Беда в том, что Леонид Павлович, если к нему обращались или же просто - свесившись из окна пятого этажа, выкрикивал с кликушеской интонацией четыре слова в разной последовательности: "Кузя - обман - Ленька ожидание". А в остальном был прежним, мылся и брился, разве что не писал. А когда через три дня приехал лечащий профессор, Леонид Павлович научился ещё четырем словам: "метод - цикл - закон - пульсация". И тогда светило весело сказало: "И совсем вы не исписались. В нашем случае, чем больше слов, тем лучше. Дело пошло на поправку". И Светлана Петровна в первый раз со дня несчастья прослезилась.
* * *
В тот день у Кузьмы Бенедиктыча появились двое. Он долго с ними спорил, хотя они, по-видимому, проделали долгий путь и были измождены до крайней степени. Оба были худы, одежда их износилась. Веефомит и Копилин видели их мельком, когда Бенедиктыч вышел из комнаты с просьбой подождать его для важного разговора. Он ушел, плотно закрыл дверь, но некоторые фразы доносились - так громко спорили. Копилину показалось, что эти двое обвиняют в чем-то Бенедиктыча. Потом они говорили о какой-то женщине. Веефомит побледнел, когда услышал слово "москвичка", а затем фразу целиком: "Веефомит не оставил нам иного шанса".
- Он переколдует нас всех, - сказал Валерий Дмитриевич Копилину и удалился в кухню, чтобы не терзать себя искушением подслушать.
Скоро туда же пришел знаменитый Копилин. Они сидели у окна добившиеся всего, чего хотели, реализованные, как плодоносные деревья, и убеждали друг друга, что самоубийства - это все-таки не гражданская война. Копилин признался, что у него стало появляться желание истоптать свою плоть. "Прямо ногами, Валерий Дмитриевич, ногами!" - разгорячился он. "Устаревшие мы с тобой боги", - хохотнул Веефомит. "А вы все ещё верите в свою интуицию?" - спросил Копилин. "У меня кроме неё ничего нет", - умно ответил Веефомит.
Из комнаты вышел Бенедиктыч, и вслед ему прокричали: "Ты и их потеряешь, они тоже могут не выдержать!" "Выдержат!" - крикнул Бенедиктыч.
Он вошел в комнату, встал в дверях и повторил:
- Выдержат, не впервой, да, Лешка?
- Кто это? - спросил Веефомит.
- А разве ты не узнал?
- Они как-то странно одеты, - сказал Копилин и увидел Леночку и философа с Зинаидой. Они шли к дому. У Веефомита закружилась голова, и он спросил:
- Это не сон, Кузьма?
- И это ты, мой бог, спрашиваешь меня?
А в комнате философ уже гудел, приветствуя гостей и Бенедиктыча, и Леночка тоже спрашивала:
- Что это за странники у тебя такие, дядечка?
Зинаида улыбалась, пытаясь понять, с кем имеет дело. Пришла Ксения и сразу все поняла. Она прижалась к Кузьме и шептала:
- Ты достиг невероятного, ты совершенство.
- Нет, - говорит он.
- Это так, Кузьма, я знаю.
- Нет, - упрямится он, - я ещё не бросил курить трубку.
Он оглядывается на окно, и все слышат нарастающий вой.
- Как ты все-таки назвал роман, - спрашивает Веефомита Бенедиктыч, и все улавливают в его голосе игривую, почти злую иронию.
- Что это? - показывает на окно Леночка. Вопль усиливается, вселяя в каждого животный ужас.
- Пойдемте, посмотрим, - говорит Копилин, все смотрят на спокойных гостей Бенедиктыча.
- Они останутся здесь, - распоряжается он, и все уходят.
Один из оставшихся успокаивающе говорит другому:
- Ему видней, и это уже не остановишь.
Они садятся в кресла, взяв с полки книги.
А на улицах безумствуют люди. Много людей. Сидят прямо на дорогах, в машинах с распахнутыми дверцами, на балконах домов и на подоконниках. Люди заняты самопожиранием. Каждый ест самого себя, откусывая лоскутья кожи и куски мяса. И при этом они кричат от боли и катаются по земле, но, видимо, со временем боль притупляется, и тогда они грызут кости, стачивая о них зубы. Люди истекают кровью, и обезображенные трупы устилают землю.
- Ты смотри-ка какой жребий! - говорит Бенедиктыч, - действительно больной мозг.
Он ходит между самопожирателями, с любопытством следя за их действиями.
- Братоубийство не могло не отразиться на генах, - многозначительно произносит философ за спиной Бенедиктыча.
Внезапно совсем рядом из окна вываливаются остатки человеческого тела, философ отскакивает, раздается шлепок, четыре кровавых обрубка шевелятся, пытаясь придать телу вертикальное положение, и Веефомит успевает увидеть в глазах у этого несчастного удовлетворенное чувство исполненного долга.
- Это же спортсмен! - узнает Копилин, и Леночке делается плохо, она падает, и над ней хлопочет мать, и в оцепенении стоит Зинаида.
Очень скоро все привыкают к единому воплю и не воспринимают его звучания. Никто не взывает о помощи, и если бы можно было откусить себе голову, то самоедство протекало бы гораздо быстрее, но человеческая конституция устроена так, что можно отгрызть мясо до уровня плеча и чуть выше колена, а все остальное остается вне досягаемости обезумевшего рта. И почему-то все начинают с чутких и талантливых пальцев, так что потом ничем нельзя помочь съесть себя полностью.
"Ты знаешь, что такое чудесный реализм, - бормочет самому себе Веефомит, - это когда я ловлю ежа и смеюсь над ним вместе со всеми - потому что он создан для моей радости - и потому что смех над ним - это сладостный кусочек моей жизни - никому более не нужная и заплеванная частичка заплеванного бытия".
И заорал Веефомит:
- Что, забыли где находится бог?! Похерили! Не верю вашим мукам! Не верю! Ну-ка, Нектоний, откуси себе палец, на хрена он тебе, если можно обойтись и без руки, зато крови в башке будет вволю, она же у тебя голодает без кислорода! Расхлебывайте, параноики!
Веефомит сказал все, что хотел, он стоял, облегченно вздыхая, ему страшно хотелось увидеть Лувр и осторожно толкнуть босой ногой выползшего на мокрый песок краба - это потому, что приближалась ночь, она всегда высвобождала его от тюремных забот по подавлению суетливых судеб.
- Страна художников, - говорит Бенедиктыч, перешагивая через уродов, она прошла великий путь и сама на себе испытала действие творческого огня. Заполучив божественную энергию, она не смогла совладать с ней, и произошел взрыв, осколки от которого разнеслись по свету. Для тебя говорю.
Но Копилин и так глотал каждое слово. Ему хотелось запомнить не только слова, но и интонацию и паузы. Они возвращались во двор Бенедиктыча, куда наползло несчетное количество изуродованных тел. Они копошились друг на друге, взмахивали обглоданными конечностями, и нижние были давно мертвы, а верхние продолжали кровожадное самоистязание.
Копилина затошнило.
- Но ведь никто не виноват - вот что интересно! - спешил, заглядываю в глаза Бенедиктычу, философ. - И даже больной пророк не причем. Ведь мы это они, материя все равно переплавится до нужного вещества, главное, чтобы вы здравствовали, да, Кузьма Бенедиктович?
Сознание каждого прикоснулось ко всепониманию, и каждый готов был попытаться взлететь, вместить и властвовать, даже если бы эта попытка в этот же миг дерзновенной решимости окончилась бездарной гибелью.
- Вот так, - вышел на детскую площадку Веефомит, - в 2033 году, когда заварилась эта самая каша, Кузьма Бенедиктович, как и должно быть, остался один. Он доказал себе, что не стоит держаться за меня и за все это уродство.
Зинаида хихикнула: "прикол" и попыталась укусить себя за локоть. Ее свалили философ и Ксения. Они придавили её к земле и замерли, слушая Веефомита.
- У нас больное сознание, и когда я сейчас смотрю на вас из книги, ввинчиваясь вам в душу, где лежит огромный камень, то вы плюньте на меня я слишком многого хочу, оставаясь затравленной крысой. Вы сами садитесь за романы и попытайтесь перешагнуть через меня.
Веефомит издевательски захохотал, но тут же серьезно продолжил, высунувшись на полголовы из собственной книги:
- Финал для любителей нормальных сюжетов: после всего этого Строев через год умер, Ксения нянчилась с внуком, Калуга залечивала раны и прислушалась к философу и его супруге, Копилины писали песни и пели их. Солнце коптило по-прежнему. Ну а вы, как видите, прочитали меня.
- А как же выход? - крикнули из окна гости Бенедиктыча, - ты забыл про выход!
- Ну это же всем понятно: выход в Любомирчике, который уже не делает а-а в штанишки. Он маленький человечек будущего и перерожденный дитя нового века.
- И это все? - изумилась успокоившаяся Зинаида.
- Все, - объявил Веефомит, - можете расходиться по домам, закройте книгу и пожуйте чего-нибудь, дальше ничего не будет, ни выходов, ни входов, ни прошлого, ни настоящего. Далее - пустые страницы для пустых людей. Разрешите откланяться.
Все зашевелились, поднялись и медленно уходят. Гаснет свет рампы, раздражающе скрипят половицы, остается гора тел, она кажется бутафорской, но изредка слышатся стоны, медленно опускается тяжелое полотно, видно, как возвращается Кузьма, ищет что-то, поднимает трубку, замечает, что занавес опущен не до конца, и, поднатужившись, тянет его вниз; завес резко падает. Бенедиктыч спускается в зал и выходит из книги. Свет гаснет полностью, и в полной тишине чья-то торопливая рука выводит крупную белую надпись:
