«Есть две вещи, которые ухо не слышит, но чей отзвук разносится от одного конца Земли до другого. Это — когда падает срубленное дерево, которое еще приносит плоды и когда вздыхает отосланная своим мужем женщина, которая его любит».
Из дежурки позвали:
— Игумнов! Телефон!
С Арбата звонил старший опер — Борька Качан.
— Здесь каталы! — Качан выговаривал тихо и внятно. Вокруг были люди. Его могли слышать. — Я их всех вижу перед собой! Между выходом из «Арбатской» и кинотеатром «Художественный»…
— Эдик там? Муса? Помнишь — здоровый такой, молодой… Мастер спорта…
— Их нет, здесь третий! Джон! Которого ты двинул об шкаф в гостинице!
Во время задержания подозреваемых некто Джон оказал им сопротивление…
— Понял! Мы едем!
— Игумнов! — предостерегающе начал дежурный. — Генерал Скубилин приказал: «Никому с вокзала!..»
Игумнов бросил трубку.
— Цуканов!.. — Его заместитель возвращался в Ленинскую комнату. Поехали!
— А что начальство?..
— Давай, давай!
Игумнов не очень-то его жаловал. Зам попался хотя и опытный, но не из фанатов. Штрафник. Успел прожечь кафтан. Теперь больше не рисковал, работал с оглядкой.
Игумнов обернулся к дежурному:
— Мы погнали!
— Игумнов!
— Поручение следователя прокуратуры!
Игумнов и Цуканов оставили «газик» в стороне.
Борька Качан уже встречал их.
Старший опер работал под крутого арбатского парня. Косуха. Брюки в крупную клетку. Накачанная шея. Очки.
— Вон они! За палатками!
— Показывай.
Из метро непрекращающимся потоком шли люди. Народ с трудом протискивался в узком проходе между киосками. Под ногами хлюпало жидкое месиво. Народ вокруг был пестрый. Приезжие, фирмачи, наперсточники. На витринах — матрешки. Цветы.
Год этот был обозначен как Год Арбата.
Качан прояснял ситуацию:
— Бригада у них не особенно большая. Сторож — в голубой куртке. Справа…
Спортивного вида кавказец в куртке у угла просматривал прохожих. Игумнов не встретился с ним глазами и вроде как не засветился. Цуканов брюхатый, все с той же «Правдой», свернутой в трубку, — старая ментовская привычка — вовсе не смотрел по сторонам.
— А вот и они сами…
Шулеры работали спокойно.
Бригада была сборная — с Кавказа и Средней Азии. Местные менты с Арбата с ними дружили.
Банковал Джон — гибкий загорелый азиат в армейской сорочке под бушлатом.
Перед ним лежала перевернутая картонная коробка из под сигарет, на которую он бросал карты.
— Две красные — проиграл. Черная — выиграл! Игра для крутых мужчин… Пятьдесят ставишь — сто выигрываешь… Ставишь сто — выигрываешь двести…
Джон бросил карты, смешал, выстро меняя местами.
— Черная выигрывает, две красные карты проигрывают…Где черная? Кто заметил? Ваше мнение?
Джон ткнул в парня в шапке из своей бригады, игравшего роль случайного прохожего. Как и у Джона-банкомета, у того был такой же южный загар. Нужно было вовсе не иметь глаз, чтобы этого не заметить. Бригада, видимо, только что вернулась из вояжа по Кавказу или Средней Азии…
— Тут лежит черная!.. — Парень нагнулся, положил руку сверху на карту, другой — достал деньги. — Ставлю сотню!
Джон перевернул карту.
— Вот и програли, молодой человек!
Молодой человек расстался с деньгами до неправдоподобности легко. Распрямился. Сразу смешался с толпой. Через несколько минут он снова подошел — но уже с другой стороны. На этот раз он был уже без шапки.
Минут через десять Игумнов с Цукановым и Качан знали уже всю бригаду.
Увы! Ни Эдика, ни Мусы в ней не было.
— Что делать будем? — Цуканов постучал себя свернутой трубкой газетой по голени.
— Брать все равно! Борька!..
Качан знал свое дело, поправил очки. На нем было — снять сторожа.
Вскоре он вернулся, кивнул.
Джон продожал раскидывать карты. Из-за толпы он не сразу заметил исчезновение голубой куртки сторожевого в конце тротуара.
Не сговариваясь, оперативники поделили бригаду между собой.
Джон достался Игумнову.
— Начинаем…
«Газик» попятил кузовом вперед между палатками. Над кабиной сверкнула тревожная круговерть огня. Прохожие нехотя сдвигались, уступая дорогу…
Игумнов и Качан бросились вперед, словно выпущенные из рогатки.
«Газик» еще двигался, а они уже вели к нему — каждый двоих.
— Дорогу! Милиция… Быстро в машину! Быстро!
Цуканов прикрывал сзади.
Народ уступал, огрызаясь:
— Менты поганые…
Снаружи кто-то шарахнул кулаком по кузову.
В неразберихе Игумнов успел схлопотать по челюсти — такое случалось с ним нечасто — честь эту, не разобравшись в обстановке, оказал ему лично Джон.
— Не пожалеешь потом? — Руки Игумнова были заняты.
Катала отвел глаза.
— Едем! — Игумнов захопнул за собой дверцу.
Выбравшись из толпы, покатили просторным Проспектом Калинина.
Первым делом в машине Игумнов предпочел разобраться с Джоном.
— За мной вроде должок… А?
Каталы в машине молчали.
Игумнов выдернул у Цуканова свернутую трубкой «Правду», с оттяжкой протянул каталу по лицу.
— Живи и помни, Джон! И скажи, если это — несправедливо!
Разговор продолжил в отделе.
На инструктаж в Ленинскую комнату ни он, ни Качан с Цукановым больше не вернулись.
— Как живешь, Джон?
— Ничего вроде…
К самому Джону претензий не было.
Игумнов был вроде с ним по корешам — металлический ряд в его рту блеснул тускло. По-блатному. Игумнову нужны были его кенты — Эдик и Муса…
— Почему по повесткам не являетесь?
Катала разыграл изумление.
— По каким, начальник? Мне никаких повесток не было.
Игумном аппелировал к Качану и Цуканову, сидевшим тут же, в его кабинете.
— Следователь отправила им гору повесток… А он и в ус не дует… «Какие повестки?!»
Качан и Цуканов издевательски разыграли изумление:
— Только подумайте! Вот люди…
Игумнов вернулся к Джону.
— Выходит, и не знаешь, что ты свидетель, что тебя допросили и ты дал показания…
— Почему? Я помню. Но…
Игумнов посетовал:
— Не хочет являться и ничего с ним не сделаешь! Пусть садиста выпускают на свободу, пусть тот продолжает убивать… Джона вызывают. Но на ментов Джон положил… Он покупает их на Арбате пачками. Так?
— Почему?! — Катала оглянулся на Качана и Цуканова. Они сидели вокруг, близко сдвинув стулья.
Игумнова уже тащило:
— Смотри! Вот, что собственноручно пишет убийца, которого вы отмазывете. — Он взял копию протокола со стола. — «… Остальных убитых нами женщин мне жалко, но эту — жену прапорщика — можно было бы удушить еще раз…» А эта жена прапорщика — мать двух малолетних детей. Она умоляла оставить ей жизнь…
— Понимаю, начальник…
— Да кто он такой, скотина, чтобы судить, кому жить, кому умирать…
— Я понимаю.
— Понимаешь, да не все. Я поклялся. Если прокуратура убийцу освободит, я его лично уничтожу…
— Давай поедем в прокуратуру, начальник, — Джона не прельщала перспектива оказаться между прокурорско-милицейскими жерновами.
— Теперь-то ты поедешь. Мы тебя отвезем, а как же с Мусой и Эдиком? Где они? — Игумнов переставил стул ближе, сел рядом с каталой.
— Про них не знаю! Клянусь!
Джон предпочел бы, чтобы мент разоваривал с ним через стол. Одно дело — отбиваться от ментов на улице и совсем другое остаться потом против них же один на один у них в кабинетах…
— Может, сведешь нас с Эдиком и Мусой?
— Я не знаю, где они, начальник! Они теперь редко появляются… Катала заговорил искреннее, это сразу стало заметно. — Я сам их не вижу.
— А чем занимаются?
— Кого-то охраняют…
— Кого?
Джон помялся.
— Я слышал — хозяина кафе.
— Мне нужно только, чтобы они явились по повесткам и подтвердили свои показания. Понял? Я не хочу, чтобы убийца гулял на свободе. Как называется кафе?
— Не знаю.
— Где оно?
— На Арбате.
— Хозяин — кавказец?
— Ну!
— А зовут?
— Сергей, вроде, — катала спохватился: он и так сказал слишком много. — Все, Игумнов, больше не спрашивай. У него там в кафе своя крыша. Тоже менты…
ДЖАБАРОВА
— Люся! Джабарова! Там к тебе… — В дверь кабинета просунулся молоденький старлей из милиционеров, несших охрану «Аленького цветочка». Девушка… Эта из ансамбля. С ней трое. Они насчет Сергея…
Люська сразу догадалась:
«Нинка-стриптизерша! Разыскивает Джабарова…»
Ее фиктивный супругон же хозяин кафе исчез неожиданно, не оставив никому никаких указаний на время отсутствия.
Дела в «Аленьком цветочке» тем временм шли своим чередом. В бригаде никто ничего не понимал: исчезновению мафиози произошло внезапно, тому не предшествовало ни угроз, ни разборок…
