Кто-нибудь пострадал?
— Не совсем… На меня по встречной вылетел грузовик, начал резко выворачивать, и у него прицеп опрокинулся. Угадай, чем он был нагружен? Конфитюром в стеклянных банках. Представляешь, как шоссе выглядело?
— Я спросила, пострадал ли кто-нибудь?
— Вернее, это был даже не конфитюр, а сливовый мусс.
Несколько минут мы молчали.
На новом «мерседесе» Левину разрешалось лишь время от времени вывозить старика, да и то на черепашьей скорости, брать же машину для своих нужд ему было категорически запрещено.
— И на чем же твой дед такое состояние сколотил?
— Он был электриком на маленькой фабрике и изобрел там какой-то невероятно выгодный промежуточный продукт, который взялся производить уже на своей собственной фабрике. Разбогател он еще в молодости, потом предприятие стало хиреть. Когда умер мой отец, дед вообще фабрику продал.
Я уже знала, что отец Левина был органистом и к профессии фабриканта, очевидно, серьезного интереса не проявлял.
— Похоже, твой дед решил тебя повоспитывать, — заметила я не без злорадства.
Но Левин так не считал.
— Да он просто садюга, вот и гоняет меня на велосипеде! Другой бы на его месте давно подкинул внуку тысчонку-другую.
Мы ехали по автостраде, хотя я лично предпочла бы красивую горную дорогу через Вайнхайм. Мне и прежде приходилось замечать, что Левин лихач, но сейчас я просто запаниковала.
— Нельзя ли чуть помедленнее, — попросила я. — Куда нам торопиться? Кстати, я нахожу очень благородным с твоей стороны, что ты навещаешь деда бескорыстно, а не из-за какой-то там тысячи.
Левин и не подумал сбросить скорость.
— Конечно, я его навещаю, но уж никак не из благородных побуждений, — сказал он. — По мне, пусть хоть завтра коньки отбросит, но он же, чуть что, завещание грозится изменить.
Я не удержалась от язвительного замечания:
— В последнее время тебе не так уж часто приходится на велосипеде ездить. Так что можешь спокойно дожидаться наследства.
— Ага, пока сам не поседею. Старого хрыча ничто не берет, живучий, этот и до ста лет протянет.
Я рассмеялась.
— Ну и пускай себе живет. Может, и у тебя его гены, тогда и ты доживешь до глубокой старости. А что, кстати, ты бы стал делать с таким наследством?
Левин еще наддал газу.
— Гоночный автомобиль купил бы, по свету поездил, в ралли Париж — Дакар поучаствовал, и уж во всяком случае не гробил бы жизнь на удаление чьих-то гнилых зубов.
Я прикусила язык. Ни будущей работы врача, ни меня в его жизненных планах не предусматривалось.
Вечером следующего дня я демонстративно не притронулась к его дипломной работе, оставив ее лежать на кухонном столе, а сама впервые за несколько недель занялась собственной диссертацией. Я просто идиотка, дура набитая; если так дальше пойдет, я и диссертации не напишу, и ни в какой институт не устроюсь, и замуж не выйду, и детьми не обзаведусь.
Потом я позвонила Дорит и, сгорая от стыда, поведала ей о своих трудовых подвигах ради карьеры Левина.
— Меня это ничуть не удивляет, — холодно заявила та. — Не надо было тебе с ним съезжаться. Да ты вообще хоть любишь его?
— Люблю, наверно, — проронила я.
В том-то и беда. Вопреки всем резонам и предостережениям разума, вопреки сигналам тревоги, которые я ощущала в себе почти физически, — я его любила. Любила, когда он спал возле меня, свернувшись калачиком подобно эмбриону, а мне хотелось плакать от нежности. Когда, оголодавший, радостно ел и нахваливал мою стряпню, когда, как игрушками, восхищался аптечными склянками, когда ему было весело рядом со мной, — тогда все, все было хорошо. Порою счастье длилось часами, когда мы с ним, устроившись на диване, на пару гладили Тамерлана, увлеченно глазея на автомобильные погони Джеймса Бонда по телевизору. Но бывали и вечера в одиночестве, когда я не знала, где он пропадает. Разумеется, каждый из нас волен приходить и уходить когда заблагорассудится. Гордость не позволяла мне его расспрашивать — а может, я уже просто боялась его потерять.
В один из таких вечеров, когда я в тоскливом ожидании уже почти заснула перед телевизором, меня вырвал из дремы телефонный звонок. «Левин! — обрадовалась я. — Наконец-то приучился звонить, когда задерживается!»
Я сняла трубку.
— Элла Морман.
— Извиняюсь, э-э, я, видать, ошиблась номером, — пробормотал взволнованный женский голос.
Я разочарованно положила трубку. Через минуту снова звонок. Тот же молодой голос.
— Извиняюсь, а Левина нет? Вы, видать, его подруга?
— Простите, а с кем я говорю? — крайне сухо осведомилась я, хотя голос и показался мне знакомым.
— Так это ж я, Марго, — представился голос.
Марго была очередная и еще совсем неопытная экономка, которую Левин приискал для деда. Она сообщила, что у Германа Грабера сердечный приступ, он в больнице, а ей велели оповестить ближайших родственников, дело серьезное.
Теперь я и подавно не могла уснуть. Когда Левин вскоре после полуночи, даже и не подумав не шуметь, заявился домой, он по моему лицу сразу понял, что что-то случилось.
— Что, врач звонил?
— Да нет, экономка, госпожа… я не знаю ее фамилии. Словом, она назвалась Марго.
— А мы и не зовем ее иначе, — проронил Левин.
Разумеется, я не ждала от него слез горя, но и столь откровенной радости тоже не ожидала. Перезванивать Марго было уже поздно, Левин решил, что прямо с утра поедет в больницу.
— Университет подождет, это важней, — сказал он.
В ту ночь мы оба плохо спали. Левин лежал на соседней кровати почти без сна, сквозь дрему я слышала, как он встает, ходит то на кухню, то в ванную, включает то телевизор, то радио. Да и мне в мечтах рисовалось совсем иное, причем скорое, будущее на прекрасной вилле. Там и детям будет просторно.
— Все как нельзя лучше, — заявил Левин на следующий день, вернувшись из больницы, — дед тронут, что я так быстро приехал, но дела у него не ахти. Главный врач сказал, все может кончиться очень скоро, мотор больше не тянет. По идее надо бы шунтирование делать, но в восемьдесят лет это исключено.
А потом Левину зачем-то понадобилось, чтобы я вместе с ним вышла на улицу; перед домом стоял «порше».
— Почти новый, и отдают почти даром, — сказал он, не в силах оторвать от машины глаз.
— А он тебе очень нужен? — спросила я.
Левин посмотрел на меня как на ненормальную.
Пришлось сесть с ним в машину для пробной поездки, во время которой я чуть не умерла от страха и едва не оглохла, а кроме того почему-то согласилась взять в банке еще один кредит. Простому студенту банки, как известно, в долг не дают.
А ведь я старалась быть с ним строгой.
Он же скоро будет купаться в деньгах, убеждал меня Левин, и упустить такое сокровище было бы полнейшим идиотизмом.
Столь явно рассчитывать на смерть ближайшего родственника просто неприлично, возражала я.
Тогда этот большой ребенок, которому не терпелось заполучить несусветно дорогую игрушку, попробовал взять меня лестью, взывая к моей, уже не однажды проявленной, щедрости, и даже намекнул на некий ожидающий меня сюрприз.
«Свадьба?» — чуть не выкрикнула я, но вовремя осеклась. Было бы слишком больно встретить вместо ответа его изумленный, ошарашенный взгляд. Оставалось только прикинуться дурочкой.
