– Не знаю, – она растерянно улыбнулась, пожала плечами.
– Это твоя заслуга, – сказал Панюшкин.
– Пока, Николай Петрович! Счастливо! – И Анна побежала по протоптанной в снегу дорожке к огонькам общежития. Но тут же вернулась, подошла к нему вплотную. – Николай Петрович, ну что мне делать? Что?
Панюшкин провел рукой по свежей, прохладной щеке Анны, на секунду привлек ее к себе, но тут же отстранил.
– А мне? – тихо спросил он. – А мне?
Как часто бессознательно, сами того не замечая, мы ищем встреч с прошлым, с собственным прошлым – люди, места, письма, воспоминания...
Что за этим?
Только ли естественная тоска по былому, когда ты был молод, здоров и полон глупых, несбыточных надежд? Вряд ли. Скорее всего, за этим стоит стремление утвердиться в настоящем. А в прошлом мы просто пытаемся найти подтверждение нынешней своей правоте, пытаемся доказать себе, что если все получилось не самым лучшим образом, то вовсе не по нашей вине.
Из дневника Панюшкина
* * *
Белоконь пребывал в отличном расположении духа. Начальство не тревожило и не подгоняло, а свидетели тешили его ненасытную душу все новыми историями. Единственное, о чем жалел Белоконь, так это о том, что так мало людей оказалось тогда в магазине и он не может потолковать по душам со всеми строителями. Понимая, что в кабинете участкового обстановка не располагает к откровенной беседе, Белоконь постарался улизнуть от своего старательного помощника.
Когда он пришел в больницу, Алексей Елохин уже поджидал его.
– Привет, гражданин пострадавший! – бодро сказал Белоконь, расстегивая тесноватое клетчатое пальто; и Елохин не мог не ответить на его улыбку. – Лежи, лежи, Алексей, не надо подниматься. Должность у меня не больно высока, стерплю. Как себя чувствуешь?
– Нормально. Рана у меня так себе... Вот только потеря крови...
– Ха! Умирают, деточка ты моя, и от потери крови, так что ты еще хорошо отделался. Румянец, смотрю, играет, глаз блестит...
Белоконь хотел было продолжить расписывать отличное самочувствие Алексея, но остановился. Вид у того был все-таки неважный. Желтовато-бледное лицо, ввалившиеся щеки, частое дыхание.
– Пока вы следствие ведете, разговоры кругами ходят... Как с кем поговорили, сразу в толпе оказывается... Оно и понятно, Поселок... Говорят, будто вы сомневаетесь, что Большакова именно Горецкий с обрыва столкнул?
– Да я во всем сомневаюсь! Такая работа.
– Но ведь вы не сомневаетесь, что Горецкий меня пырнул?
– В этом – нет. Врачи убедили, свидетели рассказали, Горецкий, говорят, не отрицает, я, правда, с ним еще не беседовал!
– Он на свободе?
– Как тебе, Леша, сказать... По Поселку ходит, но какая же это свобода? Знает, что со мной ехать придется.
– А не сбежит?
– Куда, Леша? Ну куда ему бежать? Через Пролив? Там Панюшкин днюет и ночует, все ждет, пока промоина затянется, мимо Панюшкина ему никак не пройти. Он уже удирал. Думаю, снова у него такое желание возникнет не скоро.
– Как знать, – усмехнулся Елохин. – О ссоре в магазине вам, наверно, все известно?
– Все, кроме одного – что именно сказал Горецкий об Анне Югалдиной.
– Какая разница! Хамство, мат. Важно ведь не что именно сказал, а как, кому, с какой целью... Где-то в другом месте, в другой компании его слов я бы и не услышал.
– Совершенно согласен, – Белоконь сложил руки на груди, скорбно покачал головой. – Одни и те же слова могут звучать и безобидной шуткой, и смертельным оскорблением. Да, Леша, ты его хоть раз двинул по физиономии?
– Ни разу. Хотя не отказался бы... Но не успел. Сказывается отсутствие практики. Вот вы следователь, время от времени, наверно, встречаете людей, которые становятся преступниками до преступления? Подход к людям, к себе, поведение... Горецкий из таких.
– Леша, ты уверен, что так ни разу и не ударил его?
– Вон вы куда клоните... Мне ребята рассказывали – физиономия у Горецкого разукрашена, как на Рождество. Это не моя работа. Я бы не смог. Жидковат против него. Тут все ясно – Большаков над ним поработал. Там. На Проливе. Встретились они. Я высчитал по времени – все сходится. Можете не сомневаться. Кроме Большакова, никто не смог бы так его отделать.
– Ты уж прости меня, Леша, но почему ты так близко к сердцу принял то, что Горецкий сказал о Югалдиной?
Елохин быстро взглянул на следователя и откинулся на подушку, закрыл глаза.
– Только вот что... Если не хочешь отвечать, если очень не хочешь – не отвечай. Но ничего придумывать не надо, ладно?
– Чего придумывать... Не я скажу, так другие... Да и Югалдина молчать не будет. Я ненавижу Горецкого и не скрываю этого. Если он сейчас не убил Большакова, он кого-нибудь убьет потом. Не убьет – жизнь испоганит. Пока он на земле – будет поганить все, к чему прикоснется. И если вы спросите у меня, какое ему наказание присудить, отвечу не колеблясь – расстрел. Без права замены на вечную каторгу.
– Сурово, – сказал Белоконь. – Но чует мое опытное следовательское сердце – за этим что-то есть. Не верю, будто дело тут в тех нескольких словах, которые Горецкий выкрикнул тогда в магазине по пьянке.
– Анна Югалдина приехала сюда ко мне. Не к Званцеву, за которого замуж вышла, не к Горецкому, с которым познакомилась в первые же месяцы... Она приехала, чтобы выйти за меня. Но из-за Горецкого получилась отсрочка. А потом появился Званцев. И она втюрилась в него.
– Вон как... А сам сюда как попал, Леша?
– После заключения... Как это говорится... Выразил желание поработать на стройках народного хозяйства.
– За что осудили?
– Человека сбил. Ночь, дождь, туман, превышение скорости... В общем, что говорить – сбил. Мы переписывались с Анной, когда я сидел. Она приехала, узнав, что я на Проливе. Но – сорвалась. Жаль. Не виню в этом ни ее, ни себя. Не состыковались. Бывает. Но и Званцев не для нее. Он давно все знает – что хорошо, что плохо, что прилично, а что ни в какие ворота. А она в каждом случае решает как бы заново. Если чего нельзя, то у Званцева на всю жизнь нельзя, а у нее сегодня, может быть, и нельзя, а завтра – только так, и никак иначе. В этом смысле он слабак, говорю это не потому, что мне дорогу перебежал, нет... Так оно и есть.
Направляясь к дому, где жил Юра Верховцев, Белоконь с удивлением обнаружил, что волнуется. Он выяснил соотношение сил в Поселке, знал, какие пружины двигали людьми в тот вечер, всласть поговорил со многими, у него уже сложилось представление о том, что произошло в тот вечер. Но правильность догадки Белоконя полностью зависела от встречи с мальчишкой, от того, что Юра ответит на один его вопрос.
Следователь приоткрыл дверь, просунул в щель голову и, увидев на кровати парнишку, состроил хитрую гримасу, давая понять, что, хотя и должность у него весьма серьезна, сам он человек не занудливый и всегда готов поговорить легко и свободно.
– Ищу Верховцева! – доверительно прошептал Белоконь.
– Я Верховцев, – несколько растерялся от такого начала мальчишка.
– Вот тебя-то мне и надо, – зловеще сказал Белоконь и, быстро проскочив в комнату, захлопнул за собой дверь. – Как в кино, да? – спросил он уже спокойно.
– Что-то есть.
– Ну, давай знакомиться... Фамилия моя Белоконь, зовут – проще не бывает: Иван Иваныч. Следователь районной прокуратуры. Прошу любить и жаловать. Если ты не против, я присяду.
– Конечно, что вы... Садитесь, пожалуйста.
– Спасибо, Юра, спасибо. А то, знаешь, я сегодня так набегался, ног не чую, представляешь? Ну ладно, не буду тебя своими бедами удручать, как сам-то поживаешь?
– Уже лучше... А вначале неважно было... Переохладился. Врач говорит, что ноги целы будут, а вот с левой рукой дело похуже... Так что кончился ученик слесаря Юрий Верховцев. Придется на маяк смотрителем идти.
– Моя ты деточка! Глупости это, больше ничего. Я только что с врачом разговаривал. Единственное, что тебе грозит, так это лишняя неделька на больничном. И все. Можешь мне поверить, самое худшее в твоем положении – это опустить голову.
– Ладно, учтем.
– А теперь, если ты не против, давай немного о деле потолкуем. Вот скажи мне, на кой черт тебе понадобилось среди ночи с этим Горецким на Пролив идти?
– А так! Назло хотелось сделать. Вы меня в кутузку, а я уйду. И ушел. Дурость, конечно, но... так уж получилось.
– Ну хорошо, запер тебя Михалыч... Кстати, а за что?
– Тоже дурость, в общем-то... – Юра отвел глаза. – Понимаете, пива мне Верка в магазине не дала. Мал, говорит. А народ в хохот, а там еще девчонка одна была... Ну, я и психанул. Не столько из-за пива, мне его и не хотелось, в общем-то, а так, из-за этого хохота. В общем, решил я камушек в магазинное окно бросить, а тут Михалыч... Он меня за этим делом и застал. И конечно, сразу за холку... Поостынь, говорит.
– Как у тебя вышло нескладно! Ну хорошо, а почему удрал на Пролив, а не домой?
