Последовало молчание.
— Ну-ка идем прогуляемся, — вставая, сказал Герардо.
— Нет, не пойду.
— Да ну, пойдем, не будь…
— Нет.
— Пожалуйста.
В его голосе звучала просьба, и она подняла глаза.
— Я хочу сказать тебе что-то важное, — прошептал он.
Было рано, и холодный ветерок дул с севера, приводя в движение листья, ветки и траву, облака и пыль, края одежды, полу халата, челку загрунтованных волос. Мельницы вдалеке были лишь призрачными тенями. Герардо шел рядом с ней, засунув руки в карманы. Они проходили мимо заборов и домов, и Клара думала, какие же там картины и кто их пишет. Лесок остался слева. Пахло цветами и скошенной травой. Птицы начинали свой собственный звуковой рассвет.
— Там камеры, — сказал Герардо. Это были его первые слова. — Поэтому я не хотел говорить в доме. В углах стен спрятаны камеры. Если не присмотреться, их не видно. Они все записывают, даже в темноте. Потом Мэтр просматривает записи и отбраковывает позы, жесты и методы. — Он скривил рот и неохотно улыбнулся: — Наверное, теперь он отбракует меня.
— Сам… Мэтр?
Она не хотела задавать самый важный для нее вопрос, но ее сердце колотилось так сильно, что, не сводя глаз с Герардо, она почти могла слышать его стук.
— Да. Что с того, что тебе об этом скажу я… Ты, наверное, знала об этом с самого начала. Тебя будет писать сам Мэтр, лично Бруно ван Тисх. Это он тебя нанял. Ты будешь одной из фигур коллекции «Рембрандт». Поздравляю. Ведь этого ты больше всего хотела, так ведь?
Она не ответила. Она действительно хотела этого больше всего. И вот оно. Получилось. Она достигла своей цели, своей главной цели. Однако это известие пришло вот так, во время прогулки в халате по этой дурацкой сельской местности, из уст этого бездаря, этой бестолочи, этого тупицы, которого у нее уже не было сил ненавидеть.
— Я никогда не видела самого ван Тисха, — произнесла она, чтобы что-то сказать.
— Ты видела его со дня приезда в этот дом, — усмехнулся Герардо. — Мужчина, сфотографированный со спины, портрет которого висит в столовой, — это он. Снимок сделал какой-то знаменитый мужик, Стерлинг, по-моему, его зовут…
Клара сосредоточенно вспоминала силуэт того человека спиной, погруженного в темноту, который так привлекал ее внимание со дня приезда в этот дом, эту молчаливую трагическую фигуру с черными волосами… Как же она раньше не догадалась?
Ван Тисх. Мэтр. Тень.
— Мэтр сделает на тебе последние штрихи, дружочек, — пояснил Герардо. — Ты не рада?
— Рада, — ответила она.
Взошло солнце. Первые проблески золотыми лучиками проползли за спиной у Клары. Деревья, деревянные заборы, дорогу и ее тело омыло светом, и они отбросили тень. Герардо шагал, засунув руки в карманы, уставясь в землю. Он заговорил словно сам с собой:
— Знаешь, мы с Юстусом уже довольно давно готовим эскизы для Мэтра и Стейна. Для коллекции «Рембрандт», к примеру, мы уже поработали над двумя фигурами, не считая тебя. И с некоторыми мы могли «прыгнуть в пустоту», но все они вовремя тормозят. Всегда тормозят. Мы с Улем могли дойти с тобой до края, но мы думали, что ты затормозишь, как вчера вечером… Если бы ты снова уступила сегодня утром, ты бы остановила весь процесс! Какого черта ты не затормозила?
— Почему ты не пошел до конца?
Голос Клары был невозмутим. Герардо посмотрел на нее, но ничего не ответил.
Клара вдруг почувствовала, что не может сдержать гнев. Она излила его медленно, не сводя с него глаз:
— С самого начала ты только старался меня испортить. Вчера во время перерыва ты сказал мне то, что не должен был говорить… Ты раскрыл мне метод, которым пользовался Уль!..
— Знаю! Я просто хотел тебе помочь. Я боялся, что мы можем сделать тебе больно!
— Почему ты просто не писал меня, как Уль?
— У Уля в этой игре преимущество.
Ей показалось, что, если б Герардо подумал, прежде чем говорить, он бы прикусил язык. Его лицо вдруг залилось краской. Он отвел глаза.
— Ну, я хотел сказать, что я не такой… Юстусу ты никогда не могла бы… Ладно, это тут ни при чем… Я хотел сказать, что с тобой ему легче притворяться, вести себя холоднее, чем я. Поэтому он с самого начала взял инициативу на себя.
Она в замешательстве смотрела на него. Казалось невероятным, что Герардо намекнул на склонности своего коллеги, чтобы оправдать свои собственные ошибки.
— Нам нужно было создать вокруг тебя атмосферу постоянных приставаний, — продолжал Герардо. — Сексуального шантажа и слежки. С того самого времени, как тебя наняли в Мадриде, отдел искусства старался, чтобы ты ощущала, что за тобой следят. Мы с Юстусом по очереди ходили по ночам к дому и заглядывали в окно спальни. Мы шумели, чтобы ты проснулась и нас увидала. У отдела по уходу за картинами были указания давать тебе другие объяснения, более успокаивающие. Так у нас был фактор неожиданности на тот случай, когда мы решим, как сегодня, провести по тебе более резкий мазок. Потом по утрам мы разыгрывали ссоры, чтобы ты поверила, что Юстус — противный тип, злоупотребляющий своим положением с женщинами-полотнами. На самом деле Уль — прекраснейший человек… Все это тесно связано с той картиной, которую мы тобой пишем. Это полотно Рембрандта, только я не могу сказать какое…
— Указания поступили прямо от Мэтра, правда? — Клара не сводила с глаз Герардо свои желтоватые загрунтованные, безбровые глаза без ресниц. — По поводу сегодняшнего «прыжка в пустоту». Ван Тисх хотел добыть из меня какое-то выражение, так ведь? — От отчаяния и злости она едва могла говорить. Сделала передышку и набрала воздуха. — И ты запорол весь рисунок. Все запорол. Я уже выходила утром… Я была уже почти нарисована, почти готова, а ты!.. Ты взял меня, смял, превратил в комок бумаги и выбросил ко всем чертям!
Она подумала, что плачет, но заметила, что глаза сухи. Лицо Герардо стало похоже на бледную маску. Дрожа от злости, Клара Добавила:
— Поздравляю, дружочек.
Она развернулась и зашагала к дому. Теперь ветер ударял ее в другой бок. Она услышала его голос, он был все дальше и дальше, все тоньше и тоньше:
— Клара!.. Клара, пожалуйста, постой!.. Послушай!..
Она, не оглядываясь, ускорила шаг, пока наконец голос не пропал. Многоугольные облака затягивали раннее солнце. Когда она подошла к дому, Уль стоял на крыльце. Он остановил ее жестом и спросил, где Герардо.
— Идет сзади, — неохотно отозвалась она.
И тогда заметила, как на нее смотрел Уль. Его маленькие, искаженные по законам геометрической оптики стеклянными темницами глаза часто моргали. Клара поняла, что он очень взволнован. Художник медленно заговорил по-испански:
— Секретарь ван Тисха звонить только что… Ван Тисх едет сюда.
Она чувствовала жуткий холод. Сильно терла руки, но холод не проходил. Она знала, что холод никак не связан с тем, что на ней только короткий халатик, еле закрывающий бедра: ее загрунтовали защитным слоем с бело-желтой основой, и, как любое профессиональное полотно, она привыкла переносить самую неприятную температуру. Холод шел изнутри, он был напрямую связан с только что полученным известием.
Ван Тисх. Едет. Его приезда ждут с минуты на минуту.
Трудно описать переживания полотна в преддверии приезда великого мастера. Клара старалась придумать какое-нибудь сравнение, но в голову ничего не приходило: актера не сшибает с ног тень великого режиссера; никогда никакой ученик не будет испытывать такой дрожи перед учителем, которым он восхищается.
Боже мой, она вся дрожала. Чтобы Уль не видел, что она стучит зубами, она вошла в дом, походила по гостиной, сняла халат и встала в простую эскизную позу, почти войдя в состояние «покоя».
Там, перед ней, была фотография мужчины со спины.
О том, как выглядел ван Тисх, люди узнавали только по его изменчивым снимкам в журналах и репортажах. О его характере Клара тоже толком ничего не знала. Художники и полотна много говорили о нем, но на самом деле их мнения не имели под собой никакой основы. Однако она чудесно помнила впечатления тех, кто действительно его видел. Вики, например, которая ходила на некоторые из его классических лекций, утверждала, что было впечатление, будто перед тобой — автомат, нечто, лишенное собственной жизни, чудовище Франкенштейна, созданное самим чудовищем. «Но его создатель забыл наделить его жизнью», — добавляла она. Два года назад в Бильбао ей удалось познакомиться с Густаво Онфретти, одним из самых значительных полотен-мужчин в мире. Выставлявшийся в баскском музее «Гуггенхейм» в картине «Святой Себастьян» работы Ферручолли Онфретти прошел через руки ван Тисха в другой религиозной картине — «Святой Стефан». Она спросила его о встречах с великим художником в Эденбурге. Аргентинская модель окинула ее бездонным мрачным взглядом, а потом сказала только: «Ван Тисх — твоя тень».
