И только когда Вера Николаевна вошла в квартиру, я заметила, что на ней просто лица нет. Вначале-то я разглядывала ее общий внешний вид, почти сраженная им наповал.
– Пойдемте, – позвала я ее, увлекая за собой, чтобы поговорить конфиденциально.
Но мы не успели преодолеть коридор, как из гостиной высунулись Виталий Сергеевич с Павлом – и тоже широко раскрыли рты, но смолчали.
– Ты еще долго, Саша? – обратился ко мне Виталий Сергеевич, быстро взяв себя в руки и даже ни разу не вспомнив ерша с медью.
Я посмотрела на часы.
– Минут пять-десять.
– Хорошо. – Они снова скрылись с Павлом в гостиной.
Детки с Лариской стояли на пороге кухни, выпучив глаза. Потом тишину квартиры нарушил звук падающей табуретки, возгласы, хватание ртом воздуха – и за спинами деток и Лариски возникла Люся.
– Вера Николаевна?! – обалдела она, забыв про рухнувшую табуретку. Наверное, Люся, как обычно, планировала долго извиняться – передо мной, Лариской, может, детками, но при виде Сениной секретарши забыла обо всем.
– Лариса, найди, пожалуйста, Вере Николаевне какую-нибудь одежду, чтобы она могла переодеться, – попросила я. – Вы уж после того, как я уеду… – обратилась я к Сениной секретарше.
– Да-да, конечно, – кивнула она. – И умоюсь… А то я так торопилась…
Тут показался Расторгуев, уже закончивший разговор и собиравшийся мне что-то объявить, но при виде Веры Николаевны тоже застыл с открытым ртом.
– Здрасьте, – только и выдавил он из себя.
– Здравствуйте, – поздоровалась Вера Николаевна, увлекаемая мною в спальню, где мы и закрылись. Вера Николаевна наотрез отказалась садиться – чтобы ничего не запачкать, опустила на пол свою обычную вместительную сумку – такую же грязную, как сама секретарша, и внушительную папку. Руки она, пожалуй, успела помыть в офисе. Бумаги оказались чистыми. Деньги тоже.
Я сунула десять пачек долларов в комод между носками и колготками, бумаги положила в кейс, потом подняла глаза на Веру Николаевну.
– Что произошло? – спросила я.
Видимо, она очень долго сдерживалась, но больше не могла. Из глаз секретарши полились горючие слезы.
– Все, Саша. Все пропало, – простонала она сквозь рыдания. – Все кончено. Сеня… Семен Григорьевич… Он никогда мне этого не простит…
– Я ничего не понимаю, – честно призналась я. Ведь она же привезла деньги, не так ли?
– Мы обсудим все, когда вы вернетесь. – Вера Николаевна, надо отдать ей должное, быстро взяла себя в руки. – Сейчас нет времени. И я не могу… Я должна вначале поговорить с Семеном Григорьевичем… Но я знаю, что все кончено… Все зря…
– Что зря? Что кончено?
– Вы обязательно поезжайте в Амстердам. Пусть хотя бы придут телевизоры. Хоть их не потеряем. Обязательно поезжайте. Проследите, чтобы все загрузили. До последнего. Количество должно точно совпасть. Два изначально наших, японских, остальные – корейские. Но количество то же, что в наших документах. Это же деньги, Саша. И… вдруг они не нашли наркотик? Вдруг он еще где-то внутри? Тогда… тогда все будет нормально. Тогда не страшно. Мы снова разберем их здесь. Это надежда. Моя последняя надежда. Хотя бы наркотик…
Я ничего не понимала. Я не сомневалась, что никаких наркотиков в партии телевизоров, за которыми я ехала, уже нет – даже если они там и были раньше. Их извлекли те, кто разбирал телевизоры в Амстердаме. Если эти наркотики там вообще когда-то лежали – ведь кореец, допрашиваемый под химией, утверждал, что они шли с каким-то другим грузом, на другом корабле. Так что же эти телевизоры разбирать здесь? Зачем? И я была против того, чтобы заниматься наркотой. Мне нужно думать о том, как лечить младшую сестру, которая уже попробовала этой отравы. И детки у меня подрастают – еще не хватало поставлять эту заразу в страну, чтобы, не дай бог, пристрастились – через год, пять лет, десять… Присвоить деньги, предназначавшиеся на оплату этой дряни, – одно дело, но ввозить наркоту в страну и торговать ею… Здесь я была согласна с Виталием Сергеевичем, категорично заявившим, что не будет с нами работать, если окажется, что фирма имеет хоть какое-то отношение к торговле наркотиками.
– Почему последняя надежда, Вера Николаевна? – спросила я.
– Дом сгорел, Саша. Все сгорело.
– Но как?..
– Все сгорело… Все, – снова и снова, как заведенная, повторяла Вера Николаевна.
– Но тогда откуда вы взяли деньги?
– Из сейфа. Это не те деньги. Я ведь заезжала в фирму. Но все кончено, Саша… Для меня все кончено… А я так надеялась!..
В дверь постучали, и появилась голова Виталия Сергеевича.
– Саша, пора выезжать, – сказал он.
Мне ничего не оставалось делать, как только тронуться в путь.
22 и 23 сентября, понедельник и вторник
Амстердам, Гамбург
Я прилетела в Амстердам. О том, что я лечу именно туда, знали только Сеня, Вера Николаевна и Лариса. Там меня никто не встречал, что было вполне естественно. Правда, Семен Григорьевич связался с капитаном «Фортуны» и предупредил о моем появлении – чтобы я появилась не как гром среди ясного неба. Хватит уж капитану переживаний.
Константин Алексеевич, получив Сенину радиограмму, меня ждал. Меня принимали как дорогого гостя. Не знаю уж, желанного или нежеланного, но радушие было налицо. Кормили, поили, демонстрировали груз. Первое, что меня интересовало, работают ли телевизоры. Мы проверили три из них в капитанской каюте. Они работали! Радости моей не было предела (нет, предел, конечно, был, но все равно было очень приятно, что мы получим не «мертвый» груз). Вот только все ли работают?.. Но проверять всю партию в капитанской каюте было бессмысленно, да и времени на это не оставалось. Я бегло осмотрела товар, можно сказать, свалившийся нам на голову, прихватила все паспорта из одной коробки, чтобы в самолете (или гостинице, или где еще у меня будет свободная минута) изучить технические характеристики и точно знать, что именно мы будем предлагать клиентам. Хорошо хоть те, кто разбирал товар, ничего не выкинули. Не буду вдаваться в детали, рассказывая о том, как ловко бравые моряки управлялись с контейнерами. Отмечу лишь, что даже меня, видавшую виды, поразила их сноровка. Господи, что же они вообще тут возят?..
Капитан был здорово расстроен тем, что груз оказался без начинки. А он так надеялся, так рассчитывал… Облом. Но я, откровенно говоря, была рада – независимо от прибылей, которые могла бы дать белая смерть мне лично.
– А если бы Интерпол у вас что-то нашел? – спросила я у Константина Алексеевича. – Вот вы тут грустите, а представьте хоть на минутку. Подумайте о последствиях! Я имею в виду для вас самого, для экипажа, не говоря уже о тех, кого убьет ввозимый вами груз.
Капитан, считая меня полномочным представителем Семена Григорьевича, его давнего приятеля и компаньона, говорил со мной достаточно откровенно. Он признался, что, как это свойственно большинству, он не думает о худшем. Надеется, что все удастся, все пройдет, и он получит прибыль. Короче, надеется на русский «авось».
– Но каково вам было, когда судно арестовали в Гётеборге?! – воскликнула я.
Константин Алексеевич пожал плечами.
Именно тогда он был абсолютно спокоен. У него вообще ничего не было. Если бы было у кого-то из ребят… Это их проблемы. Все отвернулись бы от них, каждый спасал бы свою шкуру. Но ведь все хорошо закончилось, а это самое главное.
Костя широко улыбнулся в квадратную бороду.
– А вообще я раньше был человек очень осторожный, ну просто очень, – продолжал он, углубляясь в воспоминания. – Знаете, как я начинал плавать? Нас тогда предупреждали – не торопитесь, не старайтесь все сразу – ну в смысле квартиру, машину, дачу за один год купить. Растяните на пять, хотя бы на три – и вам никто слова не скажет. И правильно. Те, кто рвачествовал, хапал все подряд, как только вставал на борт, уже давно сидят на суше, да мало того – провели немало лет за колючей проволокой. За валютные операции, еще там за что – в те годы же статья была. Был бы человек, статья найдется, как говорят, а те, кто потихонечку, полегонечку, с горочки на пригорочек черепашьим шагом… Вот видите, до сих пор плаваю.
– Но неужели нельзя обойтись без наркоты? Неужели вам мало?! – не унималась я.
Константин Алексеевич задумался.
– Да, в общем, мне уже всего хватает… Себя обеспечил до старости лет, но не выходить в море не могу… А грузы… Здесь уже не деньги, Саша, здесь – риск. Я, наверное, сейчас сам себе противоречу. То говорил про осторожность, а теперь вот про риск… В молодости слишком много осторожничал, на старости захотелось другого! Знаете, иногда говорят про людей: чем старше, тем моложе. Не помню, в каком языке есть такая поговорка. Слышал в одной из стран, но вот в какой… Ладно, страна не играет роли. А я как раз такой. Чем старше становлюсь, тем больше во мне юношеского азарта, тем больше хочется риска. Приключений, авантюр. Может, чувствую, что совсем немного осталось, и тороплюсь жить? Но, понимаете, Саша… Мне интересно!
