– Для чего ты тревожишь мой покой, усталый путник?
– Неразумная женщина потеряла ключ от ларца со своими сокровищами, – сокрушенно сообщил гонец.
– Что ты хочешь, черный вестник? – Слесарь нахмурил брови.
– О приди, Великий Слесарь из Мумбая, – воззвал посланник, – яви нам свое непревзойденное искусство! Спаси чужестранку от голода и бездомья, – и распростерся на самоцветном полу.
Слесарь важно кивнул и хлопнул в ладоши. Тут же прибежали прекрасные пери в легких сари и надели на него венок из пышных орхидей. Зазвучали бубны и тамтамы, темнокожие рабы опустили пред ним нарядный паланкин.
Слесарь из Мумбая взошел, сел на шитое золотом сиденье. И понесли его через непроходимые джунгли по узким тропам, переправляли через широкие реки, проносили через многие селения. И все, кто видел его – люди, звери, птицы, рыбы, – склоняли пред ним головы, морды, клювы, жабры.
Она уже близко, эта процессия. Издалека слышны звуки тамтамов. И завтра, как взойдет заря, служащие отеля падут на колени и возвестит глашатай, что прибыл Великий Слесарь из Мумбая. И тут выйду я…
Блаженно улыбаясь, я заснула.
Но утром тамтамы меня не разбудили и после завтрака я шла к ресепшен злющая, как сто джиннов, заточенных в кувшины, и думала: «Все! Хватит! Довольно с ними миндальничать: “Инди-руси – пхай, пхай”. Хороша дружба, если уже третий день я только на завтраках сижу. Пусть хоть взрывают свой сейф, может, на что-то их ядерная бомба сгодится».
На ресепшен было не до меня – приехала новая группа отдыхающих. Но мне даже не пришлось расталкивать новичков. Увидев мое свирепое лицо, они сами расступились и примолкли.
– Девушка! – едва сдерживая себя, обратилась я к служащей. – Приехал, наконец, ваш слесарь?
Она как-то скорбно покачала головой.
– Мумбай – теракт! Вчера… – сообщил полиглот-клерк.
Я этого не знала. Телевизор вечером не включала, мечтала о Слесаре. Теракт! Вот тебе и «земной рай»… Теперь мои проблемы казались ничтожными по сравнению с бедой этих людей. Я их понимала, но мне-то как быть?
На глаза навернулись слезы.
– Взрывы. Одни-два-три, – клерк загибал для наглядности пальцы, – три – отель. Много – ресторан. Сегодня начать ремонт.
Я поняла, что в Мумбае начались восстановительные работы, и, значит, все слесари мобилизованы и мой приедет не скоро… А мне даже поесть не на что.
– Что же делать?! – отчаянно воскликнула я. – Вы не имеете права…
– Качаешь права, Вася? – насмешливо произнес кто-то за моей спиной. – Дело захватывающее, но малоперспективное.
Я резко обернулась:
– Ты?!
– Я.
Рядом со мной стоял великий детективщик земли русской Егор Крутов, он же Еремей Гребнев.
– Как ты здесь? Откуда? – не верила я своим глазам.
– Так же как и ты. Из Москвы по турпутевке. У тебя что-то случилось?
– Ага… – я всхлипнула.
– Ну-ка пойдем, расскажешь…
Приобняв за плечи, Еремей отвел меня к дивану в холле. И я рассказала ему про неожиданную потерю ключа и про долгожданного Великого Слесаря из Мумбая.
– Значит, ты совсем на мели?
– Ну да…
– Ладно, это поправимо. Так и быть, по старой дружбе ссужу тебе баксов пятьсот. Хватит дожить, пока твой сейф не взломают?
– Ерема! – кинулась я ему на грудь. – Ты мой спаситель!
– И нежданный избавитель от коварного слесаря, – просиял он, обнимая меня. – Представляете?! – обернулся он к окружающим, с любопытством посматривающим на нас. – Семь лет не виделись! И вдруг – «подруга-нищенка», – он хмыкнул, – и на Гоа!
– Будь оно неладно! – вырвалось у меня.
– Расслабься, Вася, – заботливо посоветовал Еремей, – красивая девушка должна быть немного нервна, но не до точки закипания.
– Спасибо за комплимент, – поблагодарила я, – ты тоже классно выглядишь.
На нем были слегка измятые элегантные тонкие льняные брюки, простая на вид (только на вид) тенниска более темного оттенка открывала крепкую шею. Дорогой светло-коричневой ремень, в цвет ему мокасины из тонкой замши. Эти вещи покупались явно не на барахолке.
– Клевый прикид, – одобрила я. – Антон Палыч за тебя порадовался бы.
– Какой Антон Палыч?
– Чехов. Ты просто наглядное пособие по его цитате. Ну, той – о прекрасной душе, лице и одежде…
– Жаль, там про тело ничего не сказано… – лукаво подмигнул он, – видно, цензура не пропустила. У меня и тело прекрасно. Не хочешь убедиться?
– На пляже гляну, – осадила я не в меру ретивого приятеля. – Иди оформляйся. Потом поговорим.
– Меня уже оформили.
К нам подошел молодой человек среднерусской полноты и наружности, одетый попроще Еремы и лет на пятнадцать помоложе. Улыбаясь, протянул ключи.
– Пойдем, Рэм.
Я его и не заметила вначале. Интересно, кто это?
– Познакомься, Вася, – представил Еремей, – это Павел. Мой… – он замялся, потом рассмеялся: – …собрат по боевой и сексуальной подготовке.
«Собрат»? Я не поняла, что он имел в виду. Но не расспрашивать же при Павле.
– Привет, Павел! – протянула я ему руку.
Он вежливо, но безразлично пожал ее. Еремей достал из кошелька пятьсот баксов.
– На. Советую открыть счет для добровольных взносов в помощь жертвам административного идиотизма. Не забудь потом со мной поделиться – за плодотворную дебютную идею.
– Спасибо, Ерема (мне не понравилось чужеродное «Рэм»).
Я взяла деньги и не знала как его благодарить.
– Ты не думай… Я как только…
– …так сразу, – продолжил он и назидательно сказал: – Надежный должник, Вася, как депозит в банке, дает уверенность в завтрашнем дне. Ладно, пошли. Проводи нас в номера. Переоденемся и – на пляж. По дороге расскажешь, что, где и почем. Отработаешь гидом за проценты.
Мы направились к апартаментам. И я сама впервые увидела, где живу – будто переводная картинка проявилась. Проступили голубые бассейны, изумрудные лужайки, белые домики-бунгало, душистые густо-розовые цветы на ветвистых кустах, спелые коричневые кокосы на пальмах, синее гладкое небо. Все такое яркое, без полутонов, что казалось не всамделишным, а как Incredible India на полотнах Рериха. Наш отель был примечательно расположен – с одной стороны широкая река, с другой – океан. Правда, река была за бунгалами, а до океана еще предстояло идти. У беседки на речном берегу Ерема огляделся.
– Почему здесь так пусто? Неужели никто не купается?
– Зачем? – удивилась я. – Есть океан, бассейны. Да и нельзя здесь купаться. Видишь, запрет висит?
– Причина?
– Сюда индусы отходы сливают. И своих мертвецов они тоже сплавляют по рекам. Обычай такой – сжигать усопшего, а что осталось, пускать по воде. В вечность. Это река мертвых, Ерема…
Он смотрел на постриженные лужайки, кусты цветущих азалий, пальмы с налившимися кокосами.
– Красиво здесь…
– Да, ничего… – вяло согласилась я. После потери кошелька и сопутствующих этому неприятностей экзотический пейзаж уже не вызывал у меня восхищения.
Их бунгало было неподалеку от моего – через небольшой переход. В домике четыре номера – два наверху и два внизу. Ерема поселился наверху, Паша – внизу. Ребята стали раскладывать вещи, а я поспешила к себе и сразу включила телевизор. Разрушенные гостиницы, горящие магазины, кровь на мостовой, тысячи вопящих людей на улицах – передавали прямой репортаж о теракте в Мумбае. Жуть… Боевиков уже обезвредили, и расторопные смуглые работяги разбирали завалы. «Не скоро доберется до меня слесарь… – прикинула я. – Какое счастье, что встретила Ерему, а то загнулась бы в этой Incredible India.
Интересно, кто же этот Павел?»
Павел Пышкин решил стать рабом два года назад. В сущности, все мы чьи-то рабы, просто многие об этом предпочитают не думать. Павел окончил столичный литературный институт и вернулся в свой маленький городок. Неважно, как он назывался. Маленький городок – это уже определение. С Пашиным дипломом работы здесь было… непочатый край. Можно устроиться в школу преподавать не читающим оболтусам литературу. Можно – в библиотеку, выдавать пенсионеркам любовные романы. Можно в районную газету «Свисток» – свистеть о прорыве водопровода и падеже сосулек. Далее везде – от дворника до санитара в городском морге. Нельзя было только одного – издаваться. В городе своего издательства не было. Да если бы и было, вряд ли кто-то оценил бы его креативные романы. А писать хотелось. Писать хотелось всегда, сколько он себя помнил. Первые стихи в семь лет, первые рассказы – в четырнадцать, первые публикации в районке – в шестнадцать. Он получал призы на городских литературных конкурсах, занимался в литобъединении, которым руководил местный поэт-народник. Отслужив в армии, Павел наконец-то поступил в литинститут, где встречаются и самобытные таланты как пример неподкупности вуза.
