– Горецкий уговорил. Что же ты, говорит, товарища по несчастью бросаешь? И понес, понес... Вначале я и вправду хотел домой драпануть, но он... Про дружбу плел, товарищество, прочую лабуду.
– А теперь скажи мне такую важную вещь – как вам удалось от Михалыча уйти? Как вы закрома его покинули?
– Пока я сидел там, ну... присмотрел, что оконная решетка на нескольких шурупах держится... А когда он Горецкого ко мне подселил, я тому и рассказал, что очень даже запросто можно уйти. Даже мыслю ему подбросил – подкова, мол, сгодилась бы от каблука. Он тогда шустро так разулся, зацепил за что-то набойку, оторвал ее, шурупы вывинтил и...
– Понятно. Еще вопрос... Как вы расстались с ним, как растеряли друг друга там, на Проливе?
– Сделали привал километров через пять, ну, отдохнуть сели. Он мне и проболтался, что Лешку Елохина ножом пырнул. Я только после этого понял, почему он побег затеял. И будто взбесился тогда. Ведь Лешка мой наставник, ну, вроде учеником я при нем... Всегда вместе. Парень что надо! В общем, побольше бы таких.
– Что же дальше? – Посмотрев в эту минуту на Белоконя, нельзя было даже подумать, как он насторожен.
– Злость меня взяла, что Горецкий обманом за собой потащил. Кинулся я на него, вцепился в пасть... Но, сами понимаете, силы оказались неравными. Он бока мне намял и силком заставил еще с километр за собой идти. Побаивался один остаться на Проливе, струхнул маленько, – Юра усмехнулся. – Ну а потом убежал я от него. Мы тогда по берегу шли, вдоль обрыва, и я за какой-то не то пень, не то корягу нырнул. В общем, спрятался.
– Он что же, в самом деле перетрухал? – спросил Белоконь. Улыбка, явно приятный собеседнику вопрос, готовность посмеяться вместе с парнишкой, даже словечко «перетрухал» – все должно было говорить о простоте и откровенности следователя.
– Ого! – рассмеялся Юра. – Вы бы посмотрели тогда на него! В Поселке он немногим дорогу уступал, а там, один на один с Проливом, ночью, в буран... Не поверите – стал называть меня по имени-отчеству! Представляете? Горецкий меня называет Юрием Васильевичем! Вначале я не понял, к кому он обращается, может, думаю, в темноте еще кого увидел... А это, выходит, я – Юрий Васильевич! Ну, потеха!
– А как он себя вел, когда ты спрятался? – Белоконь начал осторожно подбираться к главному вопросу.
– На одном месте не знаю сколько крутился! Звал меня, возвращался, видно, понимал, что я где-то рядом... Целую речь толкнул.
– Что же он говорил? – осклабился Белоконь.
– А! Обещал даже уехать из Поселка, если я того хочу. Представляете? Если я, Юрка Верховцев, захочу, так он, Горецкий, которого все, кроме Панюшкина, побаиваются, послушается и уедет! Потеха!
– И ты все это время его видел? – Белоконь замер.
– Какой там все время! – беззаботно ответил Юра. – Буран! А он толокся на одном месте, уходил в темноту, снова возвращался... Потом долго его не было, минут двадцать.
– После этого он подошел к тебе совсем уже близко, да?
– Да... Но не нашел меня.
– Юра, а какое там место? Опасно ходить?
– Еще как! Мало того, что обрыв метров десять, да еще эти узкие провалы в берег выдаются... Их снегом заносит, чуть не туда ступишь – и прости-прощай село родное!
– Юра, ты говоришь, злой тогда на Горецкого был?
– Он же Лешку...
– А скажи, при возможности отомстил бы ему по-настоящему?
– Д... да. Если бы такая... ну, вообще, если бы я смог...
– Юра, между нами – ты ведь смог отомстить за друга? Я видел, в каком виде Горецкий по Поселку расхаживает. Говорят, как на Рождество разукрашен. Прихрамывает, рука на перевязи... В общем-то, для здоровья ничего опасного, но разделал ты его по первое число. На тебя как на героя смотрят.
– Да ну, герой... – Юра смутился.
– Уж теперь-то Верка нальет тебе пивка кружечку-вторую, а?
– Да она мне за этого Горецкого еще вслед кружкой запустит!
– Думаешь, знает, что это твоя работа?
– А кто же еще? Больше некому.
– Как же у тебя получилось?
– Ну как... Его долго не было, потом он появился, все ближе ко мне подходил, я думал, вот-вот найдет, опять за собой потащит... И как раз в это время он повернулся ко мне спиной... А я знал, что там провал... Ну и...
– Ладно, на сегодня хватит. Выздоравливай. Вот здесь подпиши протокол, будь добр. Да, я хотел еще спросить у тебя... Почему Елохин так Горецкого ненавидит? Только из-за скандала в магазине или раньше у них что-то было?
– Конечно, было, чего там... К Елохину Анка приехала, они уже жениться собирались, а тут Горецкий полез куда ему не надо... Из-за этой Анки сбесились все. Елохин, конечно, слабинку допустил, он сам потом плакался. Слухи пошли насчет Горецкого и Анки. Что, мол, между ними что-то было.
– А на самом деле?
– Ничего не было. Ягунов слух пустил. Чреватый мужик. Лешке бы плюнуть на все это, а он к Анке пошел, выяснять начал, она его, конечно, по физиономии, ссора между ними получилась... А тут с главным инженером у нее... И Лешка вообще отставку получил. Непруха у парня, дикая непруха. А теперь еще этот дурак ножом пырнул.
– Ну ничего, я разговаривал с ним, он вроде духом не падает.
– Кто? – Юра приподнялся на локтях. – Лешка? Чтоб Лешка духом упал? Да вы что! Он мне сам говорил: хороша, говорит, девка, да, видать, не для меня. Может, говорит, и лучше, что все так вышло... Какой там лучше, если он до сих пор дрожит, когда о ней разговор заходит! Почему и в магазине драка случилась.
Горецкого Белоконь застал в общежитии. Тот лежал на кровати, положив ноги в тяжелых сапогах на железную спинку, курил, пуская над собой кольца дыма. Увидев следователя, Горецкий не торопясь сел.
– Привет, начальник! – воскликнул он почти радостно. – Вот кого я ждал – дождаться не мог, вот кто утешит душу мою, утрет слезы мои!
– Здравствуй, гражданин хороший, – сдержанно поздоровался Белоконь. Он подержался за шапку, но решил не снимать – в комнате было прохладно. – Вы в состоянии отвечать на вопросы?
– А почему это мне быть не в состоянии? – насторожился Горецкий.
– Помятый вы какой-то, побитый, обмороженный, говорят... Большое оживление вас почему-то охватило... Я уж подумал – не путаете ли вы меня с какой-нибудь поселковой красавицей?
– Вон куда гнете... Наговорил, значит, на меня кто сколько хотел?
– Точно. Никого не останавливал. Кто сколько хотел, тот столько и говорил. А вывод мой такой: если вас с собой увезу, вряд ли найдется в Поселке человек, который пожалеет об этом.
– Так уж и ни одного? – ухмыльнулся Горецкий.
– Сами знаете. Радости от вас тут никакой.
Белоконь присел к столу, сдвинул в сторону консервные банки, крошки, колбасные шкурки, сразу давая понять, что ему здесь не нравится, что разговор будет неприятный. Поглядывая на Горецкого, Белоконь мысленно примерял его к поступкам, о которых узнал за эти дни. Узкие глаза, улыбчивый рот, ровные белые зубы, видно, никому пока не удалось поубавить зубов Горецкому. Но лицо его было каким-то нервным, издерганным.
– Изучаете, начальник?
– Изучаю, – подтвердил Белоконь.
– И какой же диагноз?
– Уже судились?
– А это имеет значение?
– Двести шестая?
– Опять угадали, начальник. Злостное хулиганство.
– Хищник ты, судьбами чужими питаешься – вот тебе мой диагноз! – не удержавшись, перешел Белоконь на «ты». – Себя больно любишь. Но ты не просто свое доказываешь – нечего тебе доказывать, – тебе кажется, что утвердиться на земле можно, если только взобраться на кого-нибудь, на спину кому-нибудь сапожищами встать, вот тогда ты вроде повыше будешь.
– И как это вы все сразу решили, как это вам удалось сразу все по полочкам распихать, бирочку мне на шею повесить!
– Не надо, Горецкий. Я перед тем, как к вам прийти, два десятка человек, можно сказать, наизнанку вывернул, я знаю о вас больше, чем вы сами о себе знаете. И хватит об этом. Перейдем к делу. На вопросы в состоянии отвечать?
– Попробуем. Попытка – не пытка, спрос – не допрос.
– Дело в том, что это все-таки допрос. В заключение вам придется подписать протокол. И показания будут подшиты в уголовное дело.
– Хорошо хотя бы то, что допрос будет, надеюсь, без пытки.
– Ваше игривое настроение могу объяснить только неосведомленностью.
– Так осведомите меня, начальник, просветите меня! Только не очень долго, мне врачи запретили волноваться. Переохлаждение организма – это такая неприятная штука, если вы, конечно, что-нибудь понимаете в этом.
– По-моему, вам сейчас больше грозит перегрев, – Белоконь кивнул на бутылку в углу.
– О, не обращайте внимания, начальник! Это мы с ребятами слегка отметили мое спасение.
– Вам еще есть с кем бутылку распить?
– Мне всегда будет с кем распить бутылку.
– Не уверен, – жестко сказал Белоконь. – Ну ладно. Вы подозреваетесь...
– Ошибочка, начальник! Я не подозреваюсь. Я обвиняюсь. По статье двести шестой. Опять хулиганство. На этот раз – в магазине.
