Деньги были собраны в достаточном количестве. Скворцов чуть подхваливал себя мысленно, за то, что не отнял ни у кого деньги, взял то, что даже не "плохо лежало", а вообще как бы не существовало. Если бы не он, то, в конце концов, тот же Щебрянский обнаружил бы все эти полуподвалы, бельэтажи и чердачные квартирки. Конечно, ему понадобилось бы на это чуть больше времени, но... именно поэтому надо разбегаться в разные стороны, ибо вполне возможно, что они уже едут.
- Вася! - крикнул Скворцов.
Шумский вошел так быстро, будто его подгоняли чем-нибудь раскаленным или электрическим.
- Что случилось, Андрей Витальевич?
- Быстро ищи Манилова и Мастера, мы сворачиваемся.
- Что за спешка? А компьютеры?
- Оставляй, что не успеешь собрать. Новые купишь. Торопись, Вася. Кажется, у меня заработала интуиция.
- Ха, ха, ха, - сказал Вася чуть насмешливо.
Скворцов улыбнулся.
- Да есть, есть она... интуиция. Или нюх... Да, знаешь что - выдерни винчестеры из всех машин. Потом разберемся, что к чему...
Через час все уже были в сборе. Манилов, недовольный тем, что ему не удалось поучаствовать ни в одной "нейтрализации", был мрачен: роль порученца и исполнителя явно не подходила ему. Он считал, что вполне можно было сладить и с Зубковым и всеми прочими без помощи Насоса и Штукубаксова. Он, кстати, знал Насоса - вместе проходили практику в Крыму близ Севастополя, в расположении полка морской пехоты.
Мастер, напротив, был доволен: он исполнил все, как полагается, нигде не прокололся. Разве что черномазый этот слинял куда-то? но это не прокол, это отход, помои... Хотя, конечно, отставному сыскарю хотелось бы прихватить "до кучи" и хитрожопого грузина - не будешь, гад, зариться на квартиру майора милиции! "Надо было прихватить шакала, - огорчился Бабан. Коля Манилов научил бы его родину любить".
Вася выдернул винчестеры из всех компьютеров и бросил их в сумку. На одном из них была та самая база данных, за которой решил поохотиться Зубков, и которую искал теперь, по предположению Скворцова, Чабан-Щебрянский.
- Что ж, - сказал Скворцов. - Остается сделать два хода; первый ход делим деньги. Нас четверо, денег - семьсот пятьдесят две тысячи шестьсот двадцать долларов США. Поровну не делим, это коммунизм, а коммунизм - это разврат. Следовательно, мне причитается триста, а остальные делим на три по сто пятьдесят на брата...
- А две шестьсот двадцать в остатке? - напомнил Шумский.
- Предлагаю отдать их Мастеру на опохмелку, - сказал Андрей Витальевич. - Вон как у него ручонки-то трясутся, глянь...
У Бабанова и вправду тряслись руки - будто он тренировался, собираясь стать барабанщиком. И вообще ему было нехорошо, хотелось выпить, и даже не просто выпить, а напиться до выпадения в иные измерения, и очнуться снова в том же состоянии - с трясущимися руками и свинцово-бамбуковой головой. Он как-то раз не пил целый год - и весь год был прибит тоской по утреннему похмелью, как будто его, протрезвив, лишили родины или любви.
Скворцов открыл сейф.
ДЕНЬ БАНКИРА СЕВРЮКА
Помещение, в которое втолкнул Вадима Анатольевича Севрюка пахнущий самогоном, одеколоном и рыбой малорослый милиционер, было намного больше багажника автомобиля. Справа от двери зияло "очко" с чугунными выступами в форме ступней, над ним торчала труба с медным краном, а прямо у стены было деревянное лежбище, во всю ширину, вроде раздвинутой тахты. Царил полумрак, подсвечиваемый тусклой зарешеченной лампой над дверью.
Милиционер, прежде чем закрыть дверь камеры, скуки ради отвесил банкиру пинка - так, что Севрюк, не удержавшись на месте, полетел на лежбище и там ткнул пальцами в чье-то тело.
Дверь захлопнулась, лязгнули засовы.
- Ты чё, волчара, вальтанутый, а? - сказал дребезжащий, почти старческий голос.
Тело поднялось, и костистый кулак ударил Севрюка по зубам. Банкир отскочил.
- Я-то при чем, это мусор толкается!
- Мусор? Так бы и сказал, извини...
Глаза Вадима Анатольевича понемногу стали привыкать к полумраку, и он разглядел собеседника. Это и вправду был старик, такой кащей, как будто всю жизнь питался лебедой и отрубями.
- Дед Матрос, - сказал он и протянул руку, ту самую, которая только что соприкоснулась с лицом Вадима Анатольевича.
- Севрюк, - тоже представился банкир, пожимая твердую, словно вобла, ладонь.
- Нормальное погонялово, - одобрил Дед Матрос, - бывает и хуже. Ну, ничего, на тюрьме новое получишь. Первая ходка?
- Первая. Впрочем, нет, год условно давали... давно, ещё в техникуме.
- Условно не в счет. Ладно, ложись, набазаримся еще... Пиджак сыми - и под голову.
Севрюк заполз на лежбище, снял пиджак и улегся на спину. Ядовито-зеленый потолок был в каких-то разводах, выпуклостях и трещинах. Тишина то накатывалась мозговым гулом, то разрежалась отдаленным матом. Можно было спокойно, если получится, оценить обстановку, прокрутить обратно пленочку происшедшего.
...Когда открылся багажник, и на Севрюка посмотрел омоновец в каске, то, возникнув в глубине подсознания и выйдя наружу, пронеслась по всему телу волна-цунами: спасен!
- А это что за мумия? - сказал омоновец. - Из музея сп....ли?
Дружно загоготало все подразделение. Их было восемь человек, все как на подбор, широколицые, раздувающиеся от мышц, от энергии, с автоматами АК-74.
- В Склиф везем родственника, - честно ответил Клоп.
- В багажнике? - омоновец вгляделся в Клопа. - А ты не в розыске, земляк, а? Что-то рыльник твой знакомый...
- Да Клоп я... то есть Миша я, Круглов, центровой... А в багажнике трясет меньше, командир, и спокойнее. Да и в салоне места нет. Слышь, вот, на, возьми. Нам ехать надо.
Появилась мощная рука Клопа с пачкой долларовых купюр.
Гоготанье братьев по оружию стихло. Омоновец спокойно взял пачку, осмотрел её внимательно и сказал:
- Еще половинку такой, раз; этот, из багажника, пусть сам в Склиф идет - ноги целы, два; а если не раз-два, тогда марш всей кодлой в автобус со шторками - вон стоит, три. Нет - стреляю, это четыре. Лады?
- Слышь, командир, ну, давай ещё одну такую целую, и мы его сами довезем...
Омоновец посмотрел в багажник, на Севрюка, у которого кричали, вопили и рыдали глаза.
- Ты чё, не понял? - сказал он Клопу. - Борзой, да? Короче, вынимайте, разбинтовывайте - и по домам, в люлю! И половинку такой вот, - помахал он пачкой, - пришли сюда махом.
Клоп не стал напрягать командира, больше ничего не сказал, наклонился над багажником и стал отклеивать от Севрюка скотч.
Как только ноги и руки стали свободны, Вадим Анатольевич Севрюк, председатель правления Дум-банка, вылетел из багажника, словно обрел, пока ехал, крылья. И побежал то ли под бандитский, то ли под милицейский свист в рассветную мглу - не оглядываясь и не различая дороги. Лишь когда вылетел на Ленинградское шоссе, то остановился и, заметив подъезжающий к остановке автобус, сделал последний рывок и прыгнул в салон.
Автобус оказался экспрессом и без остановок пыхтел до метро "Речной вокзал". Севрюк забился в угол на последнем сиденье и сдирал с брюк и пиджака лохмотья скотча. Не по сезону он был одет, но никого из малочисленных пассажиров не удивил, все давно уже привыкли к чудесам "постперестроечной" эпохи.
В метро он проник (не ездил лет пять уже) тем же способом, каким проникал в школьные годы - придержал незаметно "клыки" турникета - благо, не было ни одного мента - и бегом помчался вниз по эскалатору.
То, о чем он размышлял в багажнике, было забыто, стерто, разорвано и растоптано. Сейчас - домой на 2-ю Тверскую-Ямскую, в джакузи, потом выпить - и к Танюшке, под одеяльце...
Консьержка Виктория Семеновна Филимонова, мощная пятидесятилетняя тётка в униформе, тоже не удивилась жильцу, вбежавшему в подъезд в мятом костюме, покрытом какими-то чешуйками. За шесть лет работы Филимонова насмотрелась всякого, натерпелась многого; устраивалась в приличное место, к солидным людям, а оказалось - пьянь, шваль, фулиганьё. Видела Филимонова и цыган с гитарами проклятыми, и бесчувственные от выпитой водки тела, вываливающиеся из личных вертолетов на газон, и стрельбу из автоматов, пистолетов и пулеметов, и семь трупов на том же газоне после взрыва противотанковой гранаты, и на нем же - бесстыдный группенсекс.
Филимонова только ехидно посмотрела вслед Севрюку и прошептала: "Беги-беги...". И подумала: "Ничего, станет наш Зюганыч президентом отольются тебе, буржую проклятому, наши слезки пролетарские". Впрочем, Филимонова никогда никаким "пролетарием" не была, всю жизнь работала то вахтером, то лифтером, то газетным киоскером. Да и нынешнее место оплачивалось вовсе не по-пролетарски: три сотни настоящих долларов. Но Филимонова не пропускала по возможности ни одного митинга коммунистической партии, а в свободное время распространяла среди жильцов газету со странным названием "ПРАВДЫ КРАСНОЕ ЛИЦО".
Севрюк не сразу стал открывать дверь, вначале прислушался: нет ли бандитской засады? Но сразу же отмел подобный вариант: если уж и приедут, то не сюда, а в офис. Или на улице прихватят, как вчера вечером...
