Несколько раз Юдин приходил к Кропоткинскому переулку, задерживался там на минуту, чтобы посмотреть с угла улицы на флаг посольства Финляндии, и уходил. Он ни разу не решился пройтись мимо ворот посольства. Какая-то неведомая сила останавливала его, он чувствовал опасность, несмотря на абсолютное спокойствие, царившее в переулке. И всякий раз он оборачивался в задумчивости на жилой дом, высившийся напротив института имени Сербского на перекрещении Кропоткинских переулка и улицы.
«Вот бы здесь обосноваться для наблюдения», — мечтал Юдин.
Нетерпение пожирало его. Он всем своим существом ощущал близость Финляндии, но ничего не мог поделать. Казалось, что для достижения цели оставалось лишь протянуть руку, сделать шаг, но беспрепятственно этого сделать было нельзя: у финского посольства ворот стояло два милиционера, а уж Юдин знал, что такое хороший постовой МВД. Кроме того, это было не единственное посольство на улице, сразу возле посольства Финляндии было австралийское посольство, а напротив располагалось посольство Конго. И возле каждого находился вооружённый пистолетом постовой. И каждый из этих постовых наверняка имел ориентировку на Юдина. Никакое нетерпение не могло помочь прорваться ему сквозь запертые чугунные ворота. Надо было выжидать и изучать обстановку…
Вечером Юдин обязательно ехал на вокзал и перекладывал сумку с золотом в другой ящик. Он испытывал физические терзания, когда защёлкивал ящик камеры хранения и покидал вокзал. Ему всё время казалось, что ящик непременно откроется по какой-то неведомой причине и что в распахнутую дверцу кто-нибудь заглянет и обнаружит золото.
Часам к девяти вечера он ехал к Надежде.
— Ну что? — обычно спрашивала она. — Как там в твоём министерстве культуры?
— Смотрела фильм «Приходите завтра»? Вот так и у меня. То одного нет чинуши, то другого. Отфутболивают один к другому… Всё откладывают на завтра, завтра, завтра… И всё-то им не так… То тех бумаг нет, то этих… Скоро из моих заявлений можно будет библиотеку составлять…
— Ты устал…
До поздней ночи Пашка, сын Нади, ловил на стареньком радиоприёмнике «Голос Америки» и вслушивался сквозь шумы в ритмы рок-музыки, а когда он засыпал, Надя отдавалась Юдину, прикусывая себе губу, чтобы не стонать. Несмотря на всю свою простоту, она была удивительно целомудренна и никогда не снимала нижнюю рубаху. Сквозь ткань Юдин жадно ощупывал её налитую грудь, пытался обнажить её, однако Надя не позволяла ему.
— Нет, нет, нельзя, дорогой… Нельзя… Это стыдно…
«Дура», — только и думал в ответ Юдин.
Как-то раз Юдин, оставшись в квартире один, забрался в шкаф, где хранились, перетянутые резинкой документы, и нашёл паспорт Надежды. На первой страничке было написано «Исаева Надежда Петровна». Он перевернул страничку и увидел молодое лицо на фотографии.
— Исаева, — проговорил бывший лейтенант. — Стало быть, она и впрямь жена Верстака… Это ж надо, чтоб жизнь меня завела именно к ней… Очень миловидная девчонка была. Никогда не думал, что у Верстака была такая хорошенькая бабёнка. Повезло ему, чёрт возьми… Да и мне повезло… А по молодости она, думаю, просто сладенькая была… Эх, мать твою, приодеть бы её, подлакировать слегка… Впрочем, какое мне дело?..
Он снова и снова ходил на Кропоткинскую улицу и однажды разговорился, остановившись возле подъезда углового дома, с кривеньким и ссохшимся за долгие годы жизни старичком. Этого древнего старика Юдин видел уже неоднократно. Редкая, седая, с какой-то зеленцой борода, тяжёлые очки в роговой оправе. Старик всегда был одет в длинное чёрное пальто до пят, несмотря на тёплую погоду.
— Я знаю, кто тут хочет сдать комнату, — сказал старичок, потряхивая своей зеленоватой бородёнкой. — На пятом этаже спросите, справа от лестницы квартира… Я слышал, что хозяйка стеснена в средствах, так что может сдать… Её зовут Анастасия Ефремовна… Она, так сказать, из бывших, дочь белогвардейца… Только не ссылайтесь на меня, а то, сами знаете, какие у нас порядки…
— А хозяйка не удивится, что я к ней обращаюсь?
— Нет, она свой интерес знает, молодой человек. Ей бы только порядочного человека получить, а не уличную, простите, тварь.
Юдин легко нашёл общий язык с хозяйкой квартиры, хотя застать сразу её не смог, пришлось ходить туда раз пять.
— А надолго ли? — поинтересовалась она.
— У вас есть конкретные условия, Анастасия Ефремовна?
— Видите ли, — хозяйка стояла перед Юдиным посреди комнаты, одетая в строгое чёрное платье, и выглядела очень картинно и эффектно, несмотря на свой пожилой возраст, — видите ли, меня интересует постоянность. Вы понимаете? Чем дольше, тем мне спокойнее и надёжнее. А то, знаете ли, менять жильцов каждый месяц… Соседи могут истолковать неправильно…
— Проживу до Нового года наверняка, — ответил Юдин.
Она подняла нарисованные брови и что-то подсчитала. Она прошла неторопливо к шкафу у стены и взяла с полки вазочку с конфетами.
— Ах, мне бы кого-нибудь понадёжнее, — пролепетала она, показывая всем лицом, что её бы устроил иной вариант. — И если бы деньги вперёд… Вот в прошлый раз был квартиросъёмщик, такой культурный, такой убедительный. Но исчез внезапно и не заплатил за текущий месяц, а мы договаривались о том, что он ещё на три месяца здесь останется, — она развернула карамельку и бережно отправила в рот.
— Хотите до следующего лета, Анастасия Ефремовна? И всю сумму авансом? — спросил неожиданно для себя Юдин. Он видел за спиной хозяйки окно. За окном тянулся внизу Кропоткинский переулок, колыхались флаги над посольскими воротами. Лучшего места для наблюдения Юдин не мог представить.
— До следующего лета? И всё авансом? — переспросила Анастасия Ефремовна, не сразу осознав произнесённые Юдиным слова. — Конечно, молодой человек, конечно! Вот это по-настоящему деловой разговор. Угадываю в вас серьёзную личность, — она резко свела челюсти, раскусила карамель и вздрогнула, услышав громкий щелчок зубов.
Уже на следующий день Юдин с нетерпением перевёз на новое место жительства золото из камеры хранения.
— Всё! Теперь я у цели! Теперь уж скоро!
Юдин сидел на полу новой своей квартиры и тихонько смеялся. Никогда прежде он не ощущал себя столь счастливым… На квартире у Надежды Исаевой осталась только зубная щётка и несколько пар синих трусов и маек. Туда не было надобности возвращаться.
Когда Смеляков возвратился утром с работы, по улице стелился густой туман. Такого тумана Виктор не видел давно.
«Огромный город, — подумал Смеляков, — в центре никакого намёка на туман, а здесь просто сплошное молоко. Как разные миры…»
Он прошёл на кухню и первым делом поставил чайник на плиту. Спать почему-то не хотелось, должно быть, сказывалось переутомление…
В начале недели задержали вора. Летом этот человек уже проникал однажды ночью в посольство Финляндии и сумел вытащить из стоявших в гараже автомашин десять магнитол. Он не только совершил кражу, но и беспрепятственно скрылся. Финская сторона направила даже ноту в МИД СССР по этому поводу. Самым обидным в этой истории было то, что кража произошла за день до того, как были выставлены дополнительные посты в связи с поступившей ориентировкой на Юдина.
И вот примерно через месяц после прошлой кражи, преступник пришёл снова, однако на этот раз его сразу приметили и взяли с поличным, как только он полез через забор обратно. Он тут же сознался в совершении предыдущей кражи в гараже: «Думал, что в этом закуточке никогда никого не бывает, здесь всё скрыто от глаз. В прошлый раз всё так гладко прошло». Начальник службы безопасности посольства всплеснул от удивления руками: «Как вам удаётся ловить их?» И пошутил: «Вы, наверное, сами организуете всё это — и кражи, и немедленную поимку».
А сегодня задержали двух девушек, которые расклеивали листовки на щитах для театральных и эстрадных афиш. Девушкам было лет по шестнадцать — семнадцать. Виктор приметил их издалека, так как они вели себя настороженно, о чём-то шушукались и прятали что-то в карманах. Сотрудники отдела, работавшие на Кропоткинской улице в гражданской одежде, схватили девушек, когда те усердно разглаживали приклеенные конторским клеем листовки. Листовки были самодельные, написанные от руки на вырванных из тетрадки клетчатых листках. «Патриотизм состоит не в пышных возгласах, но в горячем чувстве любви к родине, которое умеет высказываться без восклицаний и обнаруживается не в одном восторге от хорошего, но в болезненной враждебности к дурному, неизбежно бывающему во всякой земле, следовательно, во всяком отечестве. В. Г. Белинский», — гласил текст на первом листе бумаги. «Хорошо рассуждать о добродетели — не значит быть добродетельным, а быть справедливым в мыслях — не значит быть справедливым на деле. Аристотель», — утверждал красивый крупный почерк на второй тетрадной страничке, оторванной от театральной афиши. В карманах девичьих пальтишек лежало ещё с десяток листков с высказываниями классиков о человеколюбии, доблести, патриотизме и любви к ближнему.
