— Но он знал, когда ваш отчим должен освободиться! И не мог не понимать, что Гриму известно о его романе с вашей матерью, — возразил Эрленд. — Как-то же ваш отчим про это прознал. Непременно ходили слухи.
— Вовсе необязательно. Про то, что у них любовь, в округе никто даже и не подозревал. Соседи не шушукались и так далее. Мы так и не сумели выяснить ни кто сказал отчиму, ни было ли это вообще. Скорее всего, Грим просто сам догадался.
— Но ребенок?..
— А что ребенок? Мама и Дейв понятия не имели, что она беременна.
Эрленд и Элинборг замолчали, пытаясь справиться с шоком от рассказа Миккелины.
— А что Томас? — спросил, тряхнув головой, Эрленд. — Что с ним стало?
— Томас умер. Не дожил и до пятидесяти двух. Дважды женился, дважды развелся. У него трое сыновей. Я не поддерживаю с ними связь.
— А почему? — удивился Эрленд.
— Он был как отец.
— В каком смысле?
— Прожил ужасную жизнь.
— В смысле?
— Стал таким же, как отец.
— Вы хотите сказать?..
Элинборг вопросительно посмотрела на Миккелину.
— Не умел держать себя в руках. Избивал жен. Избивал собственных детей. Пил.
— А что между ними было, между Томасом и вашим отчимом? Неужели?..
— Мы точно не знаем, — сказала Миккелина. — Едва ли это то, на что вы намекаете. По крайней мере, я надеюсь. А вообще стараюсь на эту тему не думать.
— А что он хотел сказать, я имею в виду, ваш отчим, когда лежал в могиле? «Ну давай же, пожалуйста!» — о чем это он просил? О пощаде?
— О, мы много раз об этом говорили с мамой, много-много раз, и мама пришла к определенному мнению. А я с ней согласилась.
— И на чем же вы сошлись?
— На том, что он знал, кто он такой.
— Не понимаю, — сказал Эрленд.
— Он прекрасно знал, кто он такой, что он за чудовище, и глубоко внутри понимал почему. Пусть даже никому никогда в этом не признавался. Теперь нам достоверно известно — у него была трудная юность. Но до того он был обыкновенный маленький мальчик, и даже когда вырос, связь с этим мальчиком не оборвалась. Что-то от этого мальчика осталось в его душе. И даже когда он обращался в исчадие ада и ярость и злоба его не ведали пределов, даже тогда тот маленький мальчик звал его, кричал что есть мочи, просил остановиться.
— Ваша мать была самая стойкая и бесстрашная женщина на всем белом свете, — сказала Элинборг.
— Могу я с ним поговорить? — нарушил молчание Эрленд.
— В смысле, с Симоном?
— Вы не против? Чтобы я зашел к нему, один?
— Понимаете, он никогда ни с кем не говорил об этом. За все эти годы — ни разу. Мама считала, что оно и к лучшему, притвориться, что ничего этого и в помине не было. Когда она умерла, я попыталась уговорить Симона раскрыться, но сразу же поняла, что надежды тщетны. Такое впечатление, будто он ничего не помнит — словно до того дня и не жил. Все, что было раньше, исчезло, растворилось в воздухе. Хотя, если я поднажму, он нет-нет да вспомнит что-нибудь. Но обычно он — как банковский сейф. Захлопнут наглухо. Живет в другом мире, счастливом, который сам себе выстроил.
— Так вы не против? — повторил Эрленд.
— Ну что вы, конечно нет, — сказала Миккелина.
Эрленд встал и вышел в коридор. Двери в палаты пациентов были большей частью открыты. Симон сидел у себя в комнате на кровати и смотрел в окно. Эрленд постучал по притолоке, Симон обернулся.
— Можно я у тебя посижу? — спросил Эрленд.
Не стал входить, пока Симон не позволит. Тот посмотрел на гостя, кивнул и повернулся обратно лицом к окну. На что он там смотрит?
В комнате был маленький письменный стол и рядом с ним стул, но Эрленд сел подле Симона на кровать. На столе лежали фотографии. Эрленд узнал Миккелину, а женщина постарше, видимо, мать семейства. Эрленд взял со стола фотографию женщины постарше — сидит за кухонном столом, одета в тонкое нейлоновое платье с цветным узором, какие были популярны несколько десятилетий назад, в народе их звали «экономные мешки», по названию сети супермаркетов, чуть улыбается, но выражение лица задумчивое, загадочное. Рядом с ней сидит Симон, согнулся пополам от смеха. Интересно, где снято? Похоже на кухню у Миккелины.
— Это твоя мама? — спросил он Симона.
Симон посмотрел на фотографию:
— Да. Это мама, она умерла.
— Я знаю.
Симон повернулся лицом к окну, а Эрленд положил фотографию обратно на стол. Помолчали.
— Что ты там разглядываешь? — спросил Эрленд.
— Мама сказала мне, что все в порядке, беспокоиться не о чем, — сказал Симон, не отводя взгляда от окна.
— Так оно и есть, — подтвердил Эрленд.
— Так, значит, ты никуда не собираешься меня уводить?
— Нет, что ты, никуда я не собираюсь тебя уводить. Мне просто хотелось с тобой познакомиться.
— Может, мы подружимся.
— Обязательно, — ответил Эрленд.
Замолчали, оба повернулись лицом к окну.
— У тебя был хороший папа? — ни с того ни с сего спросил Симон.
— Да, — сказал Эрленд. — Лучший на свете.
Помолчали еще.
— Хочешь рассказать мне про него? — нарушил молчание Симон.
— Да, конечно, когда-нибудь я тебе все про него расскажу, — сказал Эрленд. — Он…
Эрленд замолчал.
— С ним что-то случилось?
— Он потерял сына.
Помолчали, посмотрели в окно.
— Я только одну вещь хотел у тебя спросить, — сказал Эрленд.
— Что же?
— Как ее звали?
— Кого?
— Твою маму.
— Зачем тебе это знать?
— Миккелина мне все про нее рассказала, но так и не назвала имени.
— Ее звали Маргрета.
— Маргрета, — повторил Эрленд.
В этот миг в дверях палаты появилась Миккелина, Симон заметил ее, встал с кровати и шагнул ей навстречу.
— А как же ягоды? — спросил он. — Неужели ты не принесла мне ягод?
— Я принесу тебе ягод осенью, — ответила Миккелина. — Осенью обязательно принесу тебе ягод.
В этот самый миг в палате отделения интенсивной терапии у Евы Линд задрожали веки. В уголке глаза появилась крошечная слеза. За ней — еще одна, за ней — еще. Слезы одна за другой капали на кислородную маску, на губы, на белую простыню.
Через несколько минут Ева Линд открыла глаза.
Исландские топонимы (и даже гидронимы), в отличие от топонимов в других странах, за редчайшими исключениями совершенно прозрачны и понимаются исландцами. Поэтому в русской традиции их принято переводить — топоним «Китовый фьорд», понятный в оригинале всякому исландцу, в этой форме скажет русскому читателю куда больше, чем бессмысленное «Хвальфьорд» (традиционная транскрипция) или «Квальфьордюр» (современная фонетическая транскрипция). В настоящей книге все топонимы переведены и транскрибируется лишь Рейкьявик — в действительности такой же прозрачный топоним, как и любой другой, и означающий «Залив Дымов».
Однако современный русский читатель имеет возможность видеть эти названия в оригинале, на исландском языке, латиницей — и не только в интернете, но и побывав в Исландии. Обратный перевод, конечно, невозможен, поэтому мы сочли уместным и полезным дать здесь именной указатель соответствий русских переводов исландских топонимов и их оригиналов, как русско-исландский, так и исландско-русский. Так читатель сможет соотнести упомянутые в книге названия с картой. Для удобства чтения исландские топонимы — в подавляющем большинстве своем сложные слова — разделены дефисами на составные элементы-корни.
Напомним, что все исландские слова имеют ударение строго на первом слоге.
Akra-fjall Пашневая гора
Akra-nes Пашневый мыс (мыс, город)
Arnar-hóll Эрнов пригорок
Austur-stræti Восточная улица
Austur-völlur Восточное поле (площадь в Рейкьявике)
Ár-bær Речной хутор (район Рейкьявика)
Ár-tύns-brekka Холм Речной усадьбы
Baróns-stigur Баронская улица
Blanda Разноцветная река
Bláa lónið Голубая лагуна (курорт)
Blöndu-gil Ущелье Разноцветной реки
Borg Городище (хутор, отель в Рейкьявике)
Borgar-fjörður Городищенский фьорд
Breið-holt Широкий пригорок (район Рейкьявика)
Dύks-kot Скатертная хижина
Elliða-á Ладейная река
Elliða-ár-vogur Бухта Ладейной реки
Esja Эсья (гора)
Eski-fjörður Ящичный фьорд
Fljót Приречье (округа)
Fljóta-á Приречная река
Foss-vogur Водопадная бухта (залив, район Рейкьявика)
Frí-kirkjan Независимая церковь
Glaum-bær Веселый хутор (хутор, бар в Рейкьявике)
Goða-foss Водопад богов
