Закончив разговор, он снял пропотевшую футболку и трусы и основательно вымылся под душем. Ему катастрофически не хватало времени. Все расследование грозило пойти насмарку. Что сейчас необходимо было сделать в первую очередь? С чего начать? Судя по всему, ключевыми фигурами в этой трагедии были Надя фон Бредо и Грегор Лаутербах. Их и надо было найти.
* * *
Клаудиус Терлинден принял известие о самоубийстве сына внешне спокойно. После четырех дней и трех ночей, проведенных под арестом, его непринужденную любезность сменило упорное молчание. Еще в четверг его адвокат опротестовал решение о его аресте, но Остерманну удалось убедить судью в обоснованности опасений, что обвиняемый, находясь на свободе, скроется от следствия или будет препятствовать установлению истины по делу. Однако долго держать его под стражей они не смогут, если в ближайшие часы не добудут более серьезные доказательства его вины, чем отсутствие у него алиби на момент исчезновения Амели.
— Мой сын всю жизнь был слишком мягкотелым. — Это был его единственный комментарий.
С расстегнутым воротом рубашки, небритый и непричесанный, он был немногим харизматичнее огородного чучела. Пия тщетно пыталась вспомнить, что обаятельного она в свое время в нем нашла.
— Зато у вас твердости хоть отбавляй, верно? — саркастически воскликнула она. — У вас ее столько, что вам совершенно наплевать, что вы натворили своим враньем и своими махинациями. Ларс покончил с собой, потому что не мог больше терпеть мук совести, у Тобиаса Сарториуса вы отняли десять лет жизни, а Тиса вы так запугали, что он одиннадцать лет охранял труп девушки.
— Я не запугивал Тиса! — Терлинден в первый раз за это утро посмотрел на Пию. В его покрасневших глазах вдруг появилось выражение настороженности. — О каком трупе вы говорите?
— Да бросьте вы! — Пия сердито покачала головой. — Я надеюсь, вы не станете уверять меня, что не знали, что находилось у вас в подвале под оранжереей?
— Я не был в этом подвале уже двадцать лет.
Пия взяла стул и села напротив него.
— Вчера в подвале под мастерской Тиса мы обнаружили мумифицированный труп Штефани Шнеебергер.
— Что?.. — В его глазах в первый раз мелькнула неуверенность. Фасад его железного самообладания дал тонкую трещину.
— Тис видел, кто убил обеих девушек, — продолжала Пия, не сводя с Терлиндена глаз. — Кто-то узнал об этом и пригрозил Тису упрятать его в сумасшедший дом, если он вздумает когда-нибудь произнести хоть слово на эту тему. И я твердо уверена в том, что это были вы.
Терлинден отрицательно покачал головой.
— Сегодня ночью Тис исчез из клиники. И это случилось после того, как он рассказал мне, что он тогда увидел.
— Вы лжете, — заявил Терлинден. — Тис не мог вам ничего рассказать.
— Верно. Его свидетельские показания носили невербальный характер. Он изобразил картину преступления на бумаге, причем с фотографической точностью.
Терлинден наконец дрогнул. Его глаза забегали, руки нервно задергались. Пия внутренне ликовала. Может, этот допрос все же принесет наконец желанный прорыв, который им сейчас так нужен?
— Где Амели Фрёлих?
— Кто?
— Перестаньте! В конце концов, вы сейчас сидите передо мной именно потому, что пропала дочь вашего соседа и сотрудника Арне Фрёлиха.
— Ах да, верно. Я на какой-то момент совсем забыл об этом… Я не знаю, где она. Какой у меня здесь мог быть интерес?
— Тис показал Амели мумию Штефани. Он дал ей свои картины, изображающие оба убийства. Девушка была в пяти минутах от того, чтобы раскрыть черные тайны Альтенхайна. Понятно, что вас это совершенно не устраивало.
— Я не понимаю, о чем вы говорите. Черные тайны! — Ему удалось даже иронически рассмеяться. — Вы насмотрелись мыльных опер! Ну, как бы то ни было, вам скоро придется меня отпустить. Если, конечно, у вас не появится против меня что-нибудь более конкретное, в чем я очень сомневаюсь.
Но Пия не сдавалась.
— Вы тогда посоветовали своему сыну Ларсу молчать о том, что он имеет отношение к смерти Лауры Вагнер, хотя это, вероятно, был несчастный случай. Мои коллеги сейчас как раз выясняют, достаточно ли этого для продления срока содержания вас под стражей.
— За что? За то, что я хотел помочь сыну?
— Нет. За то, что вы пытались помешать следствию. За ложные показания. Выбирайте, что вам больше нравится.
— Срок давности за все это давно истек.
Терлинден в упор холодно смотрел на Пию. Да, это был крепкий орешек. Уверенность Пии поколебалась.
— Где вы с Грегором Лаутербахом были после того, как ушли из «Эбони-клаб»?
— Это вас не касается. Мы не видели девушку.
— Где вы были? Почему скрылись с места дорожного происшествия? — Голос Пии стал жестче. — Вы были так уверены, что никто не отважится заявить на вас в полицию?
Терлинден не отвечал, опасаясь, что Пия спровоцирует его на какое-нибудь необдуманное замечание. А может, он действительно был невиновен? Эксперты не нашли в его машине никаких улик и следов Амели. ДТП и бегства с места происшествия было недостаточно для продления срока содержания под стражей, а со сроком давности он, к сожалению, был прав. Черт бы его побрал!
* * *
Он проехал по уже хорошо знакомой ему Хауптштрассе, мимо продуктовой лавки Рихтеров и «Золотого петуха», повернул возле детской игровой площадки налево, на Вальдштрассе. Уличные фонари еще горели, это был один из тех дней, когда с рассветом не становится светлее. Боденштайн надеялся, что ранним субботним утром ему наконец удастся застать Лаутербаха дома. Зачем тот склонил Хассе к краже протоколов допросов? Какую роль сыграл в тех сентябрьских событиях 1997 года?
Он остановился перед домом Лаутербахов и с досадой отметил, что, вопреки его распоряжению, ни патрульной, ни обычной, штатской полицейской машины здесь не было и в помине. Не успел он позвонить дежурному и сказать все, что он по этому поводу думает, как открылись гаражные ворота и вспыхнули задние габаритные огни. Боденштайн вышел из машины и направился к гаражу. Его сердце екнуло, когда он увидел за рулем темно-серого «мерседеса» Даниэлу Лаутербах. Она остановилась рядом с ним и вышла из машины. По ее лицу было видно, что в эту ночь ей было не до сна.
— Доброе утро! Что вас привело к нам в такую рань?
— Я хотел спросить, как себя чувствует фрау Терлинден. Я всю ночь думал о ней.
Это была чистая ложь, но участливый интерес к ее соседке должен был благосклонно настроить к нему Даниэлу Лаутербах. И он не ошибся. Ее темно-карие глаза приветливо засветились, а по усталому лицу пробежала улыбка.
— Она себя чувствует ужасно. Потерять сына, да еще при таких жутких обстоятельствах, а тут еще пожар в мастерской Тиса и труп в подвале оранжереи… — Она сочувственно покачала головой. — Я побыла с ней, пока не приехала ее сестра. Она позаботится о ней.
— Удивляюсь вашей самоотверженной заботе о друзьях и пациентах! — продолжал льстить ей Боденштайн. — Такие люди, как вы, — большая редкость.
Комплимент явно пришелся ей по душе. Она опять улыбнулась теплой, материнской улыбкой, рождавшей острое желание припасть к ее груди в поисках утешения.
— Иногда я проявляю даже слишком много участия в судьбе других, во вред себе. — Она вздохнула. — Я просто не умею иначе. Если я вижу, что кто-то страдает, я должна ему помочь.
Боденштайн поежился на ледяном ветру. Она мгновенно заметила это.
— Вы замерзли. Пойдемте в дом. У вас, наверное, есть еще какие-нибудь вопросы ко мне.
Он прошел за ней через гараж по лестнице наверх, в огромный холл, в своей репрезентативной бесполезности являющий собой типичный реликт восьмидесятых годов.
— А ваш муж дома? — как можно более непринужденно спросил он, с любопытством озираясь по сторонам.
— Нет… — Она на секунду замешкалась с ответом. — Он уехал по служебным делам.
Если это была ложь, то Боденштайн решил пока принять ее. Но может быть, она и в самом деле не знала, какую игру затеял ее муж?
— Мне необходимо с ним срочно переговорить, — сказал он. — Нам стало известно, что он тогда состоял в любовной связи со Штефани Шнеебергер.
Выражение сердечности на ее лице мгновенно исчезло, она отвернулась.
— Я знаю. Грегор мне тогда сам признался в этом. Правда, уже когда девушка исчезла. — Ей явно было тяжело говорить о неверности мужа. — Он очень боялся, что кто-нибудь случайно видел его во время этого… тет-а-тет в сарае Сарториусов и подозрение падет на него. — В ее голосе звучала горечь, взгляд помрачнел. Обида все еще причиняла ей боль, и это напомнило Боденштайну его собственную ситуацию. Даниэла Лаутербах, возможно, и простила мужа и за одиннадцать лет свыклась с мыслью о его измене, но пережитое унижение она вряд ли забыла.
