себе, а спрашиваю тебя, старик Яков!) боролся ты и страдал?... Отвечай же! Скажи ей в глаза и прямо.
Взволнованный, дядя устало опустился на стул, а старик Яков сурово покачал плешивой головой.
Нет! Не за это он боролся, и страдал не за это.
- Брось в мусорное ведро! - с отвращением сказал дядя, показывая Кате на скомканную бумагу. - Или нет, дай я сожгу сам.
Он чиркнул зажигалкой, бумага вспыхнула и оставила на пепельнице щепотку золы, которую дядя тотчас же выкинул в форточку.
Подавленная и пристыжённая, Катя возилась на кухне, утешая себя тем, что круто же, вероятно, приходится дядиным сыновьям и дочерям, если даже из-за одной какой-то несчастной ошибки он способен поднять такую бурю.
"Не вздумал бы он проэкзаменовать меня по географии, - опасливо подумала Катя. - Что-то тогда со мной будет!"
Однако дядя, очевидно, был вспыльчив, но отходчив. За чаем он шутил с Катей, расспрашивал об отце и Валентине и наконец послал спать.
Катя уже засыпала, когда кто-то тихонько вошел в её комнату и начал шарить по стене, отыскивая выключатель.
- Кто это? - сквозь сон спросила Катя. - Это вы, дядя?
- Я. Послушай, подружка, у вас есть где-нибудь нашатырный спирт?
- Посмотрите в той комнате, у Валентины на полочке. Там йод, лекарства и всякое такое. А что? Разве кому-нибудь плохо?
- Да старику не по себе. Пострадал он, помучился. Ну, спи крепко.
Дядя плотно закрыл за собой дверь.
Через толстую стену голосов их слышно не было. Но вскоре через щель под дверью к Кате дополз какой-то въедливый, приторный запах. Пахло не то бензином, не то эфиром, не то ещё какой-то дрянью, из чего Катя заключила, что дядя какое-нибудь лекарство нечаянно разлил.
Прошла неделя. Днём дяди дома не было. К вечеру он возвращался вместе со стариком Яковом, и по большей части тот оставался ночевать.
Однажды утром Катя сидела в ванной комнате и терпеливо вставляла плёнку в фотоаппарат.
Тут кто-то позвонил дяде по телефону, и, чем-то встревоженный, дядя заторопил старика Якова. Катя закричала через дверь, чтобы они подождали уходить ещё минуточку, потому что ей
хотелось сейчас же снять обоих друзей, поразив их своим в этом деле
искусством. Однако дяде было, как видно, не до Кати. Хлопнула дверь. Они вышли.
Минуту спустя Катя выскочила из ванной и, раздосадованная, щурясь на солнце, выглянула в окно.
Дядя и старик Яков только что вышли за ворота и свернули направо.
Тогда Катя схватила фотоаппарат и помчалась вслед за ними.
"Хорошо, теперь будет ещё интересней! Где-нибудь на перекрёстке я забегу сбоку или дождусь, пока они остановятся покупать папиросы. Тогда хлоп! - И готово.
Когда же они вернутся к вечеру, то на столе уже будет стоять их фото. Под стеклом, в рамке и с надписью: "Дорогому дядечке от
такой-то..." То-то - думала Катя - они обрадуются!
Долго ловчилась она поймать дядю в фокус. Но то его заслоняли, то Катю толкали прохожие или пугали трамваи и автобусы.
Наконец-то, на её счастье, дядя и старик Яков свернули к маленькому скверу на перекрёстке каких-то небольших улиц. Сели на лавочку и закурили.
Быстро примостилась Катя между двумя фанерными киосками на пустых ящиках. Настроила фотоаппарат. Щёлк! Готово! Было самое время, потому что секундой позже чья-то широкая спина заслонила от неё и дядю и Якова.
На всякий случай Катя взвела фотоаппарат, снова нацелилась. Вот дядя и старик Яков встали. Приготовиться! Щёлк!
Но рука дрогнула, и второй снимок, вероятно, был испорчен, потому что сутулый, широкоплечий человек повернулся, и Катя удивилась, узнав в нём того самого Ашота, который женат на дочери начальника милиции, и с которым Катю познакомила Наташка, того самого Ашота, который угощал её в Первомайской роще пивом.
В другое время Катя бы, вероятно, задумалась над таким странным совпадением, но сейчас ей было некогда. И, вскочив на трамвай, она покатила домой, чтобы успеть приготовить к вечеру неожиданный подарок.
В ванной Катя нечаянно разбила красную лампочку. Тогда, чтобы не перепутать, она сунула обе кассеты со снимками в ящик Валентины и побежала за новой лампой в магазин. Но когда она вернулась, то дядя был уже дома.
Он строго подозвал Катю.
В одной руке он держал сломанное кольцо от ключа, другой показывал ей на торчавший из ящика железный обломок.
- Послушай, дорогая моя, - спросил он в упор. - Я нашёл эту штучку на подоконнике, а так как я уже разорвал себе брюки об этот торчок из ящика, то я задумался. Приложил это кольцо сюда. И что же выходит?..
Всё рухнуло! Катя начала было что-то объяснять, бормотать, оправдываться - сбилась, спуталась и наконец, заливаясь слезами, рассказала дяде всю правду.
Дядя был мрачен. Он долго ходил по комнате, насвистывая какую-то мелодию.
Наконец он высморкался, откашлялся и сел на подоконник.
- Время! - грустно сказал дядя. - Тяжкие разочарования! Прыжки и гримасы! Другой бы на моем месте тотчас же сообщил об этом в милицию. Тебя бы, мошенницу, забрали, арестовали и посадили в колонию. И сестра Валентина, которая теперь тебе даже не мачеха, с ужасом, конечно, отвернулась бы от такой пройдохи. Но я добр! Я вижу, что ты раскаиваешься, что ты глупа, и я тебя не выдам. Бога благодари за то, что у тебя, на счастье, такой добрый дядя.
Несмотря на то, что дядя назвал Катю мошенницей, она сквозь
слёзы горячо поблагодарила дорогого дядечку и поклялась, что будет слушаться его и любить до самой смерти. Она хотела обнять его, но дядя оттолкнул Катю и выволок из соседней комнаты старика Якова, который там брился.
- Нет, ты послушай, старик Яков! - гремел дядя, сверкая своими круглыми, как у кота, глазами. - Какова пошла наша молодёжь! - тут он дёрнул Катю за рукав. - Погляди, мошенница, на фронтовую куртку этого, не скажу старого, но уже постаревшего в боях человека! И что же ты на ней видишь?.. Ага, ты замигала глазами! Ты содрогаешься! Потому что на этой гимнастёрке сверкает боевой орден. Скажи ей, Яков, в глаза, прямо: думал ли ты во мраке чеченских тюремных подвалов или под грохот канонад, а также на холмах и равнинах Афганистана, что ты сражаешься за то, чтобы такие, вот, молодые девицы лазили по запертым ящикам и продавали старьёвщикам чужие вещи?
Старик Яков стоял с намыленной, недобритой щекой и сурово качал головой. Нет, нет! Ни в тюрьмах, ни на холмах, ни на равнинах он об этом совсем не думал. Катя, раскрасневшаяся и заплаканная, боялась смотреть ему в глаза.
- Иди и помни! - отпустил её дядя. - Рука твоя, я вижу, дрожит,
старик Яков, и ты можешь порезать себе щёку. Я знаю, что тебе тяжело, что ты идеалист и романтик. Идём в ту комнату, и я тебя сам добрею.
Долго они о чём-то там совещались. Наконец дядя вышел и сказал Кате, что сегодня вечером они со стариком Яковом уезжают, потому что до конца отпуска хотят пошататься по краю и посмотреть, как теперь живёт и чем дышит родная Кубань.
Тут дядя остановился, сурово посмотрел на Катю и добавил, что сердце его неспокойно после всего, что случилось.
- За тобою нужен острый глаз, - сказал дядя. - И тебя сдержать может только рука властная и крепкая. Ты поедешь со мною, будешь делать всё, что тебе прикажут. Но смотри, если ты хоть раз попробуешь идти мне наперекор, я вышвырну тебя на первой же остановке, и пусть дикие птицы кружат над твоей беспутной головой!
Ноги у Кати задрожали, язык онемел, и она дико взвыла от безмерного и такого неожиданного счастья.
"Какие птицы? Кто вышвырнет? - думала она. - Это добрый-то дядечка вышвырнет! А слушаться я его буду так... что прикажи он мне сейчас забраться по водосточной трубе на крышу, и я, не задумавшись, полезла бы с радостью".
Дядя велел ей быть к вечеру готовой и сразу же вместе с Яковом ушёл.
Катя стала собираться. Достала бельё, полотенце, мыло и осмотрела свою верхнюю одежду.
Джинсы у Кати были перепачканные, в масляных пятнах, и она долго возилась в ванной, отчищая их бензином. Потом уложила платья, юбки, рубашки, упаковала обувь.
И только Катя закончила свои приготовления, как вернулись дядя и старик Яков. Они принесли новенький чемодан, какие-то свёртки и чёрный кожаный портфель, который дядя тотчас же бросил на пол и стал легонько топтать ногами.
От Кати пахло скипидаром, ваксой, бензином. Она стояла, разинув рот, и ей начинало казаться, что дядя немного спятил. Но вот он поднял портфель, улыбнулся, потянул носом, глянул и сразу же оценил Катины старания.
- Хвалю, - сказал он. - Люблю аккуратность, хотя от тебя и несёт, как от рабочего на керосиновом складе. Давай, поживее укладывайся. И сними с себя это барахло. Я тут принёс тебе переодеться.
И он протянул Кате свёрток. В нём были модная джинсовая юбка до колен, такая же щеголеватая курточка с несколькими карманами, адидасовские кросовки, красивая дорогая кепка и небольшой рюкзачок.
Дрожащими руками Катя схватила всё это добро в охапку и умчалась переодеваться. И когда она вернулась обратно, то дядя всплеснул руками.
