— Что ж вы другой попытки не предприняли? — поинтересовался Владимир.
— Боялся, — повторил Пересветов чуть громче. — Нет, подумал я, не рискну я больше… Вот и велел Головану следить за вами… Да он и тут обмишулился… — Евгений Александрович замолчал. На лбу его выступили крупные капли пота.
Молчал и я. В душе моей творилось нечто неописуемое. Я уже понимал, разумеется, что человек, лежавший перед нами на больничной койке, был на самом деле страшным преступником, убийцею. Или — что, может быть, еще хуже — повелителем убийцы. И он пытался погубить свою жену — мою драгоценную дочь. Но вот же странная вещь, натура человеческая! — то отвращение, что я питал к Пересветову, разбавлялось изрядной толикой сочувствия, ибо мой зять, мой предательский зять находился сейчас в состоянии более чем жалком, на границе между жизнью и смертью, и лицо его, бледное и разом исхудавшее, выглядело лицом уже не вполне живого человека.
А еще я никак не мог понять — за что же убивал он всех этих несчастных? Ну, с Ивлевым было понятно: острие, предназначавшееся для моего сердца, пробило грудь ничего не подозревавшего и никак не касавшегося всей этой истории судебного чиновника. Но как же прочие? Сахаров, Валуцкий, Неустроев?
Тем не менее я чувствовал: чтобы задать эти вопросы, мне недостанет сил. И я молчал, глядя, как преступник слабою рукою отирает влажный лоб. Владимир тоже молчал, терзаемый, как я полагал, теми же соображениями.
Но я ошибся. Мой молодой спутник был менее подвержен сантиментам, нежели я. Он всего лишь складывал в уме вопросы, на которые хотел получить ответы здесь, в этой палате.
— Скажите, вы ведь убили этих людей — Всеволода Сахарова, Юрия Валуцкого, Василия Неустроева — по одной и той же причине? — Вопрос прозвучал громко, я даже вздрогнул. — И эта причина — их сходство между собой?
Пересветов нахмурился, но не ответил.
— Понимаю, — Владимир вздохнул. — Конечно же, не только и не столько сходство между ними, сколько сходство… — Он сделал паузу.
Пересветов, не поворачиваясь к нему, закончил:
— С идеалом.
— Да-да, — задумчиво протянул Владимир. — Разумеется, с идеалом. И этот идеал, конечно, вы видели в…
— Первым и самым жестоким разочарованием была история с Севой. С Сахаровым. Боже мой, ведь поначалу мне казалось — вот он, идеал! Истинный, светлый и… — Пересветов замолчал, словно устыдившись напыщенности, и закончил совсем другим тоном — обыденным: — А однажды я отчетливо понял, что как раз Сева-то ничего общего и не имел с…
— С тем идеалом, который вы себе нарисовали, — подсказал Владимир.
— Да. Он оказался обычным корыстным мальчишкой… Он думал, что я… Словом, я просто не мог оставить его в живых… — Пересветов дышал с трудом, но голос его был по-прежнему спокоен. — Он должен был исчезнуть, да, исчезнуть. Но сделать это я тогда не решился.
— И вы нашли специалиста…
— Обратись к специалисту! — Эта фраза вырвалась у меня случайно — я услышал ее однажды из уст Владимира, совсем по другому поводу.
— Да. Я нашел Голована. О, это удивительная история! — Евгений Александрович несколько оживился, если только подобное слово было применительно к моему зятю в его нынешнем состоянии. — Она началась очень давно. Однажды — мне тогда было шестнадцать лет, господа, — я присутствовал на скачках, устроенных здесь, близ Самары… если говорить точно, в селе Землянки… устроенных не кем-нибудь, а самим графом Львом Николаевичем Толстым, да, графом Толстым. В августе 1875 года. Скачки были на пятьдесят верст. Никогда в жизни, ни до, ни после, не видал я такого скопища народу, как на тех памятных скачках!.. Скакали всего тридцать две лошади, а народу съехалось несколько тысяч… — Пересветов закашлялся, в уголках его рта проступила розоватая пена. Я приподнялся было, чтобы позвать врача, но Евгений Александрович знаком остановил меня. — Ничего, — сказал он сдавленным голосом, промокнув губы салфеткой. — Уже недолго осталось…
— Что же там произошло? На этих скачках? — спросил Владимир.
— Рядом со мною, шагах в трех, стоял один господин. Незнакомый мне господин, в нарядном белом мундире. Он с удовольствием наблюдал за скачками, громко смеялся. Собственно говоря, его громкий смех и привлек мое внимание. Так вот. Я смотрел на него, а в это время к господину подошел некий юноша, весьма скромно одетый. Юноша о чем-то спросил. Господин ему ответил, не повернув головы. И тут юноша сделал такое неуловимое движение правой рукой… Громко смеявшийся господин вдруг рухнул навзничь. Никто не понял, что произошло, таинственный юноша исчез… Один лишь я знал, что это он убил мужчину в нарядном мундире. На всю жизнь я запомнил его быстрое движение и мгновенный ослепительный блеск чего-то стального, впившегося в грудь жертве. Впившегося — и тут же исчезнувшего… — Пересветов сделал паузу и продолжил: — Этот юноша, разделавшись с жертвой, помедлил самую секунду, а потом взглянул мне прямо в глаза… И вдруг подмигнул. Да, подмигнул. После чего исчез. Я запомнил эту сцену на всю жизнь. Она снилась мне по ночам еще долгое время… — Евгений Александрович прервался и попросил Владимира: — Поправьте мне подушку, а то голова запрокидывается, мне тяжело говорить…
Ульянов мгновенно выполнил просьбу.
— Благодарю вас, — прошептал Пересветов. — Так вот. Однажды, слоняясь по городу в поисках решения задачи, которая возникла из-за Севы, я оказался в Засамарской слободе. И тут в трактире, за одним из столиков, я увидел человека, чье лицо показалось мне смутно знакомым. Он тоже обратил на меня внимание. Я узнал его. Это был тот самый юноша, снившийся мне по ночам уже много лет подряд. И он также узнал меня, да.
— Голован, — уточнил Владимир, как и раньше, утвердительно. — Переговорив с ним, вы наняли его, чтобы он убил Всеволода Сахарова.
Пересветов кивнул.
— Смерть Севы случилась у меня на глазах. После его кончины я вдруг почувствовал, как в душе моей воцарился покой. Ну, почти покой…
— Пока не появился Валуцкий, — опять-таки не спрашивая, а утверждая, заметил Владимир.
— Та же история… — еле слышно произнес Пересветов. — Та же история… Обман… Или самообман…
— И тогда вы его убили, — подсказал Владимир самым обыденным тоном. — Уже не прибегая к помощи своего подручного. Почему? Много запросил?
— Нет, я просто подумал, что если совершу это сам, то обрету покой настоящий, окончательный. Мне помстилось, что темные страсти никогда более не поднимутся в моей душе… Как вы догадались, что Валуцкого убил именно я?
Владимир пожал плечами.
— Сначала я просто понял, что убийство было совершено кем-то другим, не профессионалом, — ответил он. — Именно потому, что эта смерть выглядела как убийство, а не как кончина в результате сердечного припадка. А Голован, насколько мне удалось узнать, был мастером этого дела. Предположить, что Валуцкого, в отличие от Сахарова, убил кто-то менее опытный, было вполне логично. Потом я вспомнил, что в гардеробе в комнате Елены Николаевны меня удивила подушка, в нескольких местах пробитая чем-то острым. Складывалось впечатление, что кто-то упражнялся в нанесении удара… шилом. Ну, а подтверждение тому я получил недавно… — С этими словами Владимир извлек из внутреннего кармана шило — точь-в-точь такое же, каким орудовал Голован. — Эту штуковину я взял из вашей руки — там, рядом с магазином Федорова.
Я не мог скрыть своего удивления. Да что там, я был просто сражен! Пересветов же слабо кивнул и в очередной раз облизнул пересохшие губы.
— Меня заворожила кажущаяся простота, — объяснил Евгений Александрович так, словно речь шла о чем-то вполне безобидном. — Но — не получилось…
— Поэтому, когда произошла история с Неустроевым, вы вновь обратились к помощи Голована. Ну, а в том, что касается смерти Валуцкого, вы постарались все обставить таким образом, чтобы под подозрением оказалась Елена Николаевна, ваша жена. Кстати, вы заранее это продумали? Взяли с собою шляпную булавку, которую незадолго до этого преподнес вашей супруге нелепый, но вполне безобидный Витренко, ее платонический поклонник?
— Вовсе нет, — ответил Пересветов, хмуря брови. — Как я мог заранее все обдумывать? Я же был уверен, что мне удастся лишить жизни Валуцкого так же безукоризненно, как это делал Голован! Нет, булавка была у меня в кармане случайно. Накануне мы действительно поссорились с Леной… Я все еще был чрезвычайно рассержен, меня обуревали подозрения насчет связи моей жены с этим, как вы говорите, безобидным поклонником. Она упорно отрицала связь, но булавка ведь была неоспоримым свидетельством! Я нашел эту вещицу в гардеробе Елены, осматривая ее вещи в поисках подтверждения моих подозрений. Нашел и положил в карман. Так вот, после того как я убил Валуцкого, я полез в карман и случайно наткнулся там на булавку… даже палец поранил… Удивительно глубокая оказалась ранка, и незаживающая… До недавнего времени кровенилась… Вот тогда, когда я укололся, и мелькнула у меня счастливая мысль — представить это дело как убийство, совершенное Еленою. Я бросил булавку рядом с убитым — так, чтобы ее непременно нашел тот, кто обнаружит тело… — Пересветов замолчал и вновь закрыл глаза. Грудь его вздымалась часто и тяжко.
