Белый побледнел, сделавшись по-настоящему белым, выжал сцепление и воткнул первую передачу.
Грязная салатовая "ауди" медленно покатилась вперед.
Кабан еще раз затянулся своим окурком и выбросил его в окно, целясь в бензиновую лужу. Окурок ударился об асфальт сантиметрах в двадцати от растущего мокрого пятна, подпрыгнул и замер. Высунувшийся из окна почти по пояс Кабан открыл рот, чтобы выругаться, но тут вдоль дороги потянуло ветерком, окурок неуверенно качнулся и, набирая скорость, покатился прямо в лужу.
- Ходу! - крикнул Кабан, падая на сиденье, и в это же мгновение бензин вспыхнул.
Чадные языки пламени взметнулись к небу, почти совсем заслонив изуродованный автомобиль. Через несколько секунд простреленный бензобак взорвался с глухим кашляющим звуком, и "десятка" мгновенно превратилась в дымный костер.
- Теперь наш мент точно попадет на небо, - сказал Кабан, поднимая стекло. - Будет там ангелам штрафы выписывать за нарушение правил полетов и не правильный переход облаков.
На заднем сиденье неуверенно заржали, а Белый сумел лишь выдавить из себя бледную тень улыбки.
- Ну, чего скисли? - спросил Кабан. - В штаны наложили, бойцы? Ничего, через полчаса в кабаке сидеть будем. Бабок - во! - он хлопнул себя по туго набитому внутреннему карману кожанки, - немеряно.
Вон туда давай, направо, в тот проезд. Пора избавляться от этого корыта, а то оно такое зеленое, что у меня скулы сводит.
- Да, - подтвердили сзади, - машина, конечно, заметная.
- Да оно, пожалуй, и хорошо, - сказал Кабан. - Пусть ищут эту жабу. Другой такой уродины, наверное, во всей Москве нету, так что найдут быстро. Хоть какая-то радость мусорюгам. Вот здесь останови.
Белый уже и сам увидел припаркованный у обочины джип. Номера на джипе были незнакомые - не то фальшивые, не то попросту снятые с какого-то другого автомобиля. Кабан отсоединил от автомата пустой магазин и передал оружие на заднее сиденье. Там оба автомата сложили в спортивную сумку. Гильзы, которыми был густо засыпан весь салон, собирать никто не стал.
Четверо плечистых парней в кожаных куртках выбрались из провонявшего табаком и соляркой нутра зеленой развалюхи и неторопливо пошли к джипу, игнорируя испуганные взгляды прохожих. Из расстегнутой спортивной сумки, которую нес один из них, нагло высовывался ствол автомата. Кабан очень любил такие моменты. Ему нравилась трусливая ненависть, сквозившая во взглядах встречных пешеходов, а еще больше он любил наблюдать, как отворачиваются при приближении его бригады постовые менты, принимаясь с озабоченным видом разглядывать небо, как будто в ближайшее время можно было ожидать воздушного налета. Ощущение вседозволенности и безнаказанности вызывало у него эйфорию, по сравнению с которой производимый кокаином эффект казался сущей ерундой и забавой для младших школьников. Это была сила, это была, черт возьми, власть, и другой жизни Кабан не хотел ни за какие деньги. Ну, может быть, потом, когда в дверь постучится старость...
Они забросили сумку с оружием в багажник и с удобством разместились в просторном салоне джипа. В машине было тепло - видимо, ее пригнали сюда совсем недавно, - и приятно пахло натуральной кожей сидений и хорошим табаком - не дымом, а почему-то именно табаком, словно сиденья были набиты не губчатым поролоном, а отборными табачными листьями.
- Оба-на, - жизнерадостно сказал Кабан, плюхаясь на переднее сиденье и немедленно закуривая, - вот это жизнь! Вот это, мать ее, жизнь! Заводи, Белый, поехали отсюда на хрен.
Ключ зажигания торчал в замке. Белый запустил руку под руль и повернул ключ. Мотор завелся почти беззвучно.
- Вот это жизнь! - повторил Кабан, и джип мягко тронулся с места.
Когда машина с бандитами отъехала метров на пятьдесят, куривший под прикрытием коммерческого киоска прекрасно одетый мужчина с ослепительной внешностью героя-любовника и чуть тронутыми сединой висками уронил сигарету себе под ноги и вынул из кармана небольшую пластмассовую коробочку с торчащим из нее черным стерженьком антенны. Больше всего коробочка напоминала трубку мобильного телефона, но на ней имелась всего одна кнопка, расположенная не на передней панели, а на торцевой стороне коробки рядом с антенной. Эта кнопка была красного цвета и сильно выступала из корпуса пульта дистанционного управления.
Обладатель красной кнопки выглянул из-за киоска, отыскал глазами удаляющийся джип, коротко кивнул вслед ему головой, словно прощаясь, и большим пальцем утопил красную кнопку на пульте.
Там, где только что был джип сверкнул огонь, вспухло клубящееся черно-оранжевое облако, над которым кружились, разлетаясь в стороны, какие-то рваные железные ошметки, и Кабан вместе со своей бригадой в мгновение ока перенесся на небеса в полном соответствии с теорией, которую совсем недавно развивал перед Белым.
Глава 18
Илларион Забродов отжимался от пола, пытаясь убедить себя, что не слышит настойчивого стука в дверь.
У соседа с третьего этажа начался очередной запой, случавшийся с ним с завидной регулярностью раз в два месяца. Это событие обычно длилось примерно неделю плюс-минус два дня и сопровождалось массой более или менее безобидных чудачеств, на время объединявших население подъезда в один сплоченный коллектив, настроение которого колебалось от решимости дать достойный отпор пьянице и дебоширу до сдавленного хохота, вызванного каким-нибудь особенно удачным цирковым номером упомянутого пьяницы.
На этот раз запойным соседом овладела навязчивая идея поближе сойтись с Илларионом и, как он выражался, "охватить его культурно-массовой работой". В переводе на русский язык эта туманная фраза означала регулярные и настойчивые попытки споить Забродова, и не просто споить, а вызвать на соцсоревнование - кто кого перепьет. Илларион сопротивлялся этому натиску уже четвертый день с несгибаемым упорством.
В последние две недели его сильно тянуло к народным песням и эксцентрическим трюкам, и именно по этой причине он вел простую жизнь аскета. Он возобновил свои утренние пробежки и даже увеличил их продолжительность, свел количество выкуриваемых сигарет до полутора-двух штук в сутки и всякий раз, когда в голову начинали лезть посторонние мысли, падал на пол и отжимался до полного изнеможения, которое наступало, увы не сразу.
Илларион отжимался на кулаках и делал вид, что не слышит настойчивого стука, доносившегося из прихожей. Сегодня запойный сосед превзошел самого себя - судя по часам, мирно тикавшим на книжной полке, он барабанил в дверь уже шестую минуту подряд, в то время как раньше его хватало на две, от силы три минуты непрерывного стука.
Илларион позволил себе слегка расслабиться и подумать о том, что произошло. Почему он, уже немолодой и, казалось бы, начисто лишенный детских комплексов человек, всегда умевший очаровать любую женщину, вдруг сделался робким и косноязычным именно тогда, когда все зависело от того, что и как он скажет? Причем речь шла не об интрижке, не о мелком происшествии, которое пройдет и забудется через год - речь шла о Татьяне.
Отжимаясь на сжатой в кулак левой руке, Илларион поймал себя на том, что все-таки думает о Татьяне и, сев на пол, беспомощно развел руками: на чем, спрашивается, ему поотжиматься еще, чтобы перестать думать?
В дверь продолжали стучать.
- Семь минут, - вслух сказал Илларион, бросив взгляд на часы. - Совсем офонарел, бродяга!
- Открывай, Забродов! - донеслось из-за двери. - Я же знаю, что ты там!
Илларион встал и вышел в прихожую.
- А откуда ты знаешь, что я тут? - с интересом спросил он через дверь.
- Ты что, черт возьми, пьян? У тебя же свет во всех окнах!
- Да, - уважительно сказал Илларион, открывая дверь. - МУР - это серьезно! От МУРа не спрячешься, МУР из-под земли достанет и из-под воды выудит...
- Ну, понес, - проворчал полковник Сорокин, входя в прихожую. - Ты почему не открываешь?
- А у меня депрессия, - искренне ответил Илларион, замаскировав свою искренность шутливой интонацией. - И вообще, мой дом - моя крепость, хочу открою, хочу - закрою...
Его шутливый тон, похоже, не обманул Сорокина.
Полковник бросил на него быстрый взгляд из-под озабоченно нахмуренных бровей и решительно принялся раздеваться.
- Хмуриться не надо, лада, - сказал Илларион, принимая у полковника пальто.
- Какая я тебе лада? - огрызнулся Сорокин, причесывая перед зеркалом редеющие волосы. - Твоя лада в больнице сидит, врачи ее никак из палаты выманить не могут. Это ты ей скажи, что хмуриться не надо, а я уж как-нибудь сам разберусь, хмуриться мне или плясать.
Он резко дунул на расческу, придирчиво осмотрел ее и спрятал в нагрудный карман пиджака.
Илларион проводил его в комнату, на ходу натягивая рубашку, и усадил в кресло, предварительно сняв с него стопку книг.
- Бумаги-то, бумаги, - проворчал Сорокин, усаживаясь. - Как на школьном дворе в день сбора макулатуры.
