Но даже ту свою первую работу он "сделал" мастерски, она не отличалась ничем от подлинных дипломов инженеров Алма-Атинского строительного института. Ненадежным оказался сам заказчик: его в горячке заложила же-на, а уж тот, спасая свою шкуру, выдал Костю Фешина.
В сентябре следующего года, с третьего курса, его и замели прямо с занятий. Но честно сказать, первые деньги за изготовление из резинового каблука рваных сапог фальшивой печати принесли немало радости и удовлетворения его легкоранимой душе. Ох и пощеголял он в ту зиму! По тем годам, когда каждая пишущая машинка была на спецучете в органах, а в праздники во всех учреждениях их сносили в особо охраняемые помещения, преступление бывшего тихоокеанского моряка считалось серьезным, и, несмотря на молодость, первую судимость, прекрасные характеристики из армии и института, он получил пять лет.
Тюрьма стала его университетом, его Оксфордом, как выражался Учитель, и вышел Тоглар оттуда со связями, которым, наверное, мог бы позавидовать и выпускник высшей партийной школы. Уже через полгода в тюрьме благодаря Учителю, державшемуся накоротке с лагерным руководством, он изготовил диплом выпускника лесотехнического института -- опять же Алма-Атинского -ближайшему родственнику начальника колонии. Рассматривая свежеиспеченный диплом, полковник расчувствовался и сказал памятную для молодого заключенного фразу: "Эх, парень, мне бы твои таланты, я бы..."
Жаль, не узнал тогда Фешин, как бы развернулся красномордый вертухай, выжимавший из сидельцев все, что мог, для личного обогащения. Костя-то знал, что бригада краснодеревщиков больше года изготовляла резную мебель из редких пород дерева для его особняка, а кузнецы ковали ограду, очень похожую на решетку Летнего сада в Ленинграде.
Много всяких документов Тоглар выправил там и начальству рангом пониже, но больше всего заказов приходило с гражданки, они и определили будущую жизнь Фешина. Благодаря стараниям с воли и расположению тюремного начальства вышел он на свободу через три года, досрочно... 5
В Ростов прибыли, как и рассчитывал Фешин, уже в темноте, когда на улицах зажглись огни. Константин Николаевич хорошо знал город, часто бывал здесь и мог, при надобности, выудить из памяти не один женский телефон, но связи эти, считай, уже оборвались, ворошить прошлое не имело смысла, да и постарели, пожалуй, давние подруги. В дороге он хотел при въезде в Ростов отпустить Андрея и пересесть на другую машину, но, оказавшись у цели, передумал. Парень внушал доверие, главное, понимал, что пассажир попался серьезный и вести себя надо без шуток, не задавать глупых вопросов. Поэтому сразу, как замелькали за окном окраины, он подсказал, куда подъехать -- в район "Ростсельмаша".
Тайник в Ростове он завел в начале восьмидесятых, еще до перестройки, по пути на отдых в Сочи. Помнится, загулял он тогда с местными приятелями крепко и чуть не перенес задуманную операцию с тайником до следующего раза, но в последний момент отложил очередное свидание и занялся делом, -выходит, судьба...
Когда появился краснокирпичный забор, опоясывающий площадку, где в ряд стояли новенькие комбайны "Ростсельмаша", пассажир попросил водителя съехать с дороги и остановиться в тени придорожных деревьев. Достав из багажника завернутые в ветошь инструменты, он велел водителю ждать, а сам направился вдоль забора и скоро завернул за угол -- в сторону железной дороги. Места для тайников выбираются надежные, глухие, желательно безлюдные -- это известные шпионские правила. Лучшие в городе места -- промышленные зоны, возле самых непривлекательных производств, тут не гуляют ни влюбленные, ни любопытные, да и утащить особенно нечего, это не конфетная, не табачная фабрика, возле которых жизнь никогда не замирает, где воруют свои и чужие, круглыми сутками, годами, десятилетиями.
Вдоль забора, почти вплотную, тянулась лесополоса, наверняка высаженная во время строительства знаменитого завода, и Фешина со стороны подъездных путей невозможно было увидеть, даже если кто случайно и появился бы рядом. Пройдя метров пятнадцать от угла, он увидел два помеченных кирпича в верхнем ряду -- тайник оказался цел. Дождавшись, когда рядом по железной дороге загрохотал очередной грузовой состав, он легко забрался на забор и несколькими ударами тяжелой кувалды снес кладку в сторону лесополосы, зубило и молоток на первом этапе не понадобились. Спрыгнув на землю, одним ударом молотка выбил из выпавшей кладки нужные кирпичи. Один из них оказался полым, и перегородки ячеек разбиты, а внутри лежал присыпанный пылью толстый пакет в вощеной бумаге.
Фешин отбросил разбитые кирпичи в глубь лесополосы, сложил аккуратно под кустами инструмент и только тогда развернул сверток; в нем хранились паспорт, военный билет и пачка денег, пять тысяч в старых, брежневских сторублевках. В ту пору немалые деньги, половина стоимости "Жигулей". Считай, годовая зарплата профессора, но не о потерянных деньгах подумалось в первый миг. Оказывается, государство трудящихся и крестьян обладало потрясающей стабильностью, ведь любому, кто прятал деньги на годы, десятилетия, и в голову не могло прийти, что они могут обесцениться или их съест неведомая никому вот уже семьдесят лет инфляция. "Вот какие рекорды, -- невесело усмехнулся Тоглар, -- должны фиксироваться в книге Гиннеса, а не то, кто кого переел, переспал, переплюнул или перекричал..."
Деньги он завернул обратно в промасленную бумагу и сунул тут же в расщелину старого тополя, а в документы и заглядывать не стал: он вспомнил, что они на имя Федина Константина Николаевича, уроженца Ленинграда. Глянув на часы, Тоглар отметил, что вся операция заняла у него лишь десять минут, и поспешил к машине. "Волга" с включенным мотором дожидалась пассажира, и повеселевший Фешин велел трогать. На вопрос водителя "Волги" "куда?" бросил:
-- В лучшую гостиницу Ростова, -- и неопределенно махнул рукой.
-- Значит, в "Интурист", -- подсказал Андрей.
Он вообще-то очень удивился, что клиент вернулся с пустыми руками и без инструмента, но вопросов больше решил не задавать -- приближалось время расчета.
Машина, ловко развернувшись, рванула в центр города, на повороте "Волгу" слегка занесло, и Константину Николаевичу в ноги ткнулась тяжелая сумка на полу, о которой, считай, он не вспоминал с самого Грозного. И вдруг его прошиб холодный пот: он представил на секунду, как возвращается с документами из тайника к машине, а ее и след простыл. Задохнувшись от неожиданного видения, Фешин откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза, потом, придя в себя, легонько расстегнул бесшумную "молнию" дорогой спортивной сумки и сунул, на всякий случай, руку внутрь -- пять тяжеленных пачек бланков бухгалтерской отчетности находились на месте.
В каждой пачке-тайнике было по два миллиона долларов образца 1990 года с защитной полосой -- тут не только заволнуешься, запросто инфаркт хватить может.
Центр города, куда направлялась машина, неожиданно оказался освещен, как в старое доброе время, и Константин Николаевич, прильнув к окошку, внимательно вглядывался в знакомый и незнакомый одновременно город, узнавая и не узнавая его, -- восемь лет прошло, как в последний раз он гостил в Ростове. Когда машина развернулась и стала на площади у гостиницы, Тоглар отдал волновавшемуся водителю оговоренную сумму и, прибавив еще столько же, сказал:
-- Спасибо, брат, выручил. Легкая у тебя дорога получилась, без шухера, фартовый ты парень. А эти пятьсот за то, чтобы ты не ездил в Грозный месяца два-три, в интересах твоей же безопасности. А насчет Чечни ты прав, война обязательно будет и совсем скоро, так что выбирай другой маршрут... -- и подал на прощанье руку.
Холл знакомой гостиницы, где не раз приходилось живать, он не узнал, впрочем, она и называлась теперь по-другому -- "Редиссон-Ростов". Оттого что появился заморский хозяин, она, наверное, и преобразилась. Пол и стены были выложены отполированным до зеркального блеска светло-золотистым итальянским мрамором, кругом красное дерево, сверкающая медь, хрусталь, изысканная мебель, живые деревья и живые цветы, картины в тяжелых резных рамах и даже небольшой фонтан под роскошной люстрой. Но он еще в машине решил ничему больше не удивляться и поэтому уверенно направился к ярко освещенной стойке, над которой английскими буквами значилось: "Ресепшен". На красного дерева конторке не было привычной таблички на русском языке "Мест нет". На вопрос, есть ли свободные номера, ему очень мило ответили, что есть, и даже на выбор, по средствам: от 150 долларов до 370. Протянув паспорт, пролежавший в тайнике почти десять лет, Фешин оформил одноместный люкс на три дня на втором этаже -- он не любил пользоваться лифтом. Поднимаясь к себе в номер по широкой, устланной ковром мраморной лестнице, он с улыбкой подумал, что вся процедура поселения заняла столько же времени, что и выемка тайника, -десять минут. Раньше, чтобы выбить номер в "Интуристе", он должен был суетиться за неделю, подключать нескольких влиятельных людей, организовать официальное письмо на имя дирекции и, конечно, дать взятку, раз в пять превышающую саму сумму за проживание. Конечно, теперь это воспринималось как бред. Не оказалось на этаже и привычной дежурной-надзирательницы, ключ от номера он получил внизу, у портье.
