— Значит, он не был задушен? — спросил я.
— Я этого не говорил. — Малютка-доктор хихикнул. — Может быть, лицо было более синим и более отекшим, чем просто от пьянки. Ведь убийце пришлось немного ослабить нейлоновую петлю, когда он тащил Килвуда в ванную и там вешал на крюк, так что обстоятельства смерти резко изменились, и синева и отек от удушья могли и исчезнуть.
— Черт меня побери совсем, — не выдержал представитель американского консульства. — Можно лопнуть от злости!
— Почему же убийца вообще затеял это лже-повешение, коль скоро делом этим так плохо владел? — спросил я.
— По его понятиям, он им вполне владел. По его понятиям, он все сделал как надо. В сущности, так оно и есть. Но остались небольшие огрехи. У него не было медицинского образования — я же вам сказал, это одна из самых сложных сфер в нашем деле.
— И тем не менее вы совершенно уверены, что Килвуд не покончил с собой.
— Абсолютно уверен!
— Однако зачем было убивать Килвуда? После его признания для этого вроде бы уже не было оснований, — сказал я.
— А кто знал об этом признании? — Вернон обвел всех торжествующим взглядом. — Вот ведь в чем вся штука! Кто бы ни прятался в доме Килвуда — я исхожу из того, что ни один из присутствующих здесь и сейчас не был убийцей Килвуда, хи-хи-хи! — он ничего не мог знать о его признании. — Вернон явно забавлялся. — Если Килвуда в самом деле задушили, то при вскрытии я обнаружу кровоизлияния в конъюнктивы и в кожу головы. Причем очень интенсивные кровоизлияния. Или же вообще никаких.
— Этот доктор сведет меня с ума, — шепотом сказал мне приезжий чиновник из министерства финансов и вытер платком лицо.
— Как это — «вообще никаких»? — спросил Лакросс, улыбаясь улыбкой Иова.
— Все зависит от того — есть еще кофе? Да? Прекрасно! Пожалуйста, еще чашечку. Все зависит от того, было ли орудие удушения, то есть нейлоновый шнур, туго натянуто все время или же временами отпускалось. Спасибо за кофе, дети мои.
— Короче говоря, — уточнил я, — если шнур был все время туго натянут, вы должны обнаружить особенно много крови.
Вернон опять захихикал.
— Наоборот! Если шнур был туго натянут, очень туго и рывком, я вообще не найду крови.
— М-м-м-м-м-м!.. — промычал американец из консульства.
— Что с ним?
— У него насморк, — объяснил Руссель. — Почему же вообще не будет крови?
— Потому что в этом случае все кровяные сосуды будут внезапно пережаты и кровь не сможет больше поступать в голову. Это же ясно как день, — разве не так, дети мои?
— Конечно, ясно как день. Простите, доктор, — сказал Руссель.
— Но вполне может быть и так, что шнур не был затянут рывком и с силой! Ведь убийца задушил Килвуда не в постели — если удушение вообще имело место, — а в ванной комнате. Обратите внимание на эти куски кала там, возле ванны. В постели же никаких следов кала мы не видели. Следовательно, смерть наступила в ванной — с этим и связано опорожнение кишечника. Все это убийца весьма умно продумал. Но не до конца. — Вернон умолк, прихлебывая кофе. Потом опять зашагал по комнате, вещая: — Гортань, вероятно, тоже может быть повреждена.
— Ага, — заметил я.
— Но не обязательно! Удушение, как я уже сказал, весьма щекотливое дело. Если вообще можно говорить об удушении. Кое-что указывает на это, признаю́. Я обнаружил под гортанью явный след удушения. Он проходит горизонтально и особенно ярко выражен на шее сзади. При вскрытии я могу также обнаружить переломы щитовидного и перстневидного хряща…
— Прекрасно, чудесно! — в ироническом восторге воскликнул Лакросс.
— …но опять-таки не обязательно! Обычно таких переломов не обнаруживают.
— This guy is driving me nuts,[14] — сказал американец из консульства.
Вернон одарил его детской улыбкой.
— Доктор, давайте отвлечемся пока от причины смерти. Что вы скажете о времени ее наступления? Можете ли сейчас сказать что-нибудь конкретное по этому вопросу? — спросил Руссель.
— Ну, это тоже весьма запутанная история. Трудно, трудно…
— Почему это трудно? Вы приехали в половине шестого. К тому времени, когда вы увидели труп, он уже окоченел или еще нет?
— Нельзя ли мне еще немного сахара… Спасибо. Частично — да. Челюстные мышцы. Шея и руки, ноги и ступни — еще нет.
— Значит, Килвуд был убит меньше, чем за пять часов до того.
— Это еще вопрос.
— Почему это? — Руссель даже присвистнул. — Через пять часов наступает полное трупное окоченение.
— Это вы говорите! Другие говорят нечто другое. Ну, хорошо, при нормальной температуре среды действительно через пять часов. Однако температура воздуха в этой квартире не была нормальной, особенно в ванной комнате. В ванной очень тепло, вы все это признаете, не правда ли? Итак: может быть, Килвуд был убит за пять часов до моего прихода, но полное трупное окоченение из-за повышенной температуры воздуха еще не наступило, дети мои. Кроме того: окоченение начинается вовсе не с челюсти, оно начинается с сердца. А как мне это определить до вскрытия?
— Мы знаем, что Килвуд во всяком случае в пять часов утра был уже мертв. Потому что именно в пять утра мы нашли его мертвым. Вы приехали в пять тридцать. Были ли на трупе пятна? — спросил Лакросс.
— Я не нашел ни одного.
— Следовательно, не прошло еще трех часов…
— Минуточку, дети мои, минуточку! При быстрой смерти, например, при удушении, кровь свертывается хоть и быстрее, но в первые двадцать четыре часа вновь разжижается, поэтому в таких случаях трупные пятна появляются позже. Хотя с другой стороны…
Рикар из министерства финансов издал громкий стон.
— Ну, ладно, дорогой доктор, — мягко сказал Руссель. — Пожалуйста, укажите нам — при всех оговорках и неточностях — самый ранний и самый поздний момент смерти Килвуда.
— Но я не могу назвать точное время! И никто не может!
— Ну хотя бы примерно.
Вернон проворчал:
— Примерно — значит, вы разрешаете мне до часа отклонения в ту или другую сторону?
— Да.
— Тогда я сказал бы, что Килвуд умер не раньше ноля часов тридцати минут и не позже часа тридцати. Это однако означает…
— …что он мог умереть и уже в половине двенадцатого и только в половине третьего, ясное дело, дорогой доктор, — сказал Руссель.
— I’ll be a son of a bitch,[15] — сказал американец.
Вернон, не понимавший ни слова по-английски, радостно ему кивнул.
А Лакросс сказал мне:
— Кстати, все ваши образцы почерков мы передали нашему эксперту.
— И что же?
— Он абсолютно исключает, — даже при условии, что письмо с угрозами было написано искаженным почерком, — что хотя бы один из собранных вами образцов совпадает с почерком того письма, — ответил Луи Лакросс.
Я резко повернулся и вышел из ванной комнаты, пересек спальню и оказался на балконе. Там я долго дышал полной грудью, крепко вцепившись руками в парапет. Если бы я еще хотя бы секунду слушал все, что там говорилось, я бы созрел для дурдома. Я стоял и смотрел на глубокую, зеленую долину Граса. В мерцающем воздухе цветники парфюмерных фабрик переливались всеми оттенками фиолетового, красного, желтого, голубого, белого и оранжевого. Вид открывался поистине прекрасный, а у меня на душе было так тошно, как не было еще никогда в жизни.
— Карин, — сказал я жене, — я хочу с тобой развестись.
— Повтори это еще раз, — сказала она.
Она была в халатике, небрежно причесана и не подкрашена, она не знала, что я приеду, и на ужин был только сыр и пиво. Мы с ней сидели визави за обеденным столом в гостиной, было девять часов вечера и в гостиной горели четыре высоких торшера с большими шелковыми абажурами медового цвета.
Я повторил:
— Я хочу с тобой развестись, Карин. Мне очень жаль, но я тебя больше не люблю и не могу больше с тобой жить. Я хочу с тобой расстаться.
— Из-за другой женщины?
— Да, из-за другой женщины.
— У тебя к щеке прилип кусочек сыра, — сказала моя жена. — Смахни. Я знала об этом уже тогда, когда ты приезжал сюда в последний раз. Меня не обманешь.
— Я люблю эту женщину, Карин, — сказал я и показался сам себе гнуснейшим подлецом и ничтожеством, кем на самом деле и был, но я не мог ничего с собой поделать, в самолете я тысячу раз все обдумал. — Эту женщину я люблю, — еще раз повторил я.
— Эту мерзавку. Связывается с женатым человеком…
— Она не знала, что я женат. Но потом я ей сказал.
Карин допила свой стакан и налила себе еще. Потом закурила сигарету и разглядывала меня сквозь прищуренные веки.
— И тогда она заявила: если ты не поговоришь со своей половиной и не выложишь ей все как есть, я тебя больше не приму в постели, так было дело?
— Нет, не так.
