Сванидзе отвернулся и едва ли не уткнулся длинным своим носом в кофе.
— Глупости какие-то, — наконец ответил он, — звонили на работу с угрозами.
— С какими еще угрозами?
— С очень даже реальными. Говорили, что Иван Алексеевич узнает, что я похитил его сына, и тогда мне конец.
— А ты что?..
— Да нет, конечно! Как ты могла подумать? Идиотизм какой-то… — пробурчал Сванидзе. — Я сам понимаю, что это чисто нервное, но когда тебе, скажем, каждый день звонят и говорят, что ты негр, то поневоле начнет казаться, что твоя кожа темнеет, что волосы начинают курчавиться, а в голосе появляются африканские шаманские завывания. Понимаешь, Мария?
— Берт, и все-таки ты темнишь. С какого перепугу будут звонить с такими глупостями именно тебе? И кто звонит?
— Голос мужской. Мерзкий такой. И словно бы… ты знаешь, такое впечатление, что я его слышал уже. Недавно… или давно. Противный такой голосок… и очень информированный, знаешь ли, Мария! Упоминает любопытные подробности из моей личной биографии, да такие, что я и сам изрядно подзабыл.
— Что за подробности?
Сванидзе снова потупился. Что выглядело весьма фальшиво.
— Да так, знаешь ли… — буркнул он, — разные там юношеские шалости.
— А то, что ты обещал Илюшу Сереброва посадить в мешок и отвезти на загородную свалку на закуску бомжам, это он в перечень юношеских шалостей включал?
Сванидзе, казалось, даже не удивился. Просто терпеливо заморгал и пробормотал:
— А, уже разболтали? Ну, было по глупости… Он мне, скотина, покрышки проколол. А тебе кто сказал? Этот… как его… дворник Калабаев или дед Бородкин?
— Нет. Гирин, Абрам Ицхакович, твой сосед сверху.
— Наседка болтливая тож… — буркнул Сванидзе. — А что он меня заливает постоянно, не говорил?
— И это говорил. Он вообще много чего говорил, и преимущественно не по делу. Хотя впечатления сплетника он все-таки, наверное, не производит.
— Это Гирин-то не производит? — обрадованно воскликнул Сванидзе, очевидно, удовлетворенный соскальзыванием беседы с неприятной для него темы. — Да он, знаешь ли, такой тип, что палец в рот не клади. У него, между прочим, подзорная труба есть. Говорят, он с ее помощью в окна подглядывает — кто чем занят. Не то, чтобы сексуальный маньяк, его секс вроде как не интересует, а — вообще. Для общего развития.
— В вашем дворе вообще много товарищей, интересующихся жизнью соседей, — произнесла я, — взять хотя бы упомянутых тобой деда Бородкина, Антон Антоныча, и дворника Калабаева. Эти тоже всем подряд интересуются. Непонятно только, как среди таких наблюдательных граждан среди бела дня мог пропасть мальчик, а ведь совершенно очевидно, что пропал он где-то у них под носом, далеко не отходя. Да и эта записка: «Ваш ребенок вне опасности…» Между прочим, Берт, ты с самого начала стал темнить. Привел в наш офис эту Ноябрину Михайловну. Принял участие в ее судьбе, так сказать! Да никогда бы ты не стал ее приводить, если бы исчезновение мальчика и тебя каким-то боком не касалось.
Сванидзе покачал головой и произнес:
— Знаешь что, Маша… история старая и неприятная, и если захочешь, то тебе расскажет твой же босс. Он тоже, кажется, в ней поучаствовал.
— Родион Потапович? В какой такой истории? — недоуменно воскликнула я.
— А ты спроси. Мне рассказывать — как-то неловко. Да и не надо это тебе. Меньше знаешь — дольше живешь.
Та-ак, подумала я. Родион Потапович! Опять он что-то усиленно скрывает от меня! В принципе, это в духе моего босса: приберечь главную тайну на десерт и эффектно, с привлечением чуть ли не театральных декораций раскрыть ее. Господин Шульгин никогда не трудился раскрываться передо мной до конца и, несмотря на то что мы сотрудничали с ним уже несколько лет, я тем не менее не могла представить себе масштабов его возможностей и определить, откуда он черпает ту или иную информацию. От этого возникало немало неприятных ситуаций. К примеру, однажды я почувствовала за собой слежку и в результате хитрого маневра выловила того, кто, как оказалось, за мной следил. А это оказался человек Родиона. Страховочный вариант.
И таких случаев было немало, причем иногда — с более печальным исходом. Обижаться на Шульгина было бессмысленно, потому что он только улыбался в ответ на мои упреки в недоверии и говорил, что информация — это как лекарство: отпускается дозированно. И чаще всего мне было нечем крыть. Босс просчитывал развитие ситуации на несколько шагов вперед и не давал мне поводов для нареканий — кроме тех, что построены сугубо на эмоциях.
Однажды я ему сказала:
— Знаете, Родион Потапович, ваши шерлокхолмсовские штучки с недомолвками могут выйти боком. Возникнет неожиданная ситуация, которой могло бы не быть, если бы вы мне больше доверяли. Знаете, быть глупым доктором Уотсоном — не самое приятное занятие.
Босс улыбался и пожимал плечами…
Так, значит, он и теперь не потрудился довести до меня все стороны этого дела. Есть какая-то старая история, о которой не хочет говорить Сванидзе и переводит стрелки на Родиона. А крайней то и дело оказываюсь я.
— Знаешь что, Берт, — зло проговорила я, — пей-ка ты свое кофе, шути, веселись, а я пошла!
Сванидзе успел поймать меня за локоть:
— Погоди же! Сейчас я поясню свою мысль. Думаешь, мне это все нравится? Глупости. Кто-то звонит и угрожает, а я буду веселиться, как ты только что сказала, и списывать на чьи-то шутки? Да как бы не так! И если ты думаешь, что дело лишь в исчезновении этого нечастного ребенка, то как бы не так! Боюсь, что самое неприятное ждет нас впереди!
— Ага. Например, непредвиденное возвращение Ивана Алексеевича Сереброва. Он, кстати, уже в Москве.
Сванидзе вопросительно посмотрел на меня и хотел что-то сказать, но в этот момент зазвонил мой мобильный. Взглянув на экранчик, где высветился номер звонившего, я убедилась, что меня беспокоят с квартиры Сереброва.
Признаться, сердце екнуло. Едва ли за такой короткий срок Иван Алексеевич Серебров мог добраться от аэропорта до своей квартиры, к тому же он не мог знать моего телефона, но тем не менее…
— Слушаю.
— Мария, это Ноябрина Михайловна! — всколыхнулся в трубке перепуганный голос. — Это я… я одна… я боюсь!
— Ноябрина Михайловна, говорите спокойно и по порядку. В чем дело?
— Просто я осталась одна, совсем одна… Их тоже похитили!..
— Кого? Кого похитили?
— Сашу и Игната!
— Как — похитили?
— А вот так! Их нет!
— Может, они просто пошли прогуляться?
— Прогуляться? Да вы что, издеваетесь? — Ноябрина Михайловна всхлипывала, взвизгивала и уже не выбирала выражений. — Какое — прогуляться? У Игната вывихнута нога, я же вам говорила, что он вывихнул ногу в день того проклятого матча, когда исчез Илюша! Куда… куда ему идти-то? Особенно в такую отвратительную погоду? Дождь, слякоть… Что же мне делать?
— А ваш муж, Александр?
— Его тоже нет! К тому же его вещи раскиданы! На полу — кровь! Я уехала к подруге на вечер, сейчас приезжаю, а их нет! Не-е-ет!! Никого, никого нет, огромная пустая квартира, понимаете вы, нет?!
«Очередные выходки Звягина и команды? — подумала я. — Бросился за мной в погоню по горячим следам и приехал на квартиру к Сереброву, где обретаются эти богом обиженные Клепины? Но зачем? Зачем похищать этого слабоумного Игната, зачем похищать этого Алексашу, который похож… черт знает на что он похож?! Зачем все это?»
— Вы можете приехать? — Ноябрина Михайловна уже почти рыдала.
— Одну минуту, — сказала я и вопросительно глянула на мрачного Сванидзе: — Берт Эдуардыч, ты сейчас куда? Не домой ли?
— А куда ж еще…
— Ты на машине?
— Ну да.
— Подкинешь?
Он кивнул.
— Ноябрина Михайловна, — сказала я уже в трубку, — ждите. Через полчаса. Никому не открывайте, на телефонные звонки не отвечайте. Если приедет… — Я чуть не ляпнула: «Если приедет Иван Алексеевич, ему тоже не открывайте, у него ключи должны быть», — но поспешно добавила: — Если приедет кто-нибудь из родственников и знакомых, тоже не открывайте.
— Какие еще родственники и знакомые… — простонала та.
— Я позвоню вам условным сигналом, вот так… — И я описала, как именно я позвоню в дверь. — Ну все. Ждите.
— Ты уже допил кофе? — повернулась я к Альберту Эдуардовичу.
— Да.
— Готов?
— Поехали. — Сванидзе помолчал, а потом, поколебавшись, спросил: — А что, Серебров в самом деле в Москве?
— Да, здесь. По крайней мере — должен быть, — быстро ответила я.
Ноябрина Михайловна Клепина встретила нас в позе вселенского горя: заламывая руки и выдирая волосы на висках. Впрочем, разглядев ее ближе, я сделалась куда как далека ото всякой иронии. Глаза Клепиной сильно распухли и покраснели, они постоянно слезились, даже когда она и не плакала.
