— Скажите-ка, — я ищу возможность просто поболтать, — вы всегда держите в сумке фрукты?
— Я взяла этот банан внизу, в холле, специально для вас, — отвечает Эмили улыбаясь и снова протягивает мне банан, чтобы я его доел. — Но раз вы спрашиваете, то да. Дети цыган в Москве все недоедают, а младшие не получают ничего из тех денег, которые им удается выпросить у прохожих. Я покупаю то, что могу себе позволить, а остальное потихоньку краду из гостиниц для иностранцев. Бананы — самые питательные фрукты.
— А персонал гостиниц не возражает? — интересуюсь я, развеселившись от такой сценки: Эмили прячется в роскошных вестибюлях и тайком ворует фрукты с серебряных подносов.
— Никаких проблем с ними не возникает. — Она выбрасывает кожуру в корзину для мусора и начинает ловко застегивать на мне пальто. — Все меня знают. Я — тот самый американский врач, который собирает бананы и раздает презервативы. И пожалуйста, не надо шутить. Я все эти шутки уже слышала, причем в двух вариантах: по-английски и по-русски. Хотя совершеннейшая правда: бананы иногда выполняют двойную функцию — они являются прекрасным дидактическим материалом в моей работе.
— Я встретился с парочкой цыганских детишек в подземном переходе, — кисло сообщаю я. — Один из них стянул у меня часы.
— Надеюсь, вам, по крайней мере, удалось сохранить кошелек, — сочувственно говорит она. — Они удивительно проворны. Несколько лет назад один такой ребенок и у меня часы украл, а также кольцо, которое было мне очень дорого. С тех пор я не ношу украшений.
— Но вы собираете для них фрукты.
— Никогда не отчаивайтесь, если речь идет о детях. — Эмили осторожно поднимает мою больную руку и засовывает ее в пальто между двумя пуговицами. — Это мой руководящий принцип. Если и есть хоть что-то, что заставляет меня продолжать свою работу, так это то, что большинство моих пациентов — дети. Вы готовы?
У меня такое чувство, что я прождал целую вечность.
— Полностью, — отвечаю я. — Ведите меня.
Полицейского в холле уже нет, точно так же как нет и следа джипа на пляже. Мы с Эмили идем к океану, пока не доходим до сырого песка у самой воды, где сворачиваем налево. Луна освещает наш путь. Мое страстное желание увидеть Андрея быстро сменяется чувством неловкости. Я был слишком занят его поисками, чтобы продумать предстоящий разговор. Самое худшее — ему уже известно, что наемники Лимана ответственны за убийство Дженны, и он так и не рассказал мне об этом из чисто эгоистических соображений или по причине собственной виновности. Если это так, я никогда его не прощу. Но если он не знал о Лимане, я просто не могу понять, почему Андрей так и не связался со мной, вне зависимости от того, что произошло между мной и Катей, или от того, насколько он стыдился своей кражи.
— Андрей ведь никогда не говорил вам, что он гей, верно? — спрашивает Эмили, прерывая ход моих мыслей.
— Нет. — Я смущаюсь.
— И из-за этого вы на него сердитесь.
— Мне все равно, кто с кем спит, — натянуто отвечаю я. — Но мы долгое время были друзьями. Он должен был рассказать мне.
— Он хоть раз солгал вам? — уточняет она. — Или вы просто сделали предположения, которые вам больше нравились?
Я вспоминаю, что Андрей говорил мне во время нашей встречи в Риме: мой взгляд на мир настолько закоснелый, что я далеко не всегда вижу людей и вещи такими, какие они на самом деле.
— Дело не только в том, что Андрей не признался в своей ориентации, — оправдываюсь я. — Есть и другие вещи, о которых он умолчал, куда более важные.
— А вы никогда ничего от него не скрывали?
Только тот факт, что я предал Дженну, одного из его близких друзей, переспав с Катей, его сестрой. Я не отвечаю.
— Позвольте задать вам один вопрос. — Эмили отскакивает в сторону, так как волна норовит залить ей туфли. — Вы с Андреем были в одном бизнесе, верно?
— Более или менее. — Я с облегчением меняю тему разговора.
— Он упоминал, что часто звонил людям, которых никогда в жизни не видел, и договаривался об обмене акций или облигаций стоимостью в сотни миллионов долларов всего лишь на основе одного телефонного звонка.
— Примерно так финансовые рынки и работают на уровне крупных предприятий.
— Мне трудно понять это. Когда клиника купила ксерокс, мне пришлось подписать договор, в котором было тридцать страниц.
— Верхушка финансового рынка похожа на английский мужской клуб, — отвечаю я, радуясь возможности наконец-то и себя показать специалистом. — Ваше слово — вот ваши облигации. Нет ничего хуже, чем поставить под удар свою репутацию.
— Именно к этому я и веду. Андрей не считал, что ваш мужской клуб готов принять людей, отличающихся от большинства. Ваш друг боялся за свою репутацию.
— Но, похоже, он преодолел этот страх, — раздраженно возражаю я.
— Мне не нравится ваш тон.
— А мне не нравится, что вы пытаетесь оправдать Андрея.
— Я не пытаюсь его оправдать. Я пытаюсь объяснить. — Эмили делает глубокий вдох, а потом громко выпускает воздух из легких. — Прежде чем мы доберемся до дома Андрея, я должна вам кое о чем сообщить.
— И о чем же?
— У Андрея СПИД.
— О Господи. — У меня такое ощущение, будто мне заехали ногой в живот. — Но он в нормальном состоянии?
— Нет. Иначе меня бы здесь не было. В августе я поставила ему диагноз: африканская лимфома. Это тяжелый рак лимфы, связанный с ВИЧ/СПИДом. Лечение в США лучше, чем в Москве, поэтому я определила Андрея в больницу при университете Стоун Брук — здесь, на Лонг-Айленде. У них хорошая программа лечения онкологии, вызванной СПИДом, и я знакома с некоторыми сотрудниками.
— Но почему он тогда не в больнице? — Я задаю этот вопрос, но растущее чувство непоправимого уже подсказывает мне ответ.
— Лечение не помогло ему, — мягко говорит она. — Врачи в Стоун Брук выписали Андрея в качестве любезности, чтобы он мог умереть в более комфортной обстановке.
Слезы брызнули у меня из глаз. В памяти всплывает образ из тех далеких дней в «Кляйн», еще до Школы бизнеса: Андрей улыбается во весь рот, после того как я не глядя передал ему пас, его волосы мокрые от пота, а лицо раскраснелось от удовольствия. Не знаю, сумею ли я пережить еще одну утрату.
— Вон там. — Эмили показывает на оранжерею вдалеке, на вершине покрытой травой дюны, и берет меня за руку, чтобы отвести туда. Я не хочу идти, боясь увидеть побежденного болезнью, умирающего Андрея.
— Идемте же, — настаивает она. — Очень важно попрощаться.
Ступеньки ведут к крыльцу. Я вытираю лицо рукавом, а Эмили открывает раздвижную дверь, и мы оказываемся в кухне с цементным полом. За шестиугольным металлическим столом сидит крупный негр в зеленом костюме хирурга, пьет диетическую колу и читает газету при свете голой лампочки без абажура. На столе, у его локтя, находится крошечный монитор. Звук приглушен, но я слышу, как женский голос выводит незамысловатую мелодию а капелла. Когда мы заходим, мужчина смотрит на нас.
— Никаких изменений. Я дал ему лекарство двадцать минут назад. Сознание то возвращается, то пропадает.
Эмили проводит меня в гостиную с очень высоким потолком. Стены из шлакоблоков пересекает ржавая труба, ее ответвления изогнуты под немыслимыми углами и усеяны датчиками с разбитыми стеклами. Мы поднимаемся по алюминиевым ступеням на затемненный балкон, где Эмили тихо стучит в дверь, прежде чем открыть ее.
Андрей лежит на больничной кровати, рядом с ним, на стойке, висит капельница, а к металлическому изголовью прикреплен баллон для газа. Прозрачные полиэтиленовые стенки кислородной палатки размывают черты его лица. Он будто съежился, на глазах у него повязка, а на голове — бледно-голубая вязаная шапочка. Приоткрытое окно впускает морской воздух, марлевые занавески трепещут на ветру. Церковные свечи мерцают на подоконнике, на мраморной полке над фальшивым камином и на полу из мореного дуба. У дальнего конца кровати сидит миссис Жилина; она сжимает руку Андрея в своих руках и тихо напевает.
— Я вас уже не раз предупреждала, — шепчет Эмили, присаживаясь на корточки, чтобы подобрать две еще яркие, но уже оплывающие свечи с пола возле кровати. — Кислород тяжелее воздуха. Он опускается вниз. Вы же пожар устроите.
— В этом доме гореть нечему, — холодно отвечает миссис Жилина. — Арендовать его было ошибкой. Он уродлив.
— Вы уже встречались? — спрашивает Эмили, переводя взгляд с миссис Жилина на меня.
— Встречались, — говорит миссис Жилина и бросает на меня равнодушный взгляд.
Я собираюсь спросить ее, почему во время нашей последней встречи она сказала, что не знает, где находится Андрей, но понимаю, что сейчас неподходящий момент. Я пришел сюда повидаться с Андреем, а не разбираться в ее постоянной лжи.
