— Что делается, Борис Иванович?! — фальшиво пропел Скубилин. — Что же такое происходит?
— Все интриги Ильина и Авгурова. Но сегодня не это главное. Сначала надо довести до конца со Съездом. Чтоб никаких претензий со стороны гостей, делегатов… Потом будем разбираться!
— С жалобой насчет моей бывшей дачи не решили?
— Ильин взял ее себе. «Для подготовки проекта заключения…» замминистра круто перевел стрелку. — Где у тебя вечером поезда с избранниками?
— По Каширскому ходу… — Скубилин пустил скупую мужскую слезу. — Надо ехать. Служба есть служба! А что еще остается, Борис Иванович. Хочешь, не хочешь, а надо, хоть прошлая ночь вся была на ногах!
— Тут ты прав, Василий! Держись.
Скубилин положил трубку. Оставил остывший чай.
По телевизору давали дневник съезда. На экране возник председатель мандатной комиссии.
Скубилин прибавил звук.
Оратор привычно рубал:
— Убедительно раскрыты… научный анализ… по-ленински откровеннно и глубоко… — Покадив генсеку, оратор дальше курил фимиам всем подряд. Нерушимая дружба… Совершенствование социализма на многие годы вперед…
Скубилин вырубил съезд, подошел к шкафу, принялся экиппироваться по-генеральски.
Звонок замминистра его расстроил. Но не настолько, как можно было предположить.
После разговора с начальником КГБ Скубилин первым делом встретился с милицейским хозяином аэропорта «Шереметьева». За бутылкой коньяка было выработано судьбоносное решение…
Расстановка сил в борьбе с Ильиным и его командой вот-вот должна была круто измениться. И не в пользу Авгурова и Ильина.
Очень скоро! Сразу после прилета Авгуровой с Кипра…
АВГУРОВА
Самолет из Ларнаки в Москва вылетал поздно ночью.
Новые друзья Авгуровой — Сократис и Нина Романиди — приятные, интелегентные люди — привезли ее в аэропорт с вечера. Прямо из ресторана.
В аэропорту супруги извинились. Они не могли ждать начала регистрации и посадки. Утром обоим следовало быть на службе: ему — в отделении Общества дружбы «Кипр-СССР», ее ждали в партийной школе в Никосии, она преподавала тамошним слушателям основы марксистской философии.
— К сожалению, нам никак не удалось подыскать себе замену на завтра… — Выпускники Университета Лумумбы, они говорили по-русски с едва заметным акцентом.
— Ничего, я одна прекрасно уеду!
Она действительно не нуждалась в них.
Днем вместе с Сократисом и Ниной они зашли в небольшой ювелирный магазин, поблизости от их дома, на Платия Элэфтэрияс — с неброской вывеской и с перламутрово-белой, похожей на рис, крупчаткой на витрине, нанизанной на нити и уложенной кольцами.
Здесь продавался самый крупный дорогой жемчуг.
— О, Нина! Сократис! — В магазине их уже ждали.
Романиди проверили отобранный заранее товар.
Авгурова отсчитала требуемую сумму.
Жемчуг упаковали в целофановые пакеты. Теперь они были с ней здесь, в аэропорту «Ларнака», в сумке…
Было начало марта, вечер выдался исключительно теплый.
Они еще посидели втроем за столиком в открытом кафе, на крыше здания аэропорта.
Красные черепичные крыши вдали напомнили Авгуровой Израиль. Как и смуглые кипрские школьники. Они садились в автобусы. В руках дети несли транспаранты.
Сократис объяснил:
— Школьники протестуют против турецкой оккупации острова… Но туркам это как дробь слону! Турция и Израиль — сейчас два главных мировых палача на Ближнем Востоке!
Новые друзья придерживались жесткой ориентации времен Московского фестиваля демокатической молодежи в Москве, на котором они познакомились. Теперь многое из того выглядело как анахронизм. В Союзе этого особо не придерживались.
Авгурова попыталась сменить разговор:
— И это не опасно для детей? Вот так… С плакатами!
— Вообще — то у нас спокойно. По крайней мере так было. Пока не открылся великий этот морской путь из Лимасоли в Хайфу… Ты уж нас извини!
Супруги неодобрительно относились к последним веяниям в регионе, к транзитникам из Союза в Израиль, к заигрыванию Комитета сторонниц антивоенного движения с сионистским государством.
Сократис заметил серьезно:
— Им дай палец, они всю руку отхватят! Я эту публику знаю. Поставили всех под ружье! Вы небось насмотрелись…
— Было…
Она сидела расслабленная. Ни о чем серьезном думать не хотелось. На израильских военных она действительно насмотрелась. И в Иерусалиме, и в Тель-Авиве…
В субботу они заполняли центральные улицы — солдаты, офицеры — все, до генерала, в одинаковой форме, все друг с другом на «ты» и по имени.
Горбоносый гид все об этом рассказал.
«Йоси…» — так мог обратиться солдат к генералу Иосифу Пеледу, которого из-за его фамилии русскоязычная печать называла не иначе, как Иосиф Сталин.
«Арик» — к легендарному Ариэлю Шарону.
Гид объяснял им все очень подробно.
Агурова не очень прислушивалась, но тем не менее что-то застряло.
— Эти солдаты, — напрягал своих слушательниц гид, — знают, против кого они воюют и что им грозит в случае поражения — поголовное истребление! Армия, не умеющая ходить строем, разрешающая солдату сдаться, разгласить военную тайну под угрозой смерти или насилия… — Он мотивировал: — Шифры сменят. Коды тоже. Если солдат останется жив, его обязательно вытащат из плена, обменяют одного к десяти, к ста, к тысяче…
Нину Романиди интересовало другое:
— Не перегибают ли у вас с гласностью? Иногда в ваших газетах такое пишут, что мы, коммунисты, тут просто не знаем, как объяснять людям… Она развела руками. — Вот сейчас! В докладе Горбачева опять — Узбекистан, Киргизия…Повальное взяточничество, коррупция в высших эшалонах партии…
Они атаковали ее вдвоем:
— Буржуазная пресса уже основательно погрела на этом руки. Как у вас там это не понимают?! Мы ведь тут живем этим. И работать приходится все труднее…
Сократис взглянул на часы. Их циферблат украшало цветное изображение Саддама Хусейна.
— Надо ехать. Думаю мы еще успеем сегодня послушать Москву. Трансляцию со съезда… Представляю, что сейчас творится в Москве! Заключительный день!
НИКОЛА
К приезду высокого начальства на вокзале все менты и приданные им силы уже стояли на ушах.
Никола торчал на втором этаже, в зале для транзитных пассажиров. Народу было не очень много. Столицу закрыли. В Москву ехали только по командировкам, по оказии. И те — кто как-то ухитрился взять билеты.
Транзитные без конца что-то жевали. Читали, слонялись по залу. Пялились в ящик. На экране поднятого к потолку телевизора передавали все ту же одну бесконечную канитель. Выступления, обращения, отклики…
Никола и головы не подымал.
«Неужели им еще не надоело, в натуре?!»
Кроме Николы, было в зале много и других тихушников разных служб, рассаженных в зале среди пассажиров — с газетками, с книжками.
Менты зыркали по сторонам.
«Книги берут, а сами и не разворачивают!..»
Никола старался не встречаться с ними глазами.
Место его было против лестницы, у окна. Всегда безопаснее, когда контролируешь подходы. Ему-то с его стремной работой нельзя было не заботиться об этом ежесекундно…
За окном, уже горели светильники.
Никола видел, как вдоль перрона проехала патрульная машина ГАИ. Он узнал номер.
«Игумнов с Баклановым. Сейчас ментов соберут на контрольный инструктаж: депутаты поедут…»
Съезд Николу не колебал. Он знал главное по жизни:
«Вор — украдет, фраер — заработает.»
Отсюда и мысли каждого, кто понимает жизнь, должны быть всегда только существеными:
«Для фраера — как заработать. Вору — где украсть.»
Занятия эти нельзя было путать:
«Ворам — не следовало вкалывать, фраерам — воровать.»
Для фраеров, которые все же решались красть, у ментов наготове были припасены хитроумные ловушки.
Была такая и тут, в зале.
Рядом с одной из скамей, у стены, около часа уже стоял как бы оставленный кем-то без присмотра чемодан. Импортный, аккуратный, на колесиках. С кожаной уздечкой в торце.
Чемодан был с сюрпризом.
Младший инспектор Карпец, который работал со спецчемоданом, сидел неподалеку, спиной к нему. Если бы чемодан потащили — мгновенно проснувшаяся бы в нем сирена в состоянии была бы поднять на ноги весь вокзал…
Постояв у окна, Никола решил спуститься на перрон.
Мимо главной лестницы он прошел к боковой — тихой, со сплошным бордюром, отделанным мраморной плиткой. Лестница делала два крутых колена и дальше терялась в лабиринте административных помещений. Пассажиров тут было мало. Никола предпочитал всегда пользоваться только ею.
Спуститься он, однако, не успел.
На последнем марше из-за крутого поворота лестницы возникла фигура. Гибкий, с вытянутым черепом, с грубыми, выдавшимися надбровьями мужик поднимался навстречу. Разминуться было невозможно.
