Андрей кивнул:
— Наверное. Думаешь, узнал, что Алиса крутит роман с молодым режиссером?
Машина рука на секунду замерла на голове у Раневской, и тот сейчас же распахнул карий и очень наглый глаз. Маша улыбнулась и продолжила сеанс ежевечерней глажки.
— Вряд ли. Подумай: «Я знаю, что это сделала ты!» Если бы речь шла о романе, он бы написал: «Я знаю, что ты делаешь» — в смысле, мне изменяешь. А тут речь скорее о каком-то событии, о котором никто не догадывался, что это вина Алисы, а Кононов узнал и был в ужасе.
— А отчего он умер-то?
Маша усмехнулась:
— Ничего подозрительного. Острая сердечная недостаточность. Профессору было около семидесяти. Слабое сердце. Инфаркт.
— Около семидесяти? — поднял бровь Андрей. — Ничего себе! Девушка не промах: трое любовников, причем заметь — трех возрастных категорий. Может, там еще кто-нибудь имеется, стоит только покопать?
— Может, — задумчиво кивнула Маша. — Но мне все-таки интереснее покопаться в истории с Кононовым.
— Так сходи завтра в театральный да и выясни там на месте. Все равно, похоже, следствие зашло в тупик? — Он взял и поцеловал ее в ладонь, оторвав от жесткой башки Раневской. — Да, я ревную к собаке! — ответил он на ее иронично поднятую бровь и кивнул распахнувшему в возмущении глаза псу. — И кто меня осудит? Ты его гладишь уже час как! Вспомни, когда ты последний раз так гладила меня?
Маша расхохоталась и встала, потянувшись, со стула:
— Ладно, пойдем спать!
И, уходя с террасы, услышала, как Андрей заявляет Раневской:
— Без тебя, дружок, без тебя!
А на следующее утро его ждал сюрприз. Дело о скандальном телеведущем криминальной хроники Ираклии Джорадзе. Андрей мрачно смотрел на лежащую на обширном столе непосредственного начальника, полковника Анютина, тоненькую папку с делом, переданным на Петровку вчера вечером. За тем его и вызвали в кабинет к руководству.
— Значит, так, капитан: актрису оставишь Каравай. А у нас тут нечаянная радость — еще одна знаменитость. Везет тебе, Яковлев, сплошной гламур: подающая надежды актриса, ведущий центрального телеканала. Цветы и поклонники. Покрутишься среди звезд, пообтешешься, чем плохо?
Анютин чуть ли не ворковал, тот еще сказочник. Ему ли не знать: ничего хуже, чем убийство знаменитости, нет. Круг подозреваемых расширяется до бесконечности, включая тысячи полубезумных фанатов, пресса лезет под руку, бывшие жены, друзья и любовницы пользуются кончиной, чтобы порассказать небылиц, — а ты проверяй. Андрей взял папку, поднял мрачный взгляд на Анютина:
— Дело, как я понимаю, на особом контроле?
— Правильно понимаешь, — резко сменил интонацию Анютин. «Вот по кому театр-то плачет!» — подумалось Андрею.
— Тут же криминальная хроника, капитан.
— Ах да! — еще больше помрачнел Андрей. Еще и криминальная хроника. Полный набор. Он встал и, коротко кивнув, вышел.
* * *
В кафе на сороковом этаже было шумно — очевидно, никого не смутило недавно произошедшее тут убийство. А может, напротив — именно поэтому все и набежали: офисный планктон решил пощекотать себе нервы. Андрей неприязненно оглядел местную публику: классические серые и темно-синие костюмы, белые и голубые рубашки, гладко выбритые лица, запах дорогих одеколонов. Андрей прикинул, стоит ли выходить на закрытую ныне для посетителей террасу — осматривать подпиленный участок в ограждении? И решил — не стоит. Как свидетельствовали показания директора заведения, на террасе камер не было. И, похоже, преступник это отлично знал. Криминалисты уже высказали предположение: пластик, скорее всего, покромсали специальным ножом для резки оргстекла и пластмассы. Такой можно купить в любом из магазинов для рукастых и хозяйственных мужчин и подготовить территорию заранее — в дождь, к примеру, когда терраса совсем безлюдна.
Андрей приметил нужного ему официанта и сделал знак рукой. Полный, с виду похожий на сонного медвежонка малый неожиданно быстро принес меню. Андрей рассеянно заглянул внутрь: «Домашние сырнички с бабушкиным вареньем». И сразу же с отвращением закрыл. Как он уже понял, меню модных столичных ресторанов характеризовались двумя типами блюд. Первые были непроизносимыми, к примеру: «Глазурированный сибас в конфи из фенхеля и спаржи». Ты смутно представляешь, что заказываешь, платишь втридорога, за эти деньги еще и чувствуя себя провинциальным идиотом. Вторые играли на народности и ностальгии по детству, без конца сюсюкая со своими клиентами: «Нежные котлетки, как у мамы», «Щички, как у бабки» и так далее. И ничего, что бабка померла еще до вашего рождения, а мать была алкоголичкой — кого это волнует? Приторная интонация прилипала к губам, но Андрей еще помнил, что его бабушка никогда не варила варенья, а мама если и делала сырнички, то те вечно разваливались на сковороде и подгорали.
— Кофе, — сказал он официанту. — И какие-нибудь макароны, лучше с мясом.
— Паста Паоло? — Гарсон занес ручку над блокнотом.
— Ее. И еще, — Андрей кивнул на кресло рядом, — присядь.
— Мы с гостями не сади… — начал тот, но Андрей молча показал ему корочки, и парень плюхнулся рядом, подняв на него испуганные глаза: — Да?
— Мне нужно, чтобы ты вспомнил того человека, который пришел вместе с Джорадзе. Как он выглядел?
— Да я ж все уже…
— Еще раз.
— Ну, борода рыжая, высокий, худой вроде, но плащ такой, мешком, не особенно разглядишь. Я вон даже Джорадзе не узнал, он в очках темных был и в капюшоне на голову, а я…
— Подменял друга после ночной смены. Я читал показания. Теперь вспомни, как он говорил, интонации, может быть, акцент?
Парень пожал плечами:
— Да нет. Не было акцента. Но говорил он… — Гарсон задумался, почесал коротко стриженную круглую голову. — Знаете, по-начальницки. Спокойно так. Но не так, как здешние начальники.
— Здешние? — сощурился Андрей.
— Ну, из Бизнес-центра разные менеджера. — Он сделал ударение на последнем слоге, и Андрей понял, что парень тоже недолюбливает тутошнюю публику.
— И в чем разница?
Парень мотнул головой:
— Не знаю, как объяснить. Как будто он настоящий начальник, понимаете? Без нажима так, интеллигентно, но слушаешься — на раз.
Андрей вздохнул, глядя на парня: мол, это все? Парень виновато поморщился:
— Больше ничего не помню. Извините. Кофе-то вам нести с пастой?
— Нет, — Андрей встал, — спасибо.
И покинул заведение. А спускаясь в лифте, приободрился: не зря все ж таки съездил. Если задуматься, много ли интеллигентов среди больших начальников? То-то.
Маша сидела в огромной гулкой аудитории театрального института и ждала Дину Вербову. Ей пришлось звонить Рудовскому, чтобы уточнить имя и фамилию ближайшей Алисиной институтской приятельницы и одногруппницы. Голос продюсера звучал глухо, но имя он назвал без колебаний — Вербова, хоть и не была задушевной подружкой, пару раз ночевала у них дома. Благо место есть, а Дина иногородняя. Маша сама себе кивнула — еще бы, уезжать на ночь глядя из такого особняка да в студенческое общежитие. Они договорились встретиться с Диной в перерыве между занятиями, и вот Маша уже начала рассеянно разглядывать из окна толпу студентов, распивающих пиво в садике вокруг здания, когда дверь в аудиторию распахнулась и на пороге появилась высокая, очень худая девушка с драматически подведенными глазами, в черном.
— Я — Дина, — представилась она, позабыв поздороваться.
— А я — Мария Каравай. Здравствуйте, — исправила ее оплошность Маша, протягивая девице руку. Дина пожала ее с явной опаской. Ногти у нее были фиолетовые с перламутром, квадратные. Маша жестом предложила ей присесть за парту рядом, и Дина, громко втянув носом воздух, опустилась на стул, с некоторым вызовом вытянув длинные ноги: короткая юбка, черные плотные колготки и байкерские ботинки с черепами по бокам. Маша вспомнила тонкое, с бархатистой кожей лицо Алисы — голубоглазой блондинки, короткий шелковый пеньюар цвета нежной зари, в котором ее нашли, — привет из галантного века. Что у этих двоих общего?
— Да не мучайтесь вы! — вдруг сказала Дина и подмигнула Маше: — Я же вижу, о чем вы думаете: что у нас с Алиской общего?
— Семья? — предположила Маша, вспомнив, что Рудовский говорил о детстве Алисы, прошедшем почти в полной нищете.
— Не-а, — накрутила на палец Дина единственную длинную прядь волос за ухом. Вся остальная голова была в коротком ежике. — У меня предки очень положительные — в Сбербанке всю жизнь работают. Служебный роман. Получали хорошо, меня, как могли, баловали. А у Алиски родичи — пьянь подзаборная. Как такую цацу заделали — большой вопрос.
— Были, наверное, другие точки соприкосновения? — вернула ее к цели беседы Маша.
