Горчакова внедрили туда на должность научного сотрудника, благо по специальности он был инженером-ракетчиком. Началась операция, которая должна была разоблачить предателя.
Внимательное наблюдение за Остапенко позволило обнаружить немало подозрительного в его поведении. Не реже одного раза в неделю он встречался на разных станциях метро с одним и тем же человеком. Их встречи были кратковременными и таинственными. Незнакомец быстро обменивался с Остапенко небольшими пакетами, и они тут же расходились.
Удалось установить, что таинственный участник встреч с Остапенко — пенсионер Ковальский. Сын Ковальского оказался офицером военной разведки и служил в одной из зарубежных стран.
Складывалась логическая цепочка, по которой секреты, передаваемые Остапенко старому Ковальскому, могли легко уходить за границу. Но Горчаков увидел и другое. В отделе, начальник которого ушел на пенсию, Остапенко был генератором идей, организатором творческого процесса. Его дела, энтузиазм, открытость характера никак не вязались с образом тайного агента иностранной разведки.
Поскольку у Горчакова не было сомнений, что письмо писал кто-то из сотрудников отдела, он стал осторожно разбираться во взаимоотношениях работавших там людей. Постепенно выяснилось интересное обстоятельство. Руководство института решало вопрос о том, кого назначить на вакантную должность начальника отдела. Имелось две кандидатуры. Первым претендентом считался инженер-полковник Остапенко. Вторым — инженер-полковник Катенин.
Оба офицера были однокашники по академии, дружили семьями. Катенин сделал немало для того, чтобы Остапенко перевели в институт с полигона, где он служил инженером-испытателем. Однако, внимательно анализируя факты, Горчаков сделал вывод: автором анонимки был Катенин.
Полковника пригласили в отдел контрразведки. Прижатый неопровержимыми фактами, которые собрал Горчаков, Катенин признался в совершенной подлости. Он объяснил свои действия тем, что надеялся получить должность начальника отдела. Пока идет следствие по делу Остапенко, его кандидатуру вряд ли представят на выдвижение.
Таинственные встречи Остапенко с Ковальским объяснились просто. Инженер-полковник оказался страстным филателистом. Ковальский помогал соратнику по увлечению приобретать зарубежные коллекционные материалы.
Для Горчакова анонимка и донос стали с той поры воплощением грязи, которая обволакивает людей. Формулу «Человек человеку — друг, товарищ и брат» пыталась внедрить в мораль общества официальная пропаганда, но она имела слишком слабые корни, чтобы прижиться. «Товарищ» был всегда готов предать «брата», растоптать его, если это сулило выгоды и удобства.
Но удивляло Горчакова другое: почему, признавая анонимку злом, никто не решался выбросить ее в мусор. Наоборот, в эту грязь вчитывались, подчеркивали красным карандашом самые невероятные измышления, давали задания подчиненным проверить их, докладывали по инстанции обо всем, что удалось узнать.
Постепенно Горчаков пришел к выводу, что служба безопасности в социалистическом государстве служит не столько обществу, сколько фигуре, оказавшейся на вершине власти.
В стране за семь десятилетий ее существования не было случая, когда глава партии сменился бы демократическим путем. Только дворцовые заговоры или естественная смерть вождя открывали путь к трону очередному претенденту.
Новый властитель сразу же начинал перетряхивать службу безопасности, расставляя на ключевые посты своих доверенных людей.
Ничего не изменилось в механизме сохранения власти и после распада Советского Союза. Так называемая «демократия» в России обернулась объединением высших государственных и криминальных структур. Торжественно провозглашенная гласность преобразовалась в открыто преступный информационный беспредел.
Первая волна апостолов «свободы слова» оболгала, оплевала российскую историю последних лет, осрамила достижения науки и техники, литературы и искусства, опорочила армию, органы безопасности, внешнюю разведку. Сделав это дело, подлецы скрылись за спинами тех, чей заказ так рьяно исполняли: большинство из них уехали в Израиль и США.
Дело первой волны ниспровергателей продолжили такие же подлецы, но калибром поменьше.
А деятели русской культуры, ее киты, возглавлявшие так называемые советские творческие союзы — писателей, кинематографистов, художников, композиторов, — позорно сдали свои позиции, позволили борцам за «свободу слова и нравов» открыть шлюзы порнухе, мистике, сексуальным извращениям, жестокости. С экранов телевизоров на людей полилась отупляющая дурацкая реклама. Ошеломленные зрители стали узнавать, что шоколад «Баунти» — это райское наслаждение. Ни больше, ни меньше. Новые сорта жевательной резинки стали подаваться как рождение новых звезд. Известный претендент на кресло в Государственной Думе господин Иван Рыбкин своих избирателей — Ваню и Маню — представил обществу в образе быка и коровы…
Тлен, разложение, гноеродность таились во всем, что несла с собой новая «культурная волна».
Воспринимать происходящее спокойно, тем более с юмором, Горчаков не мог. Его не смешили новые анекдоты, глубоко оскорблял треп платных скоморохов власти — хазановых, петросянов, задорновых. Его удивляло, когда зрители, на головы которых буквально лили помои, бешено аплодировали, будто не понимая, что это их самих, доверчивых и глупых, осмеивают шуты режима.
Чтобы довести народ до состояния быдла, нужно обязательно приучить его к мысли о своей ущербности, непригодности ни к чему хорошему, и тогда люди начинают смеяться над своим прошлым, над делами своих рук.
Пугал Горчакова рост числа анонимок в почте конторы. Теперь «доброжелатели» клепали на конкурентов, на тех, чьи успехи в бизнесе кому-то не нравились. Доносили друг на друга даже представители криминальных кланов в надежде избавиться от своих противников руками правоохранительных органов.
Входило в моду открытое доносительство. Представители так называемой «демократической» ориентации посылали открытые письма президенту страны. Его подбивали давить инакомыслие «железной рукой», убеждали, что замена его, «всенародно избранного», другим избранником станет крушением демократии.
Не раз и не два доведенный до отчаяния Горчаков пододвигал к себе лист бумаги, брал ручку, намереваясь вывести слово «Рапорт» и попросить уволить его. Но усилием воли сдерживал порыв. Не из боязни оказаться на вольных хлебах, а из понимания, что именно таких шагов и ждут от людей, болеющих за будущее страны и народа, ждут те, кому не по душе само существование России.
Скрепя сердце Горчаков продолжал служить, не проявляя открыто своих политических пристрастий и взглядов. Хотя понимал: требовать от сотрудников политической полиции, чтобы они стояли вне политики, столь же глупо, сколь уговаривать пловцов на соревнованиях не входить в воду.
Горчаков читал послание очередного рыцаря пера и желчи, когда загудел зуммер интерфона. Голос дежурного по управлению доложил:
— Петр Анисимович, к вам следователь прокуратуры Рыжов. Горчаков с облегчением захлопнул папку «К докладу» и отодвинул в сторону.
— Проведите ко мне, Анатолий Аркадьевич.
Горчаков знал Рыжова не первый год и понимал, что этот человек по пустякам к нему не придет.
Минуту спустя в дверь кабинета постучали. Официальное рабочее время окончилось час назад, секретарша Горчакова уже ушла домой. Полковник встал из-за стола, прошел к двери, сам открыл ее перед посетителем.
— Проходите, Иван Васильевич.
Они обменялись рукопожатием. Горчаков, высокий, плотный, глядел на Рыжова чуть свысока.
— Что вас привело?
— Надеюсь, Петр Анисимович, вы знаете, какое дело я сейчас кручу?
Горчаков кивнул.
— Пришли похвалиться удачей?
— С удачей я побежал бы к банкирам. Они обещали премию. А вы и зарплату небось вовремя не получаете.
Оба понимающе усмехнулись.
— Есть какие-то успехи? — спросил Горчаков.
— Успехи есть, но толку в них — никакого.
— Это уже интересно. Почему же нет толку?
— Могу назвать тех, в чьих интересах совершены банковские хищения. Кому нужна была смерть Порохова. Но доказать ничего не могу.
— Почто так?
— Прежде всего в законах нет понятия «компьютерное преступление». Во-вторых, главный исполнитель грабежа — Гуляев — был оформлен в штате банка как консультант. Он выполнял указания Порохова. В чем его можно винить? Деньги куда-то ушли? Это так. Но ушли по приказам Порохова. Попробуйте доказать, что дело обстоит иначе. Гуляев снимал деньги со счетов, которые ему указывал Порохов, переводил опять же на те счета, которые ему указывали. Коммерческими тайнами директор с консультантом делиться не был обязан. Обвинить, что деньги подгребала под себя мадам Калиновская, я не могу. Нет оснований. Гуляев — калека. Несчастный инвалид. Влюблен в Калиновскую. Судя по всему, состоял с ней в связи. Режь — не выдаст.
