— Что ж с ними будет? — спросил Виктор у Воронина, когда девушек увезли в машине. — Куда их повезли, Генка?
— Думаю, что в КГБ, — неуверенно предположил Воронин. — Это хоть несерьёзные, но всё же листовки.
— Тут ведь никакой антисоветчины нет, — Смеляков был взволнован. — Они же обе романтикой дышат. Ты прочитал, что в листовках было? Девчонкам просто хотелось поделиться мыслями, которые они где-то вычитали. Они надеялись, наверное, как-то по-хорошему растревожить людей, встряхнуть… Ты так не думаешь?
— Думаю… Да не беспокойся ты, Вить. Ничего с девчонками не случится. Гэбэшники ведь не олухи, всё прекрасно понимают.
— А ну как попадётся им какая-нибудь мразь, воспользуется своим служебным положением, запугает…
— И такое случается, — не стал спорить Воронин. — Уроды попадаются везде, от них никто не застрахован… Жаль, что уроды, у которых власть в руках, могут запросто жизнь человеческую сломать. Без всякой нужды, просто из сволочного желания проявить свою силу… Но тут уж… — Воронин развёл руками…
Вспомнив события минувшей ночи, Виктор вздохнул.
«Жаль девчонок… Хорошо, если обойдётся».
Он залил кипятком заварку, насыпанную прямо в чашку, и бросил туда два куска сахара. За окном медленно проявлялись сквозь туман очертания домов. Постепенно светлело.
Виктор неторопливо выпил чай. Спать по-прежнему не хотелось. Он долго сидел, задумчиво глядя в мутное окно, затем встал и, раздевшись, лёг в кровать. На тумбочке лежали три книги: «Письма к сыну» Честерфилда, «Последняя граница» Фаста и «Братья Карамазовы» Достоевского. Он взял Достоевского и открыл на заложенном месте, на сцене разговора Ивана с младшим братом Алёшей. «Не захочу я огорчить моего братишку, который три месяца глядел на меня в таком ожидании. Алёша, взгляни прямо: я ведь и сам точь-в-точь такой же маленький мальчик, как и ты, разве только вот не послушник. Ведь русские мальчики как до сих пор орудуют? Вот, например, здешний вонючий трактир, вот они и сходятся, засели в угол. Всю жизнь прежде не знали друг друга, а выйдут из трактира, сорок лет опять не будут знать друг друга. Ну и что ж, о чём они будут рассуждать, пока поймали минутку в трактире-то? О мировых вопросах, не иначе: есть ли Бог, есть ли бессмертие? А которые в Бога не веруют, ну те о социализме или об анархизме заговорят, о переделке всего человечества по новому штату, так ведь это один же чёрт выйдет, всё те же вопросы, только с другого конца. И множество, множество самых оригинальных русских мальчиков только и делают, что о вечных вопросах говорят у нас в наше время. Разве не так?»
Виктор задумался, окидывая мысленным взором своих товарищей и взвешивая, насколько написанные Достоевским слова соответствовали нынешнему положению дел.
«Да, как часто и с каким азартом мы с парнями включаемся в разговоры о мировых проблемах, об основах нравственности, о душе. Можно подумать, что нет для нас ничего насущнее, чем переустройство мира в лучшую сторону, и будто у нас есть какие-то инструменты для воплощения наших идей в жизнь… Не все, конечно, такие, не все. Взять хотя бы Андрюху Сытина, вот он всё больше о девках думает, для него нет ничего важнее и первостепеннее. Он вообще не способен говорить ни о чём другом — только женщины, только их ноги, только их попы. И кажется, что ничего-то не интересует его больше в этом мире, ни на что он не способен… А между тем, он же ещё в начале первого года службы в армии человека спас…»
Виктор вспомнил, как перед автобусом, который вёз их в казарму, перевернулся на перекрёстке «москвич» и по его корпусу побежала дрожащая жёлтая струйка огня. Водитель, вероятно, потерял сознание и не мог выбраться из «москвича». Автобус с солдатами едва успел остановиться, а Сытин уже раздвинул его тугие дверцы и выпрыгнул на проезжую часть. Пока все вертели головами и соображали, что делать, Андрей пролез, как ящерица, в перевёрнутую машину и уже тащил из неё неподвижное тело автолюбителя. Кто-то кричал ему: «Брось! Взорвёшься!». Кто-то ринулся помогать. А вечером Сытин как ни в чём не бывало привычно «травил» анекдоты, даже не вспомнив о своём поступке. Он не любил рассуждать и, пожалуй, не умел этого, его никогда не одолевали мысли о вечном, не беспокоили философские вопросы. Он просто жил. И жизнь его была полноценной.
Смеляков посмотрел на раскрытую книгу.
«Как удивительно перекликается эта сцена с сегодняшними ночными событиями, — подумал он, — молодёжь жаждет глубины жизни, не желает довольствоваться только поверхностными проявлениями. И если не находится в нашем быту возможности вершить великие дела, то пусть будут хотя бы глубокие рассуждения, которые могут лечь в основу нашей жизни… Девочки те хотели, чтобы люди вокруг них рассуждали и думали глубоко, но не нашли, к сожалению, ничего лучшего, чем расклеивать умные мысли поверх эстрадных афиш. А что ещё могли сделать две эти романтически настроенные идеалистки? Ораторствовать перед своими ровесницами, которым дела нет ни до каких философствований? Ну нет у них достойного окружения, не нашлось толковых людей рядом, только комсомольские карьеристы… Ну вот такой поганый сложился вокруг них коллектив. Бывает же такое? И придавило девчонок отчаянье. Решили идти революционным путём, листовками пробуждать в народе глубокомыслие… Смешно и грустно.»
Чуть слышно скрипнула входная дверь. Смеляков оторвал тяжёлую голову от подушки.
— Кто там?
— Это я, — отозвался мягкий женский голос.
— Кто? — он сел на кровати и отложил книгу.
В комнату бесшумно вошла Аули. Виктор похолодел от ужаса.
— Вот это номер! — голос его как-то невероятно засипел и почти исчез.
Аули была одета совсем по-летнему, в невесомую розовую блузку и розовую же юбку, колыхавшуюся при каждом шаге волнами воздушных складок.
— Ты не рад? — она приблизилась к Виктору, на ходу расстёгивая блузку.
— Я?! — голос Смелякова совсем пропал, но он продолжал говорить, выдавливая из себя шипящие звуки. — Да ты не понимаешь, что ты наделала! Меня расстреляют за такие дела!
— За какие? Что за дела? Я просто хочу любить тебя, а ты хочешь любить меня.
— Да нельзя мне! Нельзя!
Он вскочил с кровати и почувствовал, как пол накренился под его ногами. Аули взмахнула рукой, и одежда слетела с неё, превратившись в розовое облако. Тело девушки оказалось сразу очень близко, в одно мгновение заполонив собой всё пространство комнаты. Он услышал такой знакомый аромат её духов, почувствовал вкус её кожи на своих губах, хотя ещё не успел даже прикоснуться к ней.
— Нельзя! — Виктор зажмурился и оттолкнул от себя Аули, с горечью и болью осознавая, что не имеет ни малейшего права обращаться так с ней и что, в общем-то, уже поздно гнать её от себя, так как наверняка всем уже известно, что она проникла каким-то образом в общежитие. — Ты не понимаешь! Уйди! Уйди!
Он дёрнулся и проснулся…
— О чёрт! — тяжело вздохнул Смеляков. — Уснул-таки.
На полу возле кровати лежала выпавшая из рук книга. Он встряхнул головой и прислушался к себе. По телу гуляла пульсирующая волна ужаса.
— Ну, знаешь, крепко оно засело в башке, если даже во сне… Сидит, значит, страх… — бормотал он себе под нос. — Это вот так, наверное, христианские грешники сгорают в ожидании страшного суда, боясь минуты, когда их проступки станут известны…
С той ночи, когда Виктор побывал с Аули в комнатке для чаепития, он стал подчёркнуто держать дистанцию, и Аули поняла его. Иногда, проходя мимо, она подмигивала ему, дразня, цокала языком и даже громко вздыхала. Он видел, что девушка шутила, и был благодарен ей за то, что она ни разу не позволила себе нового сближения. Но воспоминания о той знойной любовной ночи время от времени накатывали на Смелякова, и он всякий раз вздрагивал, будто отшатываясь от развергнувшейся перед ним пропасти.
— Всё-таки я счастливчик, — сказал он, поднимая с пола книгу.
Он невольно снова вернулся мыслями к Сытину. После недолгих колебаний Андрея всё-таки перевели из ООДП в районное отделение милиции. А ведь он, если рассуждать объективно, совершил куда более «скромный» проступок, чем Виктор. Однако именно ему суждено быть брошенным под колёса беспристрастного Устава ООДП.
Почему? Не потому ли, что и впрямь есть судьба, властные руки которой ведут человека по начертанному пути? Ведь руководство отдела осталось в полном неведении о «неконтролируемом контакте» Смелякова с Аули. Допустим, Воронин просто по-дружески «закрыл глаза» на это. Но ведь чуть подальше работал сотрудник у посольства Австралии, и от его намётанного глаза ничто не укрылось. Однако и он не выдал Смелякова…
Судьба?
Виктор потянулся за сигаретами. За окном было уже совсем светло, шум проезжавших машин стал громче.
— Да, надо признать, что я счастливчик, и жизнь полна чудес.
