— Да, похоже на месть, — кивнул головой Вавилов. — Но как же крепко надо было насолить кому-то Никодиму Корнеевичу, чтобы этот неизвестный решился создать шайку и пойти на разбой. Неужто он кого разорил?
— Ну это у них в порядке вещей, — согласился Тартищев, — но, если мы начнем выявлять всех обиженных Кретовым людей, нам жизни не хватит докопаться до истины. — Он пододвинул к себе карту Североеланской губернии и обвел карандашом достаточно большой участок территории на юге. — Это — Тесинский уезд, где и происходила большая часть нападений. Здесь находится основная часть лесосек и лесопилок, которые принадлежат братьям Кретовым.
Но ими заправляет не Никодим, а родной ему только по отцу брат, Михаил Кретов. В его ведении находятся также золотые рудники «Неожиданный», «Благодать» и небольшие серебряные копи в Ерзинской тайге.
— Это ведь участок, который у нас Егор Зайцев обслуживает? — справился Вавилов. — Помните, Федор Михайлович, того урядника, что самолично Петруху Медведева взял? И Хролу грудь тоже он прострелил… Варнаки его пуще огня боятся. Надо непременно с ним встретиться. Наверняка он что-то знает.
— Думаешь, ты самый умный? — с ехидной усмешкой посмотрел на Вавилова Тартищев. — Беседовали уже с твоим Зайцевым и исправник, и я два раза. Он тоже в недоумении.
Разбойники после себя никаких следов не оставляют, и по округе ровно никаких слухов, кто бы это мог быть. Сотворят дело и исчезают, как в омут ныряют.
Вавилов поскреб в затылке и протянул руку к конверту:
— Давайте посмотрим, что там внутри, Федор Михайлович!
— Что ж, посмотрим. — Тартищев достал из конверта лист дешевой бумаги и приблизил его к глазам. Алексей и Вавилов вытянули шеи, стараясь разглядеть слова, написанные печатными буквами с легким наклоном.
— Ничего особенного, — вздохнул Тартищев и протянул бумагу Вавилову. Тот впился в нее глазами, Алексею пришлось заглядывать через его плечо.
«Принеси самолично триста тысяч в городской сад 12 августа ночью и спрячь под камнем, что стоит у фонтана. Не принесешь — сожжем „Амур“. Ты нас знаешь.
А долг станет триста пятьдесят тысяч!»
Судя по всему, записку писал грамотный человек, получивший неплохое образование. Алексей не заметил ни одной ошибки, а каждая буковка была выписана с любовью, но без вензелей и завитушек, только вместо точек стояли идеально вырисованные кружочки, абсолютно одинаковые по величине.
Вавилов прочитал ее вслух, понюхал бумагу и даже посмотрел на просвет, затем вернул Тартищеву.
— Ну и что это нам дает? — Тартищев окинул своих агентов недовольным взглядом. — Придется устраивать засаду, авось поймаем птичку в сети. Но не думаю, чтобы жулик при таком почерке оказался простофилей. Наверняка все подходы к камню будут под наблюдением, а за деньгами направят какого-нибудь босяка. Дескать, надобно письмо любовное тайно забрать… — Он вытащил из кармашка жилета брегет и посмотрел на него. — Двенадцатого августа… ночью… Точное время не указано. Это может быть и сегодня после полуночи, и завтра до полуночи. И наверняка мерзавцы за домом Кретова слежку установили.
— Вряд ли за деньгами они пошлют босяка, — покачал головой Вавилов. — Триста тысяч. Такими деньгами они рисковать не станут. Непременно своего человека отправят.
А остальные где-нибудь в стороне будут ожидать или на хате. Можно наблюдение по всей округе выставить, чтобы проследить, кто околачивается поблизости или куда посыльный с этим пакетом направится.
— Нет, тут целая прорва людей нужна, а времени у нас в обрез, так что рисковать нельзя! — Тартищев опять посмотрел на часы. — Надо спешить! Пять часов до темноты осталось, а нам еще нужно пакет с деньгами приготовить.
И ты по старой памяти этим займешься, — Федор Михайлович подмигнул Ивану и перевел взгляд на Алексея, — а мы подумаем, как тот камень обложить, чтобы птичка влетела, но назад не вылетела.
— Выходит, будем брать того, кто придет за деньгами? — уточнил Алексей.
— Попытаемся, — махнул рукой Тартищев и строго посмотрел на Алексея. — Никогда не загадывай наперед, иначе не сбудется.
— Темно больно, — с сожалением произнес Вавилов. — У фонтана ни одного фонаря. Специально, мерзавцы, глухое место выбрали. И подходы все просматриваются.
Засаду можно устроить только в кустах у забора. А они низкие и редкие. За версту наших углядят.
— Встретить мы его встретим за забором, чего в кустах без толку сидеть, — сказал Тартищев. — К этому времени деньги у него будут на руках. Обложим его кольцом, никуда не денется!
— А что потом?
— А потом — суп с котом! — рассердился Тартищев. — Нужно так его взять, чтобы он от неожиданности дар речи потерял. И в мгновение ока растрясти его на признание. Кто?
Что? Где? Когда?
— Ну а если все-таки случайный человек за деньгами придет? — спросил Алексей.
— Не придет, — буркнул Тартищев, — а если придет, то непременно поблизости кто-то из шайки отираться будет. Так что ночью сегодня всем спать не придется. — Он потер ладонью шрам на лбу. — Хорошо, если только этой ночью… — И посмотрел на Вавилова. — Ну что, господин Кулибин, давай думай: что смастерить, чтобы посланца в обморок уронить?
— Да я уж вроде придумал, — тот с ухмылкой посмотрел на Тартищева, — такого мы еще не делали.
— Что там еще? — Федор Михайлович потер ладони. — Говори, вижу, терпения нет.
— Прежде всего мне нужна веревка… — начал Иван.
Иван и Алексей поднимались вверх по мощенной булыжником улице Озерной, которая выводила к китайскому кварталу, прозванному в Североеланске «Шанхаем», вероятно, в силу скученности его населения, обилию лавочек с китайскими товарами и несколькими полулегальными опиумокурильнями. Иногда полиция устраивала в «Шанхае» облавы, задерживала нескольких содержателей притонов и подпольных борделей, где предлагались чисто азиатские, неподвластные российскому уму утехи для клиентов и потому расценивались как самый непотребный разврат. Но через несколько дней задержанные благополучно покидали «арестантскую» и возвращались к своим весьма прибыльным делам. По слухам, сам губернатор не гнушался пригласить в свой дом за городом смуглых розовощеких китаянок, чтобы помассировали они его начинающее стареть тело, умаслили его благовониями, а слух нежными песнопениями.
Так что «Шанхай» продолжал жить своей жизнью, особенно шумной и кипучей в ночное время, когда ни один полицейский не смел сунуться туда в одиночку. По темноте здесь то и дело вспыхивали перестрелки, неимоверный сброд переполнял грязные улицы и трактирчики, размалеванные китаянки из срамных домов цеплялись к прохожим на каждом углу, семеня за ними маленькими, исковерканными в детстве ногами. Шуршали под ногами циновки притонов, а в быстрых пальцах пачки ассигнаций… Нарасхват шли тибетские рецепты от дурных болезней, и тут же за ширмой китайский лекарь срывал с зубов золотые коронки в уплату карточного долга, стлался сладкий дым опиумокурилен.
Но в дневное время в китайском квартале было тихо и мирно, все лавочки стояли с широко открытыми дверями, а с порога низко кланялись и умильно улыбались узкоглазые владельцы в неизменных шелковых халатах и в круглых черных шапочках на головах: «Мадама, заходи! Капитана, заходи! Моя товара лучче всех! Шибка харесий товара!» И заходили, и покупали. В китайских лавчонках всегда можно найти то, что тебе на сей момент нужно просто позарез. Вот поэтому Алексей с Иваном и отправились в китайский квартал.
Им как раз позарез нужны были реквизиты, с помощью которых Вавилов собирался устроить небольшой спектакль возле фонтана.
Солнце зависло над вершиной горы Кандат, когда они миновали табачную фабрику, за которой и начинался «Шанхай». Над ней стоял забористый махорочный запах, от которого першило в горле и свербило в носу. Чихнув пару раз, Вавилов вытер заслезившиеся глаза:
— У меня батя самосад курил. Убойный! Он его самопалом называл и в подвале для крепости томил. Это чтоб свет не попадал… Так я его с пятнадцати лет смолил и ни разу не чихнул. А здесь точно сглазил кто. Как мимо пробегаю, дюжину раз чихну! Слабею, что ли? — Он закашлялся и прикрикнул на Алексея:
— Давай живее! — Он вдруг прервался и прошептал:
— Смотри, Анфиска! Дочка Никодима!
Но Алексей уже и сам заметил двухколесную повозку с длинными оглоблями, которую тащил здоровенный жилистый китаец в низко надвинутой на глаза соломенной шляпе, синей рубахе из грубой далембы[8] и широких штанах, едва достающих ему до щиколоток. На ногах у китайца были веревочные сандалии с деревянными подошвами, которые звонко шлепали его по пяткам.
Анфиса была вся в черном, даже шляпка — черная, с густой вуалью, закинутой на букетик желтых искусственных цветов на полях — единственно яркое пятно, но оно не украшало, а лишь сильнее подчеркивало и бледность щек, и длинный нос их владелицы.
