Что у нашей Дындочки рыльце в пушку! Значит, версия о том, что именно она угрохала мужа, совсем не такая глупая.
— А ничего история, — сказала я, потягиваясь в кресле. — Не такая уж занудная, как показалась мне на первый взгляд! Пожалуй, завтра я займусь ею посерьезнее, а то сегодня я как-то не уделила ей особого внимания!
За окном уже стемнело.
— Сашка, а как ты думаешь, Лиза сегодня придет домой? — осторожно спросил меня Лариков.
Я закатила глаза и вздохнула.
— Ларчик, ну отчего все влюбленные такие идиоты? — сказала я. — Конечно, она придет. Не станет же она ночевать на улице! И вообще, оставь меня в покое, у меня свои проблемы с Дындой!
— Так рабочий день закончен, можно думать о личном, — окончательно удивил меня мой босс.
— Ты мельчаешь в моих глазах с каждой секундой, — холодно отрезала я. — Кто учил меня, что в нашем деле нет свободных минут?
— Ну… — протянул он задумчиво и весьма неопределенно, разводя руками.
— Ладно, я оставлю тебя на время в блаженном состоянии эйфории, — сказала я. — Когда-нибудь ты очнешься и увидишь, что, кроме твоей Лизы, в мире существует еще очень много людей. У них свои проблемы. В принципе, даже если поверить тебе, что настало время для личных дел, напомню, что мне есть чем заняться. С Пенсом!
С этими словами я натянула куртку и, послав ему воздушный поцелуй, вышла на сладостный зов ожидающего меня возле крыльца мотоцикла, за рулем которого был тот самый Пенс, которому я собиралась посвятить остаток вечера.
* * *
Прохоров вел машину привычно, почти не глядя на пустую дорогу.
Из головы не выходил разговор с Тамарой. Получается, преследуют не только его. Тамара не хотела признаваться в этом, но по ее глазам, в которых мелькнул страх, когда он рассказал ей о странном типе, он понял: с ней происходит то же самое!
И эта догадка сейчас превращалась в уверенность, а уверенность…
Да уж, черт возьми!
Он крутанул руль. Мимо промчалась на сумасшедшей скорости парочка на мотоцикле.
Прохоров выругался им вслед. Он не знал, то ли он ненавидит молодость, так предательски бросившую его на растерзание надвигающейся старости, то ли ненавидит жизнь вообще…
Он подъехал к дому.
Остановил машину и вышел. Открыв дверь, он вошел. И застыл на месте.
Несмотря на темноту, царившую в комнатах, он понял: в его квартире кто-то был.
Из глубины комнаты доносились приглушенные звуки музыки, красивой и странной. Впрочем, он ее узнал. А узнав, попытался вернуться, сделал шаг к двери, чтобы рассказать Тамаре, кто этот человек и почему он пришел за ними.
Но он не успел.
Голос за спиной заставил его обернуться. Он не понял фразы, которую произнес этот баритон, и никого не увидел в темноте.
Только боль ослепила его внезапно, как вспышка. Но это длилось лишь одно мгновение. Последнее мгновение боли, еще связывающее его с жизнью.
Мотоцикл недовольно заурчал и затих.
Я сняла шлем и тряхнула головой. Легко перейдя границу, я теперь оказалась в ином измерении моей жизни.
Теперь моя работа была далеко. Она вернется в мыслях, но это позже. Пока я чудесным образом освободилась от нее на несколько часов.
Или несколько мгновений. Зависит обычно от сложности проблемы. Сейчас мадам Дында не казалась мне вероятной носительницей страшной тайны, способной меня сильно заинтересовать. По-этому я не думала о ней.
— Зайдешь? — поинтересовалась я у Пенса.
Он кивнул.
Мы поднялись по лестнице, я открыла дверь.
— Саша?
На пороге кухни стояла мама.
— Привет, — бросила я, стаскивая кроссовки. Единственная обувь, в которой Саша чувствует себя человеком. Интересно, когда я состарюсь, я продолжу таскаться по миру в джинсах и кроссовках?
— Добрый вечер, Галина Михайловна, — выговорил Пенс, глядя на мою мать с обожанием.
— Привет, Сереженька, — ласково ответила ему мама.
Господи, и как я еще не скончалась от ревности?
Мы протопали прямиком на кухню, и мама постаралась обрушить в наши желудки целую кучу разных вкусностей.
— Ма, я собралась худеть! — взмолилась я. — Эх, нет на тебя нашей Дарьи!
— Ну и слава богу, что нет, — легкомысленно заявила мамочка. — Мне и тебя хватает. Кстати, если ты весь день ничего не ешь и при этом не похудела, значит, ты не сможешь похудеть вообще!
Обезоруживающая логика!
— А я, между прочим, нормально питаюсь, — проворчала я. — Сегодня вот была в кафе…
Черт, лучше бы я не вспоминала! Сразу выстроилась логическая цепочка воспоминаний, ведущая прямиком к мадам Дынде.
Интересно, что-то она сейчас поделывает? Выглядела она всерьез напуганной, что для такой самоуверенной дамы весьма странно… Испугаться какого-то дяденьку в светлом плаще?
— Саша, ты у нас где?
Голос мамы прорвался сквозь мои мысли.
— Вроде как здесь, — вздохнула я.
— А мне кажется, ты все еще торчишь на работе, — усмехнулась мама. — Ужасно глупо с твоей стороны. Ты прямо японка какая-то!
— Почему японка? — удивилась я.
— Потому что японцы горят на работе. Так и ты — сгоришь и не заметишь.
— Может, и сгорю, — рассмеялась я. — Ладно, ма, я приняла критику. Я вернулась в уютный домашний мир и пью чай. Вместе с вами.
В чем-то мама права. Моя голова работает постоянно. Даже тогда, когда от нее этого не требуют.
Может быть, поэтому некоторые вещи предстают передо мной в преувеличенном, гипертрофированном виде? Скажем, история той же Тамары Дынды.
Ну, нет! Не дам госпоже Дынде снова завладеть моими мыслями!
В конце концов, даже японцы имеют право на отдых!
* * *
Каллистратов поигрывал брелочком и смотрел на Нину. Вот чем хороши такие девочки, думал Каллистратов, так это наивным восторгом по поводу, например, этой дешевой забегаловки, которая кажется ей самым крутым ночным рестораном…
— Ты так загадочно улыбаешься, — сказала девушка.
Ну, да. Загадочно…
— Тебе это не нравится?
Каллистратов вложил в этот вопрос столько тайных знаков, что любая куда более искушенная девица не смогла бы остаться равнодушной к его голосу. Нина зарделась и опустила глаза.
— Отчего же, — пробормотала она. — Ты мне… очень нравишься!
И тут же сама испугалась признания, забавляя Каллистратова.
— Ах, деточка моя, я бы мог сказать тебе, как я… Но нет!
Чего-чего, а изображать «пламенные чувства» Каллистратов умел.
Он замолчал, и его глаза покрылись туманом печали. Начиналось самое приятное — момент игры. Каллистратов получал от этого куда больше наслаждения, чем от остального. Конечно, за все приходится платить, но зачем сейчас об этом думать?
Перед ним наивная девушка, прямо сошедшая с «романтических» страниц, глаза ее направлены на Каллистратова, и бог ты мой, как она смотрит! Конечно, грустно, что чаще всего именно ему выпадает сомнительная честь уводить наивных девиц из мира грез в мир реальности, но кому какая участь уготована, не так ли?
Это будет не скоро. Сейчас они сидят в кафе, и ее рука мирно покоится в его. Он подносит ее ручку к губам.
— Ты не договорил, — тихо напоминает она.
Он молчит.
Не потому, что не хочет продолжать, а потому, что забыл, о чем начинал говорить. Отвлекся. Слишком погрузился в свои мысли.
Опасность быть разоблаченным не слишком его беспокоила — он выкрутится, и все-таки ситуация перестала выглядеть забавной.
— Не хочешь — не надо, — неожиданно пришла ему на помощь сама Ниночка. — К тому же ты прав. Наверное, говорить о чувствах еще рано, да?
Ну, конечно! Он выдохнул с облегчением. Они говорили о чувствах! О чем еще можно было говорить?
— Ни-ноч-ка… Ах, как же ты права! Ты меня совершенно не знаешь…
— Напротив, — серьезно возразила девушка. — Я очень хорошо тебя знаю. Мне о тебе все рассказали…
В душе замерцал огонек тревоги. «Осторожно, опасность!» Ну, конечно, подруги по «маленьким лебедям» уже вволю насплетничались…
— Нина, — начал он тихо. — Я…
Она приложила пальчик к его губам.
— Влад, неужели ты думаешь, я способна поверить сплетням? — прошептала она. — Они могут говорить все, что им заблагорассудится, это никак не повлияет на мои чувства к тебе!
Что-то странное шевельнулось в самой глубине его души.
Он боялся посмотреть в ее глаза, чтобы… Ну, да. Чтобы не стать слабым под действием этой чистоты. Чтобы горькая правда не победила его…
«Что я делаю? — родился в его сознании вопрос, настолько странный для него, что он даже не прогнал его, застыв от удивления. — Что я делаю и зачем я это делаю?»
— Нина, — хрипло сказал он. — Пойдем. Я провожу тебя до дома…
— Почему? — округлила она глаза. — Впрочем, если ты так хочешь…
