стремительно накатывает реакция на пережитое потрясение. Ей нужно дать выход, иначе мучительный вывих в груди никогда не встанет на место.
А Алонсо все лопотал что-то, уткнувшись лбом в запыленную весту Пеппо. И оружейник отчаянно хотел, чтобы малыш ушел, и в то же время боялся, что тот уйдет, унеся свою горячую и искреннюю радость, от которой невольно подтаивали самые острые углы застрявшего внутри ледяного осколка.
— Алонсо, — тихо и бессвязно начал он, мягко отстраняясь, — ну что ты, дружище, я не сержусь. Я рад, что ты здесь. У меня была препаршивая ночь. Я обязательно расскажу, где был, только утром.
В висках вибрировал оглушающий звон, руки мелко дрожали, и Пеппо пытался унять эту постыдную дрожь, пока мальчуган не заметил ее. Но тот вдруг выдохнул и вскинул голову, выпуская друга из объятий.
— Фух, теперь хоть усну! А то, как матушка говорит, аж сердце не на месте было. Только ты никуда больше не уходи, ладно? — вдруг добавил он строго, и Пеппо через силу усмехнулся:
— Не беспокойся, брат, меня сейчас и пинками никуда не выгнать. Иди отдыхай, тебя дядюшка спозаранку поднимет.
Алонсо убежал, еще что-то щебеча на ходу, а тетивщик повернул в замке ключ и остался стоять у двери, упираясь в доски дрожащими руками. «Ремиджи… Твоих родителей звали Рика и Жермано…»
Он гнал от себя день смерти родителей. Настойчиво старался его забыть, и милосердная память украдкой заметала осколки того дня под половицы. Он прятался за свою слепоту и почти убедил себя, что был слепым всегда. Даже сны его уже лишь изредка несли последние вспышки образов, давно утративших правдоподобие. А сегодня чертов полковник назвал ему имя отца, и тугая бечевка в мозгу разом лопнула, роняя наземь пропыленный занавес, прячущий за своими складками тот страшный осенний день.
* * *
Домик Ремиджи стоял на отшибе села у самого лодочного причала. Случайные прохожие сюда почти не забредали, деревенский шум долетал уже порядком поредевшим, и самыми привычными для Пеппо звуками были песни отца и плеск волн о причальные опоры. Поэтому его невероятно заинтересовал отдаленный рокот множества копыт, и он выбежал за ворота, чтоб посмотреть, откуда несется столько лошадей. Он так и не понял, кто были эти люди, вихрем налетевшие на их подворье.
Он помнил лишь, как рванулся обратно к дому, как жался к столбам, поддерживающим кровлю, оглушенный топотом и звоном, как заходился плачем и звал мать. Как человек в развевающихся черных полотнищах напевно тянул невероятно красивые, но непонятные слова. Как двое солдат в блестящих, как мамины подсвечники, кирасах держали за локти отца, рвущегося из их рук и ревущего никогда не слышанные Пеппо ругательства. Как в доме что-то грохотало и звенело, как с гулким дребезгом разлеталась о дощатый пол посуда.
А потом вдруг цепкие руки схватили ребенка за плечи, утаскивая за сарай, и Пеппо оказался лицом к лицу с матерью. Он не сразу узнал свою нежную матушку, мягкую до робости, улыбчивую и при любом сомнении тут же ищущую глазами отца. Эта женщина в перепачканной сажей котте, с окровавленными руками и безумными глазами совсем на нее не походила.
— Пеппино, сынок, — прошептала она, задыхаясь и до боли сжимая плечи сына, — не плачь. Сейчас не время для слез. Не бойся ничего. Тебе просто нужно сейчас же бежать в Коллине к тете Амелии. Не бойся за нас с отцом, мы справимся. Но тебе нужно уходить! Бежать со всех ног, понимаешь?
Пеппо не понимал. Не понимал, почему должен убегать в соседнюю деревню, когда его родителям, похоже, хотят причинить зло, когда эти шумные и грубые люди портят их вещи и громят их дом. Но он чувствовал: происходит что-то очень страшное. Он знал это, слыша брань отца, треск выдираемых досок и распевные заклинания человека в черном.
Вдруг раздался какой-то другой треск, будто сухая пшеница сыпалась на дощатый пол, а мать резко выдохнула и прижала Пеппо к себе, взметнув подолом котты. И мальчик дрожал, прячась в полотняных складках, вышитых полевыми цветами, пахнущих домом и любовью, а сейчас испятнанных черными разводами. И отчего-то вид лютиков и маргариток, обезображенных этими жирными мазками, лучше всех слов убедил его: все будет очень плохо. Но если он не послушает сейчас мать, то сделает только хуже. В горле задыхающейся птицей снова заколотился плач, камнем стоявший поперек груди. А мать упала на колени и сунула сыну в руки его любимого деревянного солдатика.
— Возьми, Пеппино, — отрывисто проговорила она, — он защитит тебя. Всегда и от кого угодно. А теперь беги, любимый. Не бойся. Ты сильный. Ты даже не знаешь насколько. Беги, что бы ни случилось. Не оглядывайся, не колеблись, упадешь — поднимайся, только беги!
Она шептала эти слова, словно молитву. И Пеппо оторвался от лютиков и маргариток, от запаха уходившего вчерашнего дня, вскинул голову, вбирая образ матери, обрамленный огненным заревом и расплывающийся от подступающих слез. А потом бросился бежать. Позади раздавались крики, грохот и треск пламени, едкий смрад дыма вплелся в горьковатый осенний ветер, но мальчик не оборачивался. Он несся через залитую солнцем прибрежную равнину к опушке леса, прижимая к груди любимую игрушку. Он не знал, будет ли кто-нибудь его преследовать, но голос матери эхом отдавался в голове, и Пеппо мчался, как никогда прежде.
Лес захлестнул его шелестящей сенью, приглушив настигавшие ребенка звуки гибели его мира, но Пеппо не сбавлял прыти. Сердце колотилось, разрывая грудь, стволы и кустарники плясали перед глазами, словно нарисованные на колышущемся полотне. Тракт был совсем недалеко, там, впереди, только пробежать над ручьем по шаткому мостику…
А потом сзади накатил новый звук. Пеппо не сразу различил его среди стука собственного сердца и хриплого эха дыхания. Это была быстрая поступь бегущего следом человека. Никто не окликал мальчика, не требовал остановиться. Кто-то несся по его следу, молча, будто гонящий добычу волк. И Пеппо уже знал: нагонит. Но он не знал еще, слыша мерный и ритмичный топот преследователя, что это тиканье часов, отбивающих последние его зрячие минуты.
Он пытался прибавить ходу, но силы иссякали. Вскоре к топоту прибавился звук чужого дыхания — погоня была прямо за спиной. А потом тяжелый тычок меж лопаток швырнул ребенка наземь, и Пеппо рухнул на скользкую палую листву, роняя солдатика. Он увидел лишь, как из-за спины над ним нависает длинная тень, заносящая над его головой какой-то причудливо изогнутый предмет. Странно, но в этот миг Пеппо уже не чувствовал страха. Распластываясь по земле, он оглушительно рявкнул:
— Будь ты
