И я показал ему себя. Как и просил Иосиф, я сказал ему несколько фраз, они вошли в него чувством. И прежде чем закрыть глаза, я успел увидеть, что он так и стоит с раскрытым ртом, переполненным веры.
Я шевельнулся и вызвал боль, она ударила в самое сердце, словно кто-то резко потянул меня за руки вверх, и тогда я стал уходить и увидел себя со стороны - с остановившимся сердцем. Я отдавал тепло, холод вошел в тело, и уже никакие телесные муки не могли принести страданий.
Так было со мной не раз, но сегодня то, во что я заставил себя поверить, брало надо мной верх и усыпляющей тяжестью и мраком одолели мое сознание. И от этой сделавшейся неподвластной мне силы, рожденной мною самим, мне, наблюдавшему себя со стороны, сделалось свободно и хорошо, и когда я уже летел и видел другие города, то успел почувствовать, как по моему обмякшему телу пробежала последняя судорога, и тяжесть стала испаряться, я сказал себе "усни", и сознание, мгновение назад лопающееся от напряжения, погасло в безразличии легкого мною же созданного небытия. Я умер и был так далеко, что ни в городе, ни в долине больше ничего не было.
Явление второе.
Пробуждение было необычным. Я помню, как долго не воспринимал тело. Я медленно привыкал к нему. Была легкая длительная мысль, я вспоминал о себе, как о чужом, и уже успел осмотреться, и только тогда заставил биться сердце и вздрогнул. Несколько раз я засыпал и просыпался, и с каждым пробуждением все лучше слышал тело.
Никодим оставил чашу с вином. Я с трудом дотянулся и осторожно выпил эту кислую теплую жидкость. Голова закружилась от запахов. Несколько капель скатилось по руке, я увидел на ладонях ранки. Они не кровоточили, уже засохли, наверное их чем-то смазали. Я резко сжал пальцы и почувствовал боль - значит, я полностью пришел в себя.
И было мгновение, когда я пожалел о пробуждении. Передо мной стояла прозрачная пустота, и во мне была пустота, и я ничего не хотел. Я остался где-то позади, и все, что у меня теперь было - это мое слабое тело.
Я смотрел в каменный потолок, лежал и ждал: почему так долго никого нет? Если бы вот это сладкое одиночество было всегда, но я знал, что скоро придет другое - одиночество чувства - тысячи лет ожидающее встречи. Я отдалял и отдалял этот момент, радуясь своему бессилию.
Со стороны входа шел теплый воздух, я дышал деревом и землей. Наверное, сейчас полдень. Очень тихо, но вот влетел большой жук, покружился и улетел.
Вино придавало силы и усыпляло. Я не думал, что меня бросили. Просто Иосиф отослал куда-нибудь Никодима. У них теперь достаточно забот. Я знал, что мне нужно подумать о себе, перебрать все, что было, ведь все удалось. Но отчего-то то, что раньше казалось важным, сделалось мелким, не моим. Я стал другим, и уже засыпая, я увидел далекое незнакомое Лицо, и только по глазам я узнал его, и я заговорил с этим человеком; я слушал его рассказ обо мне, заставляя себя забыть о пещере, о Никодиме, о хлопотах Иосифа...
Я отверг все, я желал видеть это Лицо и удивляться, что мне снится такой давний и желанный сон.
Явление третье.
Я проснулся, когда Иосиф стоял надо мной. И сразу подумал, что в вине мог быть яд. Почему-то подумал так, пока он смотрел сверху и говорил, что все получилось как нельзя лучше, что я поистине невиданный человек, что проспал я ровно два дня и что завтра будет воскресенье.
Он помог мне сесть и спросил, не желаю ли я чего-нибудь. Вошел Никодим, умыл мне лицо, смазал раны. Мы поели, и я заметил, что Иосиф думает о чем-то тревожном.
"Ты боишься, что меня найдут?" - спросил я Иосифа, понимая, что теперь у него для меня не будет правды.
"Хватит ли у тебя сил показать себя?" - спросил Иосиф и по глазам я увидел, что он боится за себя.
Я утешил его. Я действительно почувствовал себя здоровым, разве что жизнь моя представилась мне совершенно чужой. И все, что я говорил, сказано было уже не мной.
Я ел и слушал, как Иосиф подробно рассказывал, что стало с моими спутниками. "Они не поняли, зачем ты это сделал", - говорил Иосиф. Но я видел, что он не договаривает. Мне было все равно.
Я слушал и вдруг вспомнил о Нем. Мне было жаль Его. Я понял, что он был один, кто всерьез пытался понять меня, и что я сделал, как хотел Иосиф, только ради Него.
Но что дала Ему моя смерть? - спрашивал я себя, и это все, что теперь интересовало меня в прошлом.
"Сейчас самое важное, - говорил Иосиф, - показаться им и быть уверенным. Это соединит их, и они пойдут до конца. Им будет за что положить жизни. И всем будет за что умереть!"
Чем больше он говорил, тем все более утверждался. И его радовало, что я ем, что я здоров, что я не спорю, как прежде. Никодим преданно смотрел на Иосифа. А мне временами казалось, что тела у меня нет, а есть одна голова, где происходит то, что равнодушно к желаниям и надеждам Иосифа. И он, и мир сделались мне безразличными. Будто было другое, ради чего я жил.
"Поверят все! - никогда так Иосиф не возбуждался. - Ты скажи, что пришел поддержать веру. Устыди их за слабость. Погрози и обещай. Пусть покаятся, заставь, как ты умеешь!"
Он говорил, а я вспомнил, что они используют меня ради себя. Я оказался слаб, согласившись с ними. Я согласился, потому что устал видеть бессмысленность и глупость. Им понадобилась моя сила, они говорили про народ, который не может уже терпеть, говорили, не зная, что просто хотят быть первыми. И там, на горе, я понял, что моя вера не будет нужна всем, как нужна она мне. То, что я увидел, мог получить я один - это я тогда понял.
Иосиф льстил мне, говоря, что народу будет легче, если у него буду я, что лучше будет, если останется облик умного, чем какого-нибудь сумасшедшего, и что я много ценного действительно дам безо всякого обмана. "И порядок будет", - добавлял он.
Все ждали предсказанного мудрецами, и я не отказывался, потому что решил, что моя смерть может иметь смысл для многих, но не для меня. А что для меня? - спрашивал я себя там, на горе. И не нашел ответа. Я тогда не знал, что мне нужен был Он - понять себя через Него, зачем-то дать Ему эти настоящие муки. Я не понимал - зачем, но вновь верил себе - потому что теперь после вошедшей в меня пустоту мне был интересен только Он.
Иосиф рассказывал, а я сдерживался, чтобы не спросить о Нем. Думал, что он сам расскажет. Но он догадывался и молчал о Нем. Я боялся, что будет поздно. Из-за меня его могли убить. Ибо Он для них отслужившая вещь. Как и я. И мне нужно было уйти в себя и захотеть, чтобы Его не убили.
А Иосиф рассказывал, и глаза его блестели. Он говорил о единой вере, о порядке, где каждый на своем месте. Но ни слова о Нем. И тогда я заставил себя вспомнить привидевшееся мне Лицо, и оно постепенно и властно заполнило огромную пустоту во мне, обещая иной путь, ради которого я мог прожить ещё сколько угодно.
Явление четвертое.
Иосиф и Никодим (с ними ещё трое) ожидали меня в условленном месте. Глядя на них издали, я вновь испытал полное равнодушие. Небо было огромно, закатывалось солнце, а их фигурки были так ничтожно малы... Как странно, что они так и не поймут, зачем им все эти хлопоты.
"Все прошло хорошо, - сказал Иосифу, - я поддержал в них веру."
В Иосифе я всегда видел нечто мутное, и мысли и картины редко видел. Он умел скрывать. Иосиф спрашивал, что именно я внушил, я отвечал и смотрел на тех трех, что умели писать. Он был здесь шестым. Они привели Его. Я всматривался в Него, но Его будто не было. На Его месте была дыра. Даже страха в Нем не было.
Иосиф был доволен и говорил о бессмертии моего имени и вспоминал, как предложил мне такой исход. Он намекал, что я обязан. Еще он говорил о грехе ради веры и порядка. А я думал: как глупо полагать, что так, как есть, будет всегда... Они этого никогда не понимали. Их вела иная сила, она не понимала моей. И все мы на закате солнца походили на мертвецов. Движение остановилось, и моя жизнь уходила в века.
Иосиф стал уговаривать показаться. "Ты ещё больше укрепишь в них веру". Я не хотел. Но тогда Иосиф показал на троих, а Никодим подошел к Нему и сказал: "Мы привели Его. Он лежал в саду, и рот Его был набит землей." "Разве тебе не жаль Его?" - насмешливо спросил Иосиф. И тогда я согласился. Я спросил: "Что будет потом?" Иосиф удивил: "Ты хочешь бесконечных исканий, но не все так могут. Им нужны уверенность и покой. Им нужен закон. Их утешат вечность и твои чудеса. Не поверь они в твое бессмертие, и не нужны им будут твои притчи." Он помнил, как меня тронуть, но он не знал, что я теперь, как и пять лет назад, был без ничего. И те притчи нужны были только мне.
Никодим подозвал троих. Они стали обсуждать, как мне лучше показаться. А я думал, что истинное движение никогда не оставляет совершенных плодов, и если говорят "это совершенное творение ума, рук или духа", то оно наверняка мертво, потому что создавший совершенство всегда умирает в нем, потому что, чтобы добиться совершенства, нужно остановиться.
Они договорились, а я вспомнил, как год назад они жадно слушали меня, а теперь возлюбили Иосифа за хитрость. Они считают, что все поняли и обрели Чувство, ради которого я живу. И тогда я заставил их встать на колени. Они подчинились и смотрели на меня преданными глазами. Иосифа я не заставлял, но он сам хотел встать. Он изменился в лице, когда они славили меня. "Сделай, чтобы они замолчали", - слабо попросил Иосиф. Я объяснил, что примерно так могу сделать завтра. Он кивнул, и я увидел, как он мучается, что хотел на колени.
