руку в свои и внимательно осматривает четыре уже подживающие ранки.
Потом осторожно касается воспалённой кожи и уточняет:
— Чем это вы?..
Возмущённо фыркаю, отнимаю руку и снова наматываю на рану бинты. Чего сразу я? Вообще-то, это всё Петька.
— Да как сказать, чем… наверное, бывшим мужем. Он страшно не хотел разводиться и почему-то решил, что если воткнет в меня вилку, то суд нас поженит обратно.
Вадим удивлённо округляет глаза, в глазах мента и эксперта — естественный скептицизм. Спешу развеять сомнения:
— Да знаю я, знаю, в руке есть кости и сухожилия, их просто так не проткнёшь. Да он, в принципе, не проткнул, дырочки не сквозные…
Вздыхаю и снова натягиваю перчатку. И ладно бы кто-то помог! Но нет, всё сама…
Полюбовавшись на открытую рану, менты теряют ко мне интерес. Хучик небрежно сует объяснение в портфель, прощается и направляется к двери, эксперты вновь обсуждают что-то своё, и только стажёр, поднимаясь с Катькиной табуретки, с улыбкой интересуется:
— И что там суд, поженил?
Я на секунду перестаю ломать голову над сложной дилеммой (сослаться на шок и отпроситься до завтра или геройски вернуться к мытью полов) и рассеянно отвечаю:
— Угу. Восемь раз.
Из каморки выходим все вместе.
Менты тут же поднимаются наверх в надежде отловить для допроса (тьфу, опроса!) классную руководительницу покойного Дениса. Ну-ну, удачи им. Из наших учителей она самая злобная, даром что школа с английским уклоном (хм, может, это не совпадение?). Какая, казалось бы, разница, вот только ментов англичанка не любит до жути. По словам Гальки, это из-за того, что много лет назад у неё кто-то повесился в вытрезвителе. Что за муж, брат или сват это был, Галина не знает, чем создаёт некий повод для недоверия. С другой стороны, до того, чтобы спросить подробности непосредственно у англичанки, на моей памяти никто ещё не додумался.
Но всё-таки я надеюсь, что нервы у наших следаков закалённые, и злобное бухтение на языке Чарльза Диккенса не станет причиной глубокой психологической травмы.
С удовольствием понаблюдала бы за этой баталией — но нет, мой путь лежит в старое, ещё довоенной постройки крыло. Там занимаются младшие классы и заседает, отделившись от коллектива, директор. И если первое обстоятельство ещё можно объяснить логически — детишки, мол, весят мало, и ветхая деревянная лестница (ходить по которой я немного побаиваюсь) не должна под ними обвалиться, то второе — загадка.
Обычно мне нравится кабинет директора — цветы и папки с какими-то документами создают почти женскую атмосферу бюрократического уюта — но сейчас в нём воняет спиртягой, хоть топор вешай.
Здороваюсь и принюхиваюсь. От директора разит чем-то медицинским: пустрыником, валерианкой или настойкой пиона. У меня на спирт нюх намётанный, но нюансы не разберу, даром что бывший муж тот ещё алканавт.
Хотя от директора пахнет приятней; и вообще, ему можно. Не каждый же день в нашей школе кого-нибудь убивают. А если вспомнить про предстоящую ему увлекательную беседу с ментами, так это кого угодно выведет из себя. Бедолага.
Я тоже была под следствием и представляю, что может думать бедный Борис Семёнович. По счастью, меня судили не за убийство! Я настоящих убийц и близко не видела, в нашем блоке их не держали.
Так вот, если судить по прочитанным детективам (а более надёжных источников информации у нас пока нет) и газетным статьям, загадочные школьные самоубийства принято «вешать» или на директора, или, что более вероятно, на классного руководителя — который «не удержал», «не предупредил» и в целом «не бдил». Но англичанка уж точно не даст себя в обиду, поэтому наш директор вполне в состоянии огрести срок по какой-нибудь бестолковой статье вроде халатности.
Хотя о чём это я? У нас на повестке дня криминальный труп, а, значит, директор может быть в безопасности. Если, конечно, он не убийца — но в этом случае мне его, конечно, не жалко.
Но я не сразу огорошиваю его этой информацией — сначала отпрашиваюсь до завтра. Мне можно, у меня стресс. К тому же я на этой работе в принципе отпрашиваюсь первый раз — не люблю отрываться от коллектива.
Директор скрипит зубами и отпускает. Прощаюсь, благодарю и рассказываю о том, что, по словам экспертов, Денис Костылёв выскочил из окна не сам. Ему помогли! Сначала директор не понимает — потом до него доходит, но вместо того, чтобы успокоиться, он бледнеет ещё больше, злобно шипит на меня и принимается лихорадочно шарить в ящиках стола в поисках новой порции успокоительного.
Смущённо ретируюсь в каморку. Затем собираю вещи, выхожу и… ноги сами собой несут меня на второй этаж, в учительскую — посмотреть на ментов.
В кабинетах идут уроки, в лаборантской катастрофически мало места, так что большая, светлая комната на втором этаже — оптимальный вариант. Сюда же, при желании, можно позвать и остальных учителей. Опрашивай, не хочу. Я, пожалуй, не буду им всем мешать, посмотрю одним глазком и уйду…
Далёкий внутренний голос в глубине подсознания бухтит, что подсматривать за ментами — не лучшая мысль в моей жизни. Пожалуй, это тот самый параноидальный внутренний голос, который когда-то отговаривал меня учиться на физика, потом — идти замуж за Петьку, а после махнул на всё воображаемой рукой и теперь лишь изредка подкидывает советы. Сейчас, например, он бухтит про тюрьму.
Посылаю его дальним лесом и тихонько подкрадываюсь к учительской. Приникаю ухом к стене (к двери это подозрительно — а вдруг кто-то выйдет?), ощущаю щекой неровности краски и испускаю разочарованный вздох: в отличие от нашей каморки, в учительской неплохая звукоизоляция. Оно и понятно — между простой деревянной дверью и косяком не наблюдается зловещих щелей. А жаль.
А, может, попробовать открыть дверь?
Я нерешительно трогаю пальцем закрытую дверь и — о чудо! — улавливаю чей-то пронзительный голос:
–..это меня не колышет!
Похоже, что дело не в чуде и не в прорезавшихся у меня мистических способностях (о да: Марина-подслушивающая-пальцем), просто какая-то нервная дама с той стороны двери перешла на повышенный тон. Интересно, кто у нас такой храбрый? Орать на ментов…
И ведь это явно не англичанка — она, когда злится, срывается не на ультразвук, а на бас (наверно, специально тренировалась). Такое не повторить даже нашему физику, его потолок — это злобное шипение.
— …не хотите… — дальше следует какое-то неразборчивое бормотание (женщина, видно, слегка успокоилась — ну, это точно не англичанка, её так просто не остановишь), — тогда платите!
О-о, тут
