задел. Жертва агонизировала, но убило ее погружение именно в солевой раствор и контакт жидкости с обнаженной по всей поверхности тела плотью.
Вспомнив гипотезы Сеньона, Людивина вернулась к этой теме:
– А что вы можете сказать о характере укусов?
– Как я уже говорил, наши эксперты теряются в догадках. Есть следы зубов, которые я бы назвал «нормальными», но есть и гораздо более крупные следы, которые совершенно не соответствуют челюсти человека. Мы понятия не имеем, что это может быть…
– Минутку! – вклинилась Людивина. – Вы сказали, следы «нормальных» укусов? Они остались на девушках?
– На первой – да.
– Достаточно четкие, чтобы сделать слепок? Составить портрет челюсти?
– Как раз сейчас над этим работают. Потом мы хотим разослать его всем дантистам страны, чтобы сравнили со своими базами данных, вдруг что найдется.
Людивина сжала кулак и поспешила перевести его слова для Сеньона.
– А что со второй жертвой? – снова хмуро спросил Микелис.
– На этот раз он действовал аккуратней. Должно быть, первое убийство позволило выплеснуть энергию и успокоиться. Он никуда не спешил. Связал девушке запястья и лодыжки, а затем медленно начал снимать с нее кожу, начиная от груди, но жировая масса, видимо, мешала. Тогда он перевернул ее и аккуратно снял всю кожу со спины. Мы еще ждем подтверждения лаборатории, но Юрек считает, что это из ее кожи сделано одеяние Христа.
– А потом он сбросил ее в озеро, – снова подключилась Людивина.
– Вслед за телом первой жертвы. Сначала она, наверное, барахталась или, по крайней мере, извивалась, как могла, со связанными руками и ногами. Тут мелко, и в воде столько соли, что не утонешь. Соль разъедала мясо, и от болевого шока наступила остановка сердца.
Микелис осмотрелся. Дважды крикнул, чтобы проверить акустику: звуки разносились гулко, как в соборе.
– Охранники ночью не спускаются в шахту, вы сказали?
– Нет.
– Он хотел, чтобы они кричали, – догадался криминолог. – Он получал наслаждение, слушая крики в таком огромном пространстве.
Томаш не сдержался и с нескрываемым отвращением возразил:
– Неужели человек до такой степени может наслаждаться криками? Да еще так долго? На протяжении часа или двух?
– Думаю, да. Я даже думаю, что для него это форма высшего наслаждения. Их крики – как молитвы, которые возносятся к Богу.
Томаш нахмурился.
– Простите за метафору, но это действительно так. Он играет в Бога. Он решает, кому жить, а кому умереть.
– Он не бог, – огрызнулся полицейский, – он просто извращенец, садист! Пойдемте, я покажу вам камеры видеонаблюдения, и вы сами увидите.
Сеньон и Юрек, ни слова не понявшие без перевода, немедленно последовали за Томашем.
Микелис пристально вглядывался в поверхность зеленой воды. Людивина же не отрываясь смотрела на криминолога.
Он смотрел не моргая. Казалось, что он даже перестал дышать.
Словно из него вытекла вся жизнь.
Какие мысли блуждали под его голым черепом? Что за картины вспыхивали в его мозгу? Говорили, что он способен прочесть мысли убийцы, просто изучив место преступления. Неужели сейчас он читал мысли убийцы? Разделял ли он его сексуальные фантазии? Его мерзкие желания?
Внезапно Микелис выпрямился, его лицо ничего не выражало.
Серые глаза скользнули по Людивине, и на секунду ей показалось, что она прочла в них эмоцию, от которой у нее заледенела кровь.
Ненависть.
Чистая ненависть.
Концентрат ненависти, настоящее топливо для машины смерти.
И вдруг, когда он повернулся к ней спиной и пошел вверх по лестнице, молодая женщина успокоилась.
Ненависть – это эмоция. Доказательство человечности.
В убийцах нет ничего человеческого.
Их глаза пусты. Черны.
В них лишь тьма, заполняющая их изнутри.
Как у белой акулы в момент, когда она нападает на жертву.
Она – машина для убийства.
Видео было плохого качества. Расплывчатое изображение, заметные полосы. С правой стороны кадра вдруг возникал едва различимый силуэт – скорее тень, чем человек. Тут же появлялись его руки и вырывали кабель.
Насколько можно было разобрать, голову человека скрывала балаклава, такая же черная, как и остальная одежда.
Он не выглядел особенно высоким, мускулистым или толстым. «Нормальный» мужчина, возможно, чуть ниже среднего роста. Действовал очень быстро, уверенно, камеру он приметил заранее.
– Вы храните видеозаписи, на которых видны посетители? – спросил Микелис.
– Нет, пленки стираются через несколько часов, если их специально не отобрать, – ответил с досадой Томаш.
– Ведь он знал, куда идти. Он уже приходил сюда на разведку.
– Да, возможно, он уже бывал здесь, но шахту в год посещает миллион с лишним человек!
Сеньон попросил показать записи со всех остальных камер за тот же период времени, и ему показали дюжину разных планов главного входа, парковки и задней части здания, где из-за темноты четкость изображения была значительно ниже. Наружные светильники горели слабо, вдобавок тени деревьев, качающиеся на ветру, мешали рассмотреть то немногое, что попадало на видео.
– Он точно знал, где пройти, чтобы не попасть на камеру, – заметил жандарм. – Можно мы выйдем на улицу и посмотрим, как они расположены?
Томаш распечатал вид с каждой камеры, чтобы убедиться, что они не пропустят ни одной, и все вышли на воздух, в прохладный октябрьский день, чтобы осмотреть установленное оборудование. Найдя камеру, полицейский каждый раз перечеркивал соответствующую ей распечатку.
– Проще некуда, – подытожил Сеньон, отметив одну за другой все камеры. – Они все видны любому посетителю, а чтобы увидеть последние три, достаточно обойти здание.
– Если ночной сторож не выходит из дежурки, – добавила Людивина, – то попасть в шахту – дело нехитрое.
– Вопрос в том, почему все произошло именно здесь, – сказал Микелис. – Знал ли убийца об этом месте давно? Или открыл его для себя недавно? Во Франции он убивает в укромных местах, быстро, там, где никого нет, и никогда не удаляясь от автострады, тогда как здесь гораздо больше символики и риска.
– Может, он поляк, как вы думаете? Приехал сюда, потому что хорошо знает местность?
– Вполне возможно. В любом случае я заметил у него значительные изменения в поведении. И это необъяснимо с точки зрения логики. В своих фантазиях и методах серийные убийцы обычно консервативны. Они понемногу совершенствуют их, но редко меняют.
Людивина пожала плечами:
– Ну и что это значит?
– Я не знаю. С ним что-то происходит. Он ведет себя не так, как должен.
Молодая женщина скрестила руки на груди. Мысли вспыхивали, боролись друг с другом, она анализировала все данные, осевшие в памяти, сопоставляла их и отбрасывала маловероятные гипотезы. Главная трудность была не в количестве информации – к этому она уже привыкла, – а в скорости, с которой поступали новые сведения. Убийства следовали слишком быстро, данные множились с каждым днем,
