Глава первая «В НАШУ ГАВАНЬ ЗАХОДИЛИ КОРАБЛИ»
Когда утром в воскресенье Турецкий проснулся, дочка еще сладко посапывала в своей кроватке, Ирина тоже спала. Накануне вечером, уложив ребенка, они долго сидели на кухне, разговаривали, смеялись, Турецкий в лицах изображал персонал больницы, где лежал, затем описал драку, убавив количество своих соперников до одного. Он старался придать рассказу шутливый характер, но Ирина так бледнела и волновалась, что Саша решил не травмировать ее и в конце концов свел дело к простой небольшой стычке.
Плечо, которое, слава Богу, не подвело Турецкого во время драки, теперь что-то совсем раскапризничалось. Ирина осмотрела рану, перевязала ее и взяла с мужа слово, что завтра он весь день проведет дома.
– Смотри, кончится тем, что тебе ампутируют руку, что тогда будешь делать? – так она пыталась его припугнуть, хотя и понимала, что это почти бесполезно.
Они решили, что спокойно проведут воскресный день дома, Саша почитает дочке вслух, поиграет с ней в разные игры, затем все вместе пообедают. Таких тихих выходных давно уже не бывало.
Засиделись за полночь; малышка тоже никак не соглашалась отправляться спать и в конце концов задремала в кресле.
Утром первой проснулась дочурка; она перебралась на родительскую кровать и растолкала папу. Саша попросил ее полежать тихо и не будить маму.
– А я пойду займусь завтраком.
Он вышел на кухню. Утро, не в пример вчерашнему, было солнечное и ясное. Под стать погоде было и настроение. Светло и уютно на кухне, светло и радостно на душе у Турецкого. Тягостные проблемы остались где-то там, во внешнем мире. Даже рука почти не болела, хотя действовать главным образом приходилось все же здоровой правой. Пока «его женщины» не встали, Турецкий поставил на плиту чайник и, весело насвистывая что-то себе под нос, вынул из холодильника сыр для гренок.
По старой холостяцкой привычке, возясь на кухне, он любил слушать радио, потому и сейчас почти машинально крутнул ручку старенького репродуктора, висевшего на стене с тех самых пор, как он получил эту квартирку на Фрунзенской набережной.
– В нашей «Гавани» сегодня постоянные участники Юрий Чернов и Григорий Гладков, их грубоватый мужской юмор облагораживает обаятельнейшая и симпатичнейшая Ирина Муравьева, – раздался из репродуктора знакомый голос Эдуарда Успенского.
Турецкий улыбнулся – как он вовремя успел. Это начиналась его любимая передача «В нашу гавань заходили корабли». Он пошел в комнату, чтобы позвать Ирину, но увидел, что та еще спит, задремала и дочурка, уткнувшись личиком в мамино плечо. Саша осторожно прикрыл дверь и на цыпочках вернулся на кухню.
– А вот еще письмо из Калужской области, из города Сухиничи, – говорил тем временем Эдуард Успенский. – Иван Петрович Бакланов, который там живет, прислал нам очень интересный вариант песни «Девушка из Нагасаки». Мы ее уже не раз исполняли, но тут есть целый лишний куплет.
– Как интересно, Эдуард Николаевич.
– Сейчас мы ее споем. Но Иван Петрович вот что еще тут нам пишет: «Дорогие ведущие. Я очень прошу вас спеть эту песню так же хорошо, как пел ее мой брат Николай». Дорогой Иван Петрович! К сожалению, мы не слышали, как пел ваш брат, но постараемся спеть как можно лучше».
– Я готова, Эдуард Николаевич.
Турецкий не мог сдержать улыбки, когда Эдуард Успенский затянул:
У ней такая маленькая грудь
И губы, губы алые как маки.
Уходит капитан в далекий путь,
Не видя девушки из Нагасаки.
Эта песня заставляла вспомнить дом на Третьей Мещанской, дворовую шпану, игру в чижа, разбитые футбольным мячом стекла первых этажей. Он даже стал мурлыкать песню себе под нос, вторя Успенскому.
– А вот еще одно письмо, на этот раз из города Князева Владимирской области. Нам пишет учительница русского языка и литературы. Да-да, Ирина Владимировна, не удивляйтесь. Между прочим, очень трогательное письмо. Я просто не могу удержаться, чтобы не прочитать его целиком.
– Прочитайте, Эдуард Николаевич.
– «Дорогой Эдуард Николаевич», – ну я от себя добавлю: – и Ирина Владимировна. – «Я очень люблю вашу передачу. Сразу вспоминается лето, которое я провела в Москве. Это был тот год, когда проходил Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Я гостила у своей родственницы, и мы познакомились с двумя мальчиками. Звали их очень необычно – Скронц и Пупотя, тогда еще не прошла мода на разные смешные прозвища. Я тогда была скромница (да и осталась такой на всю жизнь) и не смогла признаться Косте (он же Скронц), что влюбилась в него. Он так, конечно, ни о чем и не догадался. А мне он снился затем много лет. Но я не знала ни его адреса, ни фамилии, и все, что у меня осталось, – это старая фотография, на которой изображены все мы.
Я высылаю вам слова той песни, которую мы пели когда-то вместе (помню я, к сожалению, только два куплета)
На улице дождь идет, слякоть бульварная,
Острыми иглами всю душу гнетет,
А девушка милая, в платьице беленьком,
В туфельках беленьких по грязи идет.
И вот вы лежите, больная, голодная,
Туфельки белые стоят возле вас.
Белые туфельки, белое платьице,
Белое личико – словно алмаз.
Вы, наверно, не поверите мне, но я никогда не забывала Костю. Он был такой благородный, умный, добрый, похожий на рыцаря или на мушкетера.
Недавно эта фотография попалась мне на глаза, и я снова все вспомнила. Костя по кличке Скронц или его друзья, если вы слышите меня, отзовитесь. Валентина Андреевна Лисицына, город Князев».
Успенский еще что-то говорил, затем зазвучала песня, краем уха Турецкий продолжал слушать что-то жалостное о «новых туфельках», которые были куплены богатым купцом. Но радужное настроение испарилось мгновенно, в голове билось только: «Скронц и Пупотя», «Скронц и Пупотя» и еще: «Старая фотография, а на ней – все мы. Валентина Андреевна Лисицына, город Князев».
Гренки начали подгорать, но очнулся Саша не от запаха. Из прихожей раздалось какое-то настойчивое попискивание. «Пейджер!» – сообразил Турецкий, на ходу вытирая руки, и бросился к куртке, в кармане которой по-прежнему лежало чудо электроники. На экране появилось зловещее сообщение: «Пупок вызывает Скронца».
«Неужели тоже услышали?» – подумал Турецкий.
За один миг он проиграл в голове всю картину: «Есть фотография, где изображены Скронц и Пупотя почти сорок лет назад; давно, конечно, но все же это очень важная нить. Второе: преступники также слышали сообщение по радио, и им оно также показалось важным. Третье: жизнь учительницы русского языка из Князева в опасности».
Что делать?
– А проводили передачу, как всегда, наш бессменный редактор Элеонора Филина… – продолжало нестись из репродуктора.
– И писатель Эдуард Успенский, – эхом подхватил женский голос.
Турецкий подскочил к телефону и стал звонить на радио. Там долго не снимали трубку – воскресенье, черт бы его побрал! Наконец женский голос не очень любезно, но все же без озлобления объяснил, что передача «В нашу гавань заходили корабли» идет в записи и никакого Эдуарда Успенского сейчас на студии нет. Когда же Турецкий попросил дать его домашний телефон, ему значительно менее любезно объяснили, что это не входит в компетенцию радиостанции.
Дальше началась настоящая полоса везения. Турецкому удалось дозвониться до закрытой адресной службы милиции, дежурный сидел там и в выходные и смог сообщить Турецкому интересующий его телефон. Затем оказалось, что Эдуард Николаевич дома и что письмо у него под руками. Так Турецкий выяснил, что учительница русского языка Валентина Андреевна Лисицына проживает в доме номер пятнадцать по улице Алексея Фатьянова.
– Понимаете, – сказал Турецкий, – это очень важная информация. Мы некоторое время назад напали на след преступников с такими кличками, но их никто никогда не видел. Очень может случиться, что они отзовутся и также заинтересуются старой фотографией. Я вас очень прошу, не давайте больше никому этого адреса.
В ответ раздался так хорошо знакомый по радиопередачам насмешливый голос Эдуарда Успенского:
– Вы же не можете по телефону доказать мне, что вы действительно знаменитый Саша Турецкий из прокуратуры. Мне приходится верить вам на слово. А вдруг вы на самом деле и есть этот самый Скронц или Пупотя и не хотите, чтобы адрес попал в руки милиции?
– Разумеется, все может быть, – ответил Турецкий, которому было сейчас совсем не до шуток. – Даже если бы вы увидели меня лично и я предъявил вам свое удостоверение, это и тогда бы не было гарантией того, что я – Турецкий, а не Скронц. Удостоверение может быть и поддельным. Так что как хотите.
– В вашем голосе есть что-то внушающее доверие, – хмыкнул Успенский, – хотя профессиональный мошенник должен как раз очень располагать к себе и выглядеть абсолютно честным, но это я так, между прочим. Я буду нем как рыба, даже если ко мне нагрянут Скронц вместе с Пупотей.
