— Так точно!
— Тогда выполняйте.
Он сам ушёл с подполковником в машину, всё затихло, люди окончательно превратились в тени. Изредка кто-то появлялся из темноты с кратким докладом, получал такие же краткие инструкции и так же бесшумно исчезал.
Мотор в машине, как и во всех других, был выключен, и в салоне было холодно. Я поплотнее запахнул куртку, и словно почувствовав, что мне холодно, кто-то протянул в окно машины термос, предложил бутерброды, от которых я отказался, и дал мне одеяло. Я выпил горячего чая, завернулся в одеяло и незаметно задремал, прислонившись головой к дверце.
И опять оказался в том проклятом болоте. И опять гнилая вода готова была залить мне рот, плескалась под самым подбородком, и мне приходилось изо всех сил тянуть и тянуть вверх шею, чтобы выиграть секундочки жизни, хотя бы в борьбе за эту самую жизнь.
И от кромки леса шла ко мне женщина.
— Мама, мама! Я знал, что ты вернёшься!
Но это была не мама. Возле меня, над головой моей, остановилась Галя, жена моя. И я обрадовано потянул к ней руки:
— Галя, помоги мне скорей, вытащи меня!
Но она спрятала руки за спину и отошла на шаг, покачав головой:
— Нельзя мне тебе помогать. Я — мёртвая.
— Но ты же смогла подойти ко мне! И это же сон, всего лишь сон, не более того.
Она засмеялась нехорошим смехом, она так смеялась когда-то, когда мы жили в Козицком переулке и ругались по какому-то из бесконечных поводов.
— Если это сон, тогда почему ты так боишься утонуть? Утони — и проснёшься. Это же всего лишь сон.
И тогда я заплакал.
— Помоги мне, Галя. Я очень боюсь, очень. Я знаю, что это сон, но всё равно боюсь.
— Тогда проснись.
— Я не могу, Галя.
— А я не могу тебе помочь. Меня убили.
— Тебя убили бандиты, не я же тебя убил! Ты-то знаешь, что я не убивал тебя!
— Только я и знаю, что это ты меня убил, — с нехорошим смешком возразила она.
— Это неправда! Неправда! Этого не было!
— Было, дружок, было. И ты сам это знаешь. Ты мою любовь убил, а потом меня.
— Боже мой! Ты опять про это. Это же было давно, я после стал другим человеком, я сделал тебя богатой женщиной.
— Несчастной женщине не нужны богатства. Я никогда не прощу тебе все те унижения и оскорбления. И главное — не прощу тебя за сына. И ты за это ответишь.
— Но я ни в чём не виноват перед тобой! Сын и ко мне стал в последнее время относиться хуже.
— К тебе все начинали относиться хуже, когда понимали, что ты никого, кроме себя, не любишь.
— Помоги мне, Галя, не уходи.
— Помоги себе сам, а я не могу тебе помочь. Ты мою любовь убил. А значит, ты и меня убил. Женщина разве может жить, когда её любовь убита?
И она пошла к лесу. И я даже не звал её. Хотел просто утонуть и проснуться. Но сдерживал страх, а вдруг всё это не во сне, а на самом деле? Я понимал, что во сне, но вдруг?…
Когда я снова открыл глаза, надо мной опять кто-то стоял. Это были моя сестра и сын Славка.
— Алёна! Сынок! — обрадовался я. — Помогите мне скорее, вытащите меня отсюда, меня никто не хочет спасать.
Они стояли какие-то странные, прямые как палки, молчаливые. Сестра всегда была железной женщиной с безукоризненно прямой спиной. Но вот сын, он же был не такой.
— Что с вами случилось? Вы что, уже не живые?
— Мы пока что ещё живые, — как-то странно ответила сестра.
— Почему ты так странно ответила — "пока что".
— Потому, что мы все пока что живые. А разве нет?
— Вы мне не поможете?
— Ты всегда был догадлив, — даже не глядя на меня, ответила опять же сестра.
Славка стоял, молча прислонясь к ней.
— Вы все будете ко мне приходить? А почему отца не было?
— Очень ты ему нужен, — опять нехорошо улыбнулась Алёна. — Ему никто никогда не нужен был. Как же, душа общества, рубаха парень. Ему только и нужны были это всеобщее обожание и восхищение, а быт, семья — нет, он был выше этого. И вообще, вся наша семейка дерьмо, может быть, кроме мамы, которая всё это тащила на себе.
— А ты что, лучше меня?
— Я не лучше, — пожала она плечами. — Я такая же, а возможно и хуже. Хотя нет, вряд ли. Если только сейчас. А до этого ты был хуже всех.
— Это почему же?
— Ну как же! Красавчик, любимчик, надежда семьи. А я — гадкий утёнок, золушка, замарашка.
— Я всегда к тебе хорошо относился.
— Ты всегда ко мне никак не относился. Я была для тебя пустое место, как и твоя жена, мать, отец. Самая несчастная это Галя. Мало того, что ей отец выродок достался, так ещё и муж эгоист.
— Так это ты Славу против нас настроила за то время, что он у тебя полгода пожил? Мы его к тебе отпустили потому, что у тебя травма была, кто-то должен был помогать по мелочи всё время. И вот как ты нас отблагодарила.
— Это ты против себя сына настраивал столько лет, сколько он соображать начал.
— Да помогите же мне, наконец!
Слава сделал шаг ко мне, и тут я проснулся. Было уже достаточно светло, вокруг меня происходило какое-то движение. Бесшумно двигались люди в камуфляже, я вылез из машины, и среди них в своем штатском костюме, белой рубашке с галстуком, в модном пальто, выглядел белой вороной. На меня все оглядывались в недоумении. Хотя полковник тоже был в штатском, и офицеры, которые уехали с нами, тоже были все в штатском. Что-то было во мне ещё, что отличало от всех них, что-то незаметное, кроме костюма. Я горько усмехнулся, в голове пронеслась мысль, что, наверное, я не соответствую им внутренним содержанием, не тот разлив.
Полковник стоял возле машины, готовясь куда-то идти. Я решительно направился к нему.
— Я пойду с вами, — заявил я.
— Хорошо, только сидеть будете там, где я вам укажу, и что бы ни случилось, ни звука, ни движения. Ясно?
— Так точно! — неожиданно для себя ответил я.
Все улыбнулись, хмурые лица слегка разгладились. Мы пошли через лес. Идти пришлось довольно долго, внешнее оцепление было отодвинуто на значительное расстояние, полковник принимал все меры предосторожности. Я в глубине души проникся невольным уважением к Соколику, человеку, с которым так считаются. У меня вообще было к нему двойственное чувство, как, похоже, и у всех участников операции. Ему сочувствовали, его опасались, его ненавидели.
И я прекрасно понимал, что сейчас мы идём не просто посмотреть, что там и как, мы идём, чтобы убить Соколика, который, возможно, сам жертва обстоятельств, но сейчас всем на это наплевать, потому что у него в плену мой сын. И Соколика убьют просто потому, что иначе он может убить и моего сына, и ещё много людей. Он сам сказал, что был не последний ученик.
И я иду с людьми, которые будут убивать Соколика, и я тоже буду убивать его, пускай косвенно, только присутствуя при этом, но я должен разделить с этими людьми их моральную ответственность, я должен взять на себя часть их вины, их сомнений в справедливости совершённого ими.
Мне дали каску, заставили надеть тяжёлый бронежилет и плащ-палатку. Полковник и Капранов, да и все остальные, кто был с ними, тоже имели на себе жилеты, только более лёгкие, почему-то синего цвета, все были с короткими автоматами. Отдельно стояла группа бойцов со снайперскими винтовками с оптическим прицелом. Их было шестеро. У четверых были в руках винтовки, сделанные на заказ, спортивные, такие винтовки делают в Германии, и стоят они очень большие деньги, я-то знаю. Почему-то эта деталь внушила мне уверенность.
Полковник дал приказ, и все двинулись, расходясь как бы веером. Меня потянул за рукав человек в камуфляже, с автоматом, без знаков различия.
— Вам приказано быть со мной, пошли, только идти шаг в шаг, и ни слова, пока я не разрешу. Ни одного вопроса, ни одного звука.
Я молча кивнул и пошёл за широкой спиной моего сопровождающего. Вышли мы на край полянки, посреди которой стояла крохотная избушка, словно игрушечная.
От мысли, что там, в нескольких шагах мой сын, у меня перехватило дыхание. Мой молчаливый спутник залёг в кусты, на уже вытоптанное, заранее приготовленное место, дав знак мне опуститься. Я последовал его команде. Сквозь кусты была видна вся поляна. Мы были сбоку от входа.
— Полковник вон там, прямо напротив двери, рядом со снайпером, — не ожидая моего вопроса, сказал провожатый и замолчал надолго, забыв разрешить мне задавать вопросы.
А может и не забыв.
Лежать так пришлось долго, двери избушки открылись только в одиннадцать утра. Я весь напрягся, до боли всматриваясь в двери. Но оттуда никто не выходил. Двери так и были приоткрыты, но из них так никто и не вышел. Я посмотрел на своего сопровождающего. Тот сам весь превратился в слух и зрение, прижимая к плечу автомат, прикусив до побеления губы.
И тут двери стали тихо закрываться. Что там дальше произошло, сначала я так и не понял, это уже после рассказали, что долго смотрели в двери, ожидая Соколика, но он, вероятно, что-то увидел, или почувствовал, возможно, какие-то его тайные знаки были нарушены, потому что он никак не решался выйти.
