Толстой и Румянцев явились к императору Карлу и вели с ним длинную беседу. Карты были открыты, вести политику притворства стало невозможно. Карл обещал дать ответ на требования послов через несколько дней.
Австрийские министры на тайной конференции решили вступить с русскими послами в переговоры, а тем временем постараться переправить Алексея еще дальше; но, если царевич, прочитав отцовское письмо, пожелает вернуться в Россию, разрешить Толстому личное свидание с ним.
Сеть интриг и дипломатических переговоров плелась все шире и шире. Однако царские послы разгадали намерение австрийцев тянуть волокиту и угрозами добились разрешения немедленно ехать к царевичу в Неаполь.
Алексей только начинал оправляться от страхов, перенесенных по дороге.
Но 25 сентября ему было объявлено, что в Неаполь прибыли царские послы и он должен с ними видеться.
Царевич понял, что для него все кончено, что ему не уйти от праведного отцовского суда.
Свидание состоялось 26 сентября в доме неаполитанского вице-короля, графа Дауна.
«Мы нашли его в великом страхе, — писал царю Толстой. — Был он в том мнении, будто мы присланы его убить, а больше опасался капитана Румянцева…» О возвращении своем говорил: «Сего часа не могу о том ничего сказать, понеже надобно мыслить о том гораздо».
Так Алексей начал сдаваться.
28 сентября произошло второе свидание. Послы жестоко грозили Алексею.
— Подумай, царевич, — говорил Толстой, — с кем ты вздумал тягаться? С царем Петром, который всех кладет к своим ногам! Он выставит на границе стотысячную армию, и думаешь, австрийцы будут тебя защищать? Лучше сдайся на батюшкину милость, и сие не в пример будет для тебя вольготнее.
Великан Румянцев грозно смотрел поверх плеча низенького Толстого, продвигался вперед, и вид у него был такой, точно он вот-вот схватит тщедушного царевича в охапку и унесет в дорожную карету…
Алексей со страхом отступал назад, а Толстой, обернувшись к нетерпеливо постукивавшему о паркет каблуком капитану, тихо говорил:
— Повремени, мы сие дело политично кончим!
Царевич Алексей и на этот раз не сказал ничего определенного, но обещал написать царю Петру письмо и в нем дать окончательный ответ о своих намерениях.
Ему не было дано времени для раздумья: послы грозили отцовским гневом, торопили царевича с принятием окончательного решения.
Вице-король постепенно склонялся на сторону русских послов; запутанное дело ему хотелось кончить поскорее и сбыть с рук гостя, пребывание которого грозило многими неприятностями.
* * *
Толстой вновь увиделся с царевичем.
Алексей, бледный, исхудалый, смотрел на царского посла дикими глазами. Зябко кутался в дорогой персидский халат.
Толстой тихо постукивал черепаховой табакеркой по краю стола. Он чувствовал — решительный момент подошел: мины с разных сторон подведены под осажденную крепость, и скоро она объявит о сдаче.
Впрочем, он выказывал всем своим видом сочувствие к запутанным делам царевича.
— Петр Андреич, — заикаясь, начал Алексей, — я в крайней горести… Что мне делать?
— Как тебе присоветовать, царевич? — мягким, бархатным голосом ответил Толстой. — Сам понимаешь: способа помириться с Петром Алексеевичем я не вижу… Разве только сам государь все уладит, — с коварной усмешкой добавил он.
— Батюшка?! Как? — быстро спросил Алексей.
— А он, видишь ли, из Франции едет сюда с тобой повидаться.
Страх охватил царевича. Неужели наяву взглянут на него эти грозные карие глаза, которые и теперь преследуют его днем и ночью?..
— Нет, нет, нет! — завопил царевич, закрывая лицо трясущимися руками, точно защищаясь.
Все мешалось у него в голове. Счастье окончательно оставило его. Отовсюду дурные вести. Еще сегодня утром ему сообщили под великой тайной, что имперские власти отступились от него и не будут защищать царевича, боясь мести Петра.
Не найти ему, Алексею, спасения в чужой стране. Его охватило грызущее раскаяние: зачем он убежал из России? Уж лучше бы постричься.
Напротив сидел Толстой и пристально смотрел на царевича, читая все, что творилось в его душе. Момент близок. Вот-вот осажденная крепость выкинет белый флаг.
Алексей понял, что игра его проиграна, но постарался выговорить себе последнее: условия сдачи.
— Петр Андреич! Я… я поеду. Я отдамся на волю батюшкину, но батюшка должен меня за то простить.
Голос его пресекся. Толстой ликовал, но внешне был спокоен. Он объявил торжественным голосом, с сурово-официальным лицом:
— Царевич! На сии условия от имени его царского величества государя Петра Алексеевича объявляю тебе его милостивое изволение!
Алексей зарыдал от радости.
— Спасибо! Спасибо, Петр Андреич! — воскликнул он, пожимая Толстому руку. — Какой ты добрый!
Царевичу пришлось ехать — причин для оттяжек больше не было. В Вене он хотел видеть свояка, императора Карла, но Толстой и Румянцев, боясь, как бы не сорвалось с таким трудом устроенное дело, до свидания не допустили.
Австрия осталась позади. Снова русская граница. Что-то ждет царевича в России? Он мрачно сидел в возке, закутавшись в шубу, и уже не смотрел в окно. Осталось покорное, тупое равнодушие. Единственно, что еще волновало Алексея, — это ожидание первого свидания с отцом. Как-то взглянут на него гневные орлиные глаза Петра? Царевич заранее ежился и опускал взор. Он шевелил губами, готовя в уме слова оправдания, и не находил их.
Страх охватил приверженцев Алексея, когда они узнали, что царевич возвращается. Они предчувствовали — и не напрасно! — что приезд его несет им гибель.
Больше всех страшился Александр Кикин: он был одним из главных виновников раздора между отцом и сыном, он в продолжение многих лет возбуждал в Алексее вражду к отцу; он первый посоветовал Алексею скрыться за границу и вел переговоры с цесарским правительством о предоставлении ему убежища.
Пока еще преступление Кикина неизвестно царю, но при розыске все откроется. Меньше всех Кикин надеялся на самого себя.
Кикин стал искать способов к спасению.
Укрыться за границу по примеру Алексея? Но если уж выдали царевича, то может ли рассчитывать на защиту он, Кикин?
Все же это единственная надежда. Надо только знать, когда бежать. Может быть, все обойдется? Говорят, царь простил сына. Если не будет розыска, бежать глупо; это значит — бросить нажитое за долгие годы богатство: дома, имения.
Царский денщик Семен Баклановский согласился известить Кикина об опасности. За это Кикин обещал Баклановскому огромные деньги — двадцать тысяч рублей!
Волновались и другие приверженцы и доброжелатели Алексея.
— Толстой обманул царевича, выманил! — говорили они. — Дурак царевич сюда едет, потому что отец посулил милость свою. Будет ему милость… в пытошной!
Все они желали задержать царевича в пути, не допустить в Россию. Кикин даже достал Ивану Афанасьеву Меньшому подорожную для поездки за границу: ему поручалось предупредить царевича о грозящей беде. Поездка не состоялась, так как Иван Большой, боясь за брата, не отпустил его. Да и бесполезно было ехать: Румянцев и Толстой держали Алексея под строжайшим надзором и никого к нему не допускали.
31 января 1718 года Алексея привезли в Москву.
Царь Петр возвратился в Петербург раньше, в октябре 1717 года. Эта его последняя поездка в Западную Европу заняла около двадцати месяцев. Русская дипломатия добилась за это время важных успехов. В Амстердаме Россия, Франция и Австрия подписали договор, который должен был обеспечить прочный мир в Европе после окончания Северной войны. И еще одному важному делу было положено начало во время странствий Петра Алексеевича за границей: решено было начать переговоры о мире со шведским королем Карлом XII. Немало дипломатических совещаний и конференций предшествовало принятию этого серьезного решения.
Посредницей между Россией и Швецией выступила Англия, которая не желала усиления России на Балтийском море и была заинтересована в прекращении войны.
В промежутках между дипломатическими переговорами царь лечился на курортах: здоровье его сильно страдало от беспрестанных переездов, неприятностей и вечных забот. Петр намеревался еще пожить за границей, но его звала в Россию тягостная необходимость расследовать преступления мятежного сына.
* * *
Большой зал Кремлевского дворца был полон знатью. Сенаторы, генералы, епископы стояли кучками, чуть слышался тихий, приглушенный говор. Некоторые из присутствующих были сторонниками Алексея. В течение многих лет они лелеяли мысль о победе мятежного царевича; теперь пришел час расплаты.
Царь с гневно нахмуренным лицом стоял в дальнем углу зала, на голову возвышаясь над толпой. Приподнявшись на цыпочки, что-то шептал ему рязанский митрополит Стефан Яворский. Петр отрицательно качал наклоненной к собеседнику головой.
